— Помоги мне молитвой своей искренней... Нету сил у меня! Грешна... — вдруг закрыла лицо ладонями.

Нестор не шевельнулся.

   — Молись, сестра, кайся в грехах своих. Обратись к Богу милосердному — он вернёт тебе покой.

   — Молюсь ведь и денно и нощно... Уста мои и сердце моё почитают Бога. Но в душу не входит благодать. Великий грех ношу в себе...

   — Откройся мне — и покайся. Буду молиться за тебя.

   — Согрешила я. Отяжелела я...

В глазах Нестора почернел свет.

   — Молись, Гайка...

   — Не помогает ведь молитва, говорю... — горячо шептала ему в лицо. — Не сплю ночами. Как привидень хожу... Но... хочу дитя иметь! Хотела когда-то от тебя, Наслав...

   — Ты ошибаешься, сестра... Я давно уже... Нестор...

   — Но я не нашла тогда тебя! Не знала, как...

Нестор изо всех сил сомкнул веки. Его тонкие ноздри затрепетали. Запахло вспаханным полем... солнцем... одуванчиками... Где-то зазвенели голоса... Перекатывались с пригорка на пригорок, с холма на холм... «Ой, мы в поле выйдем, выйдем!.. Ой мы с Ладом выйдем, выйдем!..»

   — Черноризец я. Грех так мыслить было!

   — Почему грех? Любовь — не грех. Бог и есть любовь. В Святом Писании так и записано: кто пребывает в любви — пребывает в Бозе и Бог в нём пребывает. Разве не так говорил апостол Иоанн? Нет страха в любви, молвил он, настоящая любовь — отбрасывает его, ибо страх есть мученье... Я сама сие читала! Но теперь что? Страх мой распинает душу... Ты же — безгрешен и чист. Заступись за меня перед Богом! Пусть душа моя успокоится. Пусть на дитя моё не упадёт мой грех... Христом и всеми богами тебя умоляю!

Гаина упала на колени. Тело её безмолвно замерло в ожидании. Нестор не шевельнулся. Онемел.

«Ой, мы с Ладом выйдем, выйдем!..»

   — Кто ж он? — неожиданно спросил — и ужаснулся своих слов. Лучше бы свой язык проглотил! Или ему не всё равно?

Гаина взглянула на него. Вся съёжилась. Поникла головой. Будто вдруг завяла, как сорванный цветок одуванчика.

   — Не скажу, отче... — Выпрямилась. Вытащила из-за пазухи тяжёлый кошелёк. — Возьми. Сие гривны серебряные. На храм Божьей Матери.

Нестор глядел вдаль.

Сердце людское... Какую бездну, какую глубину таит оно в себе... Сколько радостей и скорбей в нём тонет... Вся жизнь человеческая в нём... Как стремительно оно летит ввысь... к солнцу... к вечности... И как пылко жаждет оно простого, земного счастья... Тёплого, близкого... Кто поймёт всё величие сердца людского? И способен ли он, простой земной человек, понять хотя бы своё сердце?

Гаина не дождалась слова от Нестора. Тихо поплелась по извилистой тропинке вниз, через заросли...

А он всё ещё стоял и глядел вдаль...

Почему суетная жизнь врывается так часто в спокойное течение его дней? Почему терзает его душу воспоминаниями о неосуществлённых надеждах?

Он никогда не сможет этого понять. Никогда! А что, если в этой непобедимости человеческого греха его земное — и единственное! — счастье, его земная вечность? «Ходи путями сердца твоего и взгляда очей твоих...» Кабы раньше знал этого Экклезиаста!.. Тогда наверняка не стал бы черноризцем. Скорее пошёл бы к волхвам кудесничать, кланяться Роду и Рожаницам, Дажьбогу и Перуну... дабы множили и оберегали его род на этой земле...

К пещере... Искупать сии еретические мысли постом... бессонницей... чтением псалмов... Учиться управлять своими желаниями...

Удивительно: живому человеку нет покоя и в Божьей обители. Жизнь настигает и здесь души людские, отреченные от неё. Вот так: Никон Великий всю жизнь воюет против засилья ромеев и против княжеских межусобиц... За ним отец Феодосий, а нынче немощный Стефан тайно освящает русских князей на киевский стол — вопреки митрополиту-гречину. И он, Нестор, идёт тою же тернистой стезей жизни. Хотя и желал бы здесь упрятаться от неё...

В пещере Нестору стало легче. Упал на скамью. Прикрыл глаза. Темень. Покой. Время остановилось. Или повернулось обратно и тащит его за собой туда, в прошлое. И он летит за ним... И нет ни горя, ни обид. Ни Гаины... ни её слёз...

И он своими помыслами перенёсся на полтысячелетия назад... Куда звало его Слово Никона... Куда он сам жаждал заглянуть. В его душе было только Слово. Древнее, как сей Мир...

Вот за спиной будто слышится чей-то хриплый голос: «Берегись!»

Что это? Бред? Сон?..

Над ним простор звёздного неба...

А перед глазами — трепещет пламя свечи. Колышется язычок огонька. Нестор пальцем водит по древнему пергамену. «Бере-ги-сь...» — шевелит губами. Сотворил слово. Маленькое слово. А за ним поднимается новый мир. Отошедший в прошлое...

Но постой, постой! С чего это всё началось?

Да! Началось с тревоги...

Над степным океаном падали звёздные дожди. От земли острее потянуло сыростью; густые туманы дымились над долинами речек и опускались на травы седой росой. Зарев[102] месяц.

В вечерней тишине степи далеко слышен перестук конских копыт. Ухо улавливало фырканье и ржанье лошадей. Наверное, лошади также чувствуют новые запахи земли и трав. Незнакомые.

Будимир давно уже прислушивается к ним. Ему кажется, что в воздухе запахло свежим хлебом. Хлебом из нового зерна, который ныне пекут на подах жёны росичей и полян. Заканчивается месяц зарев, из последних колосьев сплели бороду богу Волосу[103], и уже, наверное, отпели жнецы свои песни. Но, возможно, именно в этот час ещё где-то поют их...

Будимир тронул пятками бока лошади. Вот-вот раздастся далёкий брёх псов. Сердце часто заколотилось. Как встретят росичи и поляне гонца улучанского племени? Им овладели неясные чувства тревоги, волнения, нетерпения. Конь под ним стремительно выбрасывал ноги вперёд — и мчал намётом, сквозь низкорослые степные травы и сухостой. Два коня коротко ржали и неслись вперёд.

Теперь, приближаясь к росичам, Будимир припоминал слова улучанского веча: они просят своих родичей прийти им на помощь. Снова на низы улучан Степь катит свои орды. Самим улучанам не удержаться ни в своём стольном граде — Пересечене, ни в своих землях, распаханных в приднепровской луке.

Будимир торопился. Быстрее! Быстрее!..

Грозная Степь катит свои табуны и кибитки на жилища и селения уличей. Ещё из памяти не исчезли воспоминания о гуннских нашествиях, о набегах гепидов, диких булгар... А это кто? Пока славяне этого не ведают. Пока с тревогой следят за ним, за Будимиром, который должен принести уличам-улучанам помощь от соседних племён — росичей и полян. И мать его, знает он об этом, прикладывая каждый раз к челу ладонь, сурово и тревожно вглядывается вдаль. Из-под белого платка, низко надвинутого на лоб, печально смотрят её серые глаза.

В них — тревога и скорбь. Эти глаза плыли перед ним, тревожа его сердце. Такого с ним ещё никогда не было.

Два года назад Будимира привели к капищу — огромному дубу, в который были воткнуты клыки дикого кабана-вепря. Под ним было требище — тут уличи приносили жертвы богам славянского племени. Волхв окропил его росой, собранной матерью весной. От этого окропления должны исчезнуть в нём все хвори и в грудь влиться мужская сила. Тогда Святогор-волхв надел на его голову глиняный горшок и острым лезвием ножа срезал длинные кудри, свисавшие до плеч. Снял горшок, и мать вручила сыну меч. А меньшие братья и сёстры — подали хлеб и кружку родниковой воды. Будимир принял всё это с трепетом — ведь отныне он должен защищать мечом свой род, свой хлеб, свои родники.

И вот теперь — он отправился в своё первое в жизни и, возможно, самое тяжёлое путешествие. Но почему-то всё нет и нет никакого селения. Не заблудился ли?