Чем же можно объяснить то, что великий Киевский князь оставляет свое с о б с т в е н н о е княжество на попечение дружины смоленцев, а сам со своими сыновьями и войсками остается на территории Новгород-Северского удела? С одной стороны, конечно, в этом можно увидеть стремление прикрыть собою оставшееся незащищенным княжество Игоря. А с другой... Не случайно ведь та же самая летопись сообщает, что Ярослав Черниговский "съ полками своими стоялъ въ Чернигове", никуда не выступая и словно бы опасаясь, что главная угроза Игоревой вотчине исходит не от границ со Степью, а и з н у т р и, от Святослава и его сыновей. Ведь, уходя в поход, Игорь взял с собой и своих сыновей, так что в случае известия об их гибели княжество оставалось практически б е з н а с л е д н и к о в, а значит, вопрос столонаследия зависел только от оперативности самих претендентов на княжение. Поэтому и не уходил отсюда Святослав с сыновьями, одному из которых могло быть суждено стать Новгород-Северским князем. Поэтому же выжидал развития событий и Ярослав Черниговский, держа в боевой готовности свои дружины. Но именно поэтому торопился и хан Кончак, которому оставшийся без княжества сват был не нужен точно так же, как и сват плененный или убитый. И он послал к Игорю своего человека Влура, хорошо знающего не только места переправ через Донец и его притоки, но и те приграничные поселения, где можно было поменять лошадей, а сам успокоил разгневанного хана Гзака, а несколько позднее организовал бракосочетание Владимира Игоревича со своей дочерью. К тому времени князь Игорь уже благополучно достиг своей вотчины, и опасность её потери была ликвидирована...

Таким образом, из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что уже в XII веке на приграничных с Русью землях в районе между реками Северским Донцом и Доном существовали поселения, послужившие прообразом будущих почтовых станций, на которых можно было за соответствующую плату ПЕРЕТОРГОВАТЬ утомленных скачкой лошадей на свежих, чем и воспользовались князь Игорь и его проводник на пути из половецкого плена на Русь.

БУСЫЙ ВОРОН, ЧТО ТЫ ВЬЕШЬСЯ?..

(Еще раз о загадках древнерусской поэмы

о князе Игоре.)

Столько загадок, как в "Слове о полку Игореве", нет ни в каком другом литературном произведении. Здесь всё - от исторической подоплёки событий до примечаний комментаторов и издательских конъектур - вызывает сомнения и вопросы. И нельзя сказать, что ответы на одни из них важнее, чем ответы на другие, ибо и разгадка "тёмных мест", и уточнение значения любого из рядовых эпитетов одинаково работают на прояснение смысла поэмы, освобождая его, как почерневшую древнюю икону от копоти, от искажений древних переписчиков, ошибок первоиздателей и непонимания нынешних толкователей.

Возьмем, к примеру, такой эпизод поэмы как "сон Святослава". Великий Киевский князь видит себя лежащим в тереме на одре, где его омывают и обряжают для погребения, а за окнами, усугубляя эту мрачную картину, взмывают в черное киевское небо вороны:

Всю нощь съ вечера

БУСОВИ врани взграяху...

Объясняя это место поэмы, почти все комментаторы переводят слово "бусови" как эпитет "серые", что якобы подтверждается и появляющимся в сцене Игорева побега из плена образом волка, нарисованного похожими красками: "и скочи съ него БУСЫМЪ влъкомъ, и потече къ лугу Донца..." Однако, если в отношении волка перевод эпитета "бусымъ" как "серым" воспринимается привычно в силу распространенности сказочного образа именно СЕРОГО волка, то воронов (традиционно изображаемых в фольклоре исключительно ЧЕРНЫМИ [1]*) он не характеризует никак, тем более что ночью, за окном, лежащему на одре Святославу их вообще должно быть даже не столько ВИДНО, сколько СЛЫШНО.

[1] - вспомним-ка песню: "ЧЕРНЫЙ ворон, что ты вьешься над моею головой?" или название милицейского автомобиля - "ЧЕРНЫЙ ворон".

Значит, "бусови" - это не "серые", а что-то совсем другое. И это другое весьма отчетливо просматривается при разделении слова "бусови" на две части: "бу" и "сови" - то есть "будто совы", что придает строке логически безупречный и поэтически точный вид: "Всю ночь, с вечера, БУДТО СОВЫ, вороны взыгрывали..."

Действительно ведь - вороны ночью спят, а если по какой-либо причине они подняты с мест и не спят, то кому их ещё можно уподобить, если не совам?..

Что же касается отождествления образованной в результате данной конъектуры частицы "бу" со сравнительным союзом "будто", то этому способствует не только логика сравнения летающих ночью воронов с совами, но и второй случай употребления эпитета "бусый" в тексте поэмы. Речь идет о эпизоде Игорева побега из плена, когда он загнал своего коня, а потом "скочи съ него БУСЫМЪ влъкомъ, и потече къ лугу Донца", что комментаторы переводят как "и соскочил с него (с коня) серым волком, и помчался к излучине Донца".

Думается, в поэтическом смысле здесь был бы уместным более тонкий вариант сравнения. В украинском языке, к примеру, ещё и до сего дня существует сравнительный союз "буцiм" или "буцiмто", который как раз и переводится как "будто", "словно" или "будто бы". Это почти совпадает по звучанию с имеющимся у нас псевдоэпитетом "бусымъ" и перекликается с тем усеченным "бу", которое осталось с "совами" - "будто совы". Таким образом вся строка с волком будет иметь следующий, вполне понятный и не вызывающий никаких недоумений, вид: "и скочи съ него, БУЦIМЪ вълкомъ, и потече къ лугу Донца", что значит: "и соскочил с него, БУДТО волк, и помчался к излучине Донца".

Помимо двух выше приведенных эпизодов, есть в поэме и ещё один случай употребления слова с корневой основой "бус" - во фрагменте, описывающем последствия Игорева поражения:

...Се бо готьскыя красныя девы

въспеша на брезе синему морю:

поютъ время БУСОВО,

лелеютъ месть Шароканю...

В комментариях практически ко всем изданиям "Слова" понятие "времени бусова", как правило, привязывается к эпохе деятельности антского князя Боза, распятого ещё в 375 году нашей эры готским королем Винитаром. Правда, какое это имеет отношение к походу князя Игоря в Степь, никто не объясняет, а потому данная трактовка кажется соответствующей истине не более, чем и отмеченное нами в двух предыдущих случаях отождествление понятий "бусовости" и "серости".

Наиболее существенной в данном случае представляется версия украинского исследователя поэмы Степана Пушика, связывающего таинственного "буса" не с антским Бозом, а со славянским богом вина БАХУСОМ, БУЗИНОЙ, БУСОВОЙ горой и БУСОВЫМ полем в Киеве, с украинским наименованием аиста БУЗЬКО или БУЗЁК, а также с БУСОВЫМИ праздниками древних славян позднейшими купальскими.

И действительно: все события "Слова о полку Игореве" полностью накладываются на весенние праздники древних русичей, завершающиеся днем Ивана Купала - то есть на время прилдёта аистов (БУЗЬКОВ), а также цветения БУЗИНЫ и БУЗКА (БУЗОК - украинское название сирени). И это ещё раз подтверждает то, что в поэме об Игоревом походе нет НИ ОДНОГО случайно поставленного слова, а всё основано на четкой поэтической образности, а также исторической и природной достоверности.

ПОДРАЖАЯ СКУЛЕ И ЕРОШКЕ...

(Заметки по поводу одного из "оправдательных"

стихотворений Осипа Мандельштама.)

Трудно найти в истории русской литературы другое такое произведение, которое послужило бы отправной точкой для стольких переложений, подражаний и использований его образов, как "Слово о полку Игореве". Его первыми переводчиками на язык современной поэзии были В. Жуковский, М. Деларю и А. Майков. Переложениями этого древнерусского памятника занимались К. Бальмонт и С. Шервинский, В. Стеллецкий и Н. Заболоцкий, А. Чернов и И. Шкляревский, В. Соснора и В. Штубов; стихотворные произведения на его темы писали Ф. Глинка, Л. Мей, Т. Шевченко, К. Рылеев, И. Бунин, К. Случевский, А. Прокофьев, В. Соловьев и многие десятки других известных и забытых ныне поэтов России, Украины и Беларуси. Особенно же заметным становится обращение к сюжету и образам "Слова" накануне потрясшей Россию революции и в период её самоутверждения в быту и сознании русского народа. Вот что, к примеру, писал, отталкиваясь от образов "Слова", поэт Максимилиан Волошин, уже в 1910 году предощутивший приближение трагических для Отечества событий: