1964 г.

На улице ветер тормошил голые, недавно оттаявшие ветки берез. По дороге шли и шли машины — тяжелые МАЗы, самосвалы, грузовики с прицепами. Везли тёс, шлакоблоки, цементный раствор, кирпич, продукты и многое другое, необходимое крупной стройке. Машины гудели с утра до вечера. Около пяти часов поток их затихал, а после, когда заступала вечерняя смена шоферов, возобновлялся с прежней неутомимостью.

В кабинете начальника строительства Григория Ивановича Иволгина инженеры и прорабы собирались на планерку. Иволгин сидел за полированным письменным столом и, переключая тумблеры селектора, слушал рапорты с производственных участков. Перед ним на столе шумел вентилятор, разгоняя застоявшийся прокуренный воздух.

Свои распоряжения по селектору Григорий Иванович подкреплял энергичными жестами. Его буйная русая шевелюра находилась в непрестанном движении. Прислушиваясь к глуховатым голосам, доносившимся из динамика, Иволгин обеими руками водворял волосы на место, но они опять, мешая, лезли ему на лоб.

Прорабы, начальники участков, экономисты, снабженцы, собравшиеся на планерку, сидели на стульях, расставленных вдоль стен, и перешептывались.

Из динамика донесся нервный резкий голос прораба строящейся второй ТЭЦ:

— Григорий Иванович! Горят работы нулевого цикла. Обещали два бульдозера — не дали!

— Почему? — тряхнул шевелюрой Иволгин.

— Откуда мне знать? Вы их сами спросите.

Иволгин щелкнул переключателем:

— Горюнов!

— Слушает Горюнов!

— Почему не дал бульдозеры на ТЭЦ?

В динамике захрипело, загудело. Понять начальника механизированного парка было трудно, но Иволгин все-таки разобрался в хаосе помех и сказал:

— Немедленно пошлите бульдозеры! Совсем распустились.

— Да не распустились. В ремонте были бульдозеры! — обиженно донеслось сквозь писк.

— У вас наготове должны быть всегда резервные механизмы. Сколько раз вам говорить?

— Понятно, — отчетливо и неожиданно чисто произнес динамик.

Иволгин выключил селектор и повернулся к собравшимся.

— Все в сборе? Слушаем прораба первого участка. Докладывай, Квасников.

Высокий лысый мужчина в комбинезоне и сапогах-броднях, залепленных глиной, рассказал, как идет строительство жилых домов. Уязвимым местом оказались штукатурные работы: не хватало раствора.

— Что еще за проблема? — удивился Иволгин.

— Самосвалы с утра на простое, — объяснил Квасников.

— Королев, в чем дело?

— Поломался водопровод, — ответил директор цементного завода. — Чиним. Уже теперь исправили. Два самосвала увезли раствор…

— Называется — завод! — едко пробурчал Квасников.

Иволгин с утра был в отлучке — ездил в райисполком, и то, что случилось за время его поездки, видимо, злило его. Выслушав всех, он стал отдавать обычные распоряжения тоном немногословным и резким, как команда. Закончив, достал из ящика стола знакомый всем сослуживцам алюминиевый, ручной работы портсигар и, взяв папиросу, положил его открытым на край стола. Все знали, что это — фронтовой портсигар. А Иволгин хотел, чтобы все помнили, что бои продолжаются, хотя война давным-давно кончилась. Бескровные бои за бетон, за кирпич, за сроки и графики.

Все задымили папиросами, даже некурящий Квасников протянул руку к портсигару и неумело зажег спичку.

…Кабинет опустел. Только в углу на стуле остался низенький широкоплечий пожилой мужчина с маленькими голубыми глазами и толстым шишковатым носом. Это был главбух Солодовников.

— Что так долго был в городе? — спросил главбух.

— Пришлось съездить в колхоз. Сегодня там заканчивают монтаж силовой линии.

— Значит, дадим им свет?

— Дадим. До подводки государственных сетей. А это еще будет не скоро. Им надо механизировать ферму, осветить новый клуб, да и в дома колхозников нужен свет. Движок старый, уже никак не потянет…

— Свет давай, детские ясли строй, — проворчал Солодовников. — А фондов на материалы не хватает. Приходится выкручиваться. Как списывать?

Иволгин улыбнулся и ткнул окурок в пепельницу:

— Расходуем ведь на дело. На то ты и главбух, чтобы знать, как списывать. А я выполняю депутатские обязанности. Народ просил помочь.

— Народ… Вот приедет ревизия из главка — во какой акт настрочит! Добр ты слишком, комдив!

— Ничего, выкрутимся. Ладно, старина, не ворчи, — Иволгин вздохнул и спрятал портсигар, со стуком задвинув ящик стола. — Домой пора. Постой-ка, ведь сегодня одиннадцатое апреля!

— Точно!

— Веселый был у нас денек тогда, на фронте.

— Что и говорить…

Иволгин поднялся из-за стола и стал одеваться, а потом они вместе пошли по улице поселка. Иволгин почти не прихрамывал, и, если бы не поскрипывание протеза, никто бы не подумал, что у него левая нога ампутирована повыше щиколотки.

Иволгин был напорист и горяч. Главбух расчетлив и медлителен. Иволгин частенько бранился с Солодовниковым так, что пыль шла столбом. Солодовников молча слушал начальника стройки, но потом вежливо и непреклонно выдвигал свои доводы. От скольких опрометчивых шагов предостерег он Иволгина, знали только они двое Они спорили, горячились, но это не мешало жить им под одной крышей и пить чай из одного чайника.

Это были старые фронтовые друзья. Иволгин служил командиром дивизиона противотанковых пушек, а Солодовников состоял при нем ординарцем.

…В свой день рождения, одиннадцатого апреля 1943 года, Иволгин проснулся рано. В крошечное оконце блиндажа едва-едва пробивался рассвет. На своей койке Григорий Иванович увидел новенький алюминиевый портсигар. Он взял его и посмотрел на Солодовникова. Тот сделал вид, что спит, наблюдая за командиром из-под полуприкрытых век.

В тот же день началось наступление. Артиллеристы дивизиона выдвинули орудия на прямую наводку, в боевые порядки пехоты, и в упор расстреливали фашистские танки. Солодовников сидел на охапке соломы в углу землянки, держа обернутый куском одеяла котелок с завтраком для комдива. А тот руководил боем. Не отрываясь от стереотрубы, Григорий Иванович передавал команды телефонисту. Барабанные перепонки, казалось, лопались от неистовой артиллерийской и минометной молотьбы с обеих сторон. Солодовников беспокоился, как бы не остыл завтрак командира, а комдив и не думал о завтраке. Он вскочил, уступив место у перископа своему заместителю, и бросил ординарцу: «На батарею!»

Солодовников, не расставаясь с котелком, сбежал следом за командиром в овражек, где стояли верховые лошади. Он кричал Иволгину, что лучше идти пешком, но тот махнул рукой и, вскочив в седло, послал коня в галоп. Прижав к груди котелок и держа в другой руке повод, ординарец скакал следом. Кони летели над талыми, серыми от копоти снегами, и Солодовников видел, как вокруг вспыхивают черные букеты разрывов.

Конь комдива, будто у него подломились ноги, вдруг упал, и Иволгин свалился на землю через голову своего чубарого иноходца. Солодовников спрыгнул с седла и пополз к командиру.

Иволгин лежал на мокром снегу, корчась от боли. Солодовников потащил комдива в воронку от авиабомбы. И пока он добирался до этой огромной, пахнущей порохом и железом ямы, его ранило самого.

Через полчаса бойцы комендантского взвода, посланные на розыски командира дивизиона, подобрали их обоих.

Они лежали в одном госпитале. Иволгину отняли ступню, у Солодовникова хирург извлек два осколка от мины.

После войны Иволгин учился в строительном институте. Солодовников работал бухгалтером на Урале. Они переписывались, и когда Иволгин получил назначение на свою первую крупную стройку, то выписал сюда Солодовникова. Ординарец приехал сразу же. В одной руке у него был чемодан, в другой — старый солдатский вещмешок.

В комнате Иволгина стояла на этажерке, в рамке под стеклом, небольшая фотография жены с двухлетним ребенком. И жена и ребенок погибли при бомбежке в Невеле. Фотография все время напоминала комдиву о счастливо начатой семейной жизни и о беде, которая прервала эту жизнь.