Вдруг конь под ним грохнулся на передние ноги, потом — на задние.

Будимир с разгона свалился на землю, упал грудью на шершавую сухую траву, ухом приложился к земле.

Земля безмолвствовала. Лишь слышен был тревожный топот лошадей, догонявших его. Коснулся рукой конской морды — конь сопел. Из последних сил вбирал в грудь запах степи. Загнал!..

Поднялся, приложил ладони к губам, по-разбойничьи свистнул. В темени вечера дружно откликнулось двуголосое ржанье. Будимир расседлал загнанного жеребца и вытер слезу на своих глазах...

Другой конь подошёл к нему, взмахнул приветливо гривой, послушно подставил спину для седла. Будимир погладил его по широкому лбу, почесал бока и мгновенно взлетел наверх.

   — Что, брат Одар, — ласково прильнул к горячей гриве. — Неси со всех ног. Вон видишь, уже Месяц Сварожич[104] нам дорогу освещает...

Будимир поднялся в стременах. Протянул руки к месяцу.

   — Ты, сын всемогущественного бога неба — Сварога, ты, ночное светило, отец вечной тьмы!.. Властелин снов и страж дубрав... Ты, охранитель тайн ночи и помощник татей... исцелитель больных и утешитель несчастных... Прислушайся к моей молитве... Помоги моему верному Одару! Дай силы его телу, а ногам быстроту... Защити от острого камня и стрелы коварной... помоги доброму Чуру[105]... Защити от неожиданной Мораны-смерти...

Будимир сложил на груди занемевшие руки. Подумал. Что ещё попросить у ясного, доброго бога ночного неба?

   — К тебе моё слово... моё моленье... Не посылай туч на поле небесное, не прячь от глаз моих Белую дорогу[106] и Полунощную звезду[107]. Мой род за сие принесёт тебе в жертву самого большого тура, а я добуду из сухого древа живой огонь и во дни разгорания солнца зажгу и тебе бадняк[108]. Дабы и ты, Месяц Сварожич, набрался от живого тепла света и силы...

Будимир снова склонился над горячей шелковистой гривой Одара. Потом легонько тронул его бока стременами. Ночь только начиналась. Если всё время поглядывать на Великий Воз[109] и пересекать Белую дорогу, то к утру он должен увидеть стены Роденя, городка на речке Рось, где она соединяется с Днепром. Там и начинается земля росичей и полян.

Будимиру показалось, что путь от днепровской луки и Пересеченя до Роденя он одолеет быстро, за две ночи и день. Но было ему только шестнадцать лет, и он не послушал трезвых и рассудительных советов родичей ехать с осторожностью, давать лошадям передышку.

В нём играли силы молодой жизни, а в молодости трудно укротить буйства желаний трезвостью рассудка. И всё же никто ещё не захотел променять доверчивость неопытной молодости на мудрость преклонных лет. И это хорошо, ибо удальство юности способно творить земные чудеса и побеждать там, где мудрость обходит удачу стороной...

С вечера над Девич-горой, где стояла древняя каменная баба, пылали высокие костры. Если немного отойти от Лепесовки туда, где улица заканчивается высоким, неизвестно кем и когда насыпанным курганом, то можно было бы разглядеть, как у тех костров мелькали чёрные тени. То быстро проносились, будто всадники в степи, то медленно надвигались на огненную стену и исчезали. Но если подойти ещё ближе к той Девич-горе, можно было хорошо расслышать и девичьи песни, и молодецкие возгласы, катившиеся над нивами и лесами и тихо плескавшиеся в волнах Бугареки:

Эта песня вечерняя будто укачивала тёмные избушки дулебских селений, полукругом раскинувшихся вокруг Девич-горы.

Улицами села Лепесовки проскакали двое утомлённых всадников. На них никто не обратил внимания. Это были гонцы от полян и северян, два достойных молодых мужа — Добрин и Власт, которые прибыли к вождям дулебского племени с тяжёлыми известиями. Всадники удивлённо переглянулись между собой: беспечно живёт народ дулебский! Распевает песни, водит хороводы на Девич-горе.

Беспечная жизнь... Да, слишком давно не видели дулебы врагов, которые катились со степи, откуда поднимается солнце, и чёрными тучами наваливались на славянские племена полян, северян, уличей. Дулебы сидят за сивером и полянами, их южные окраины давно обсели уличи и тиверцы; полунощную сторону стерегут градки и веси деревлян и дреговичей. Земля дулебов — вся в лесах, озёрах, реках. Ехать ордой нелегко — только нивами. Нынче они все в жнивье. Урожай собран. Везде веселятся — отмечают праздник доброго духа славянского народа Волоса, который печётся о хлебе, о худобине, о богатстве людей.

Плотники-умельцы уже и здесь обтесали срубленные осенью колоды, дабы завтра из них поставить посреди сельской улицы длинные столы и скамьи. Здесь начнётся застолье всех односельчан, гостей из соседних поселений. Эти столы будут ломиться от пышных караваев, пирогов с яблоками, коржами с маком, от мисок и полумисок с мясом, рыбой, свепетом[110].

Всё это ясно себе представляли Добрин и Власт, проезжая широкой улицей, где были свалены в кучу белые, только что обтёсанные доски для столов. Ибо все племена славянской речи имели одинаковые обычаи.

Гонцы не спешат на Девич-гору. Зачем говорить с молодыми? Им, посланникам племён, нужны старейшины родов. Слишком значительны их дела. А тех старейшин нынче можно найти за селением, в капище.

Прибывшие выехали за Лепесовку. На Девич-горе то песня, то смех, то закличь — к Берегиням и Оберегам славянского народа, жившим в лесах, в поле, на лугах, которые стерегли и оберегали избы, стодолы, онбары, медуши, оборы.

   — Вокруг нигде ни одной заставы, — усмехается Власт.

   — За нами ведь они, брат, за спинами наших племён. Потому и беспечны. Зачем им эта стража? Из полудня кочевой вал разобьётся о великий народ тиверский и уличанский. С востока — о наши и ваши головы. Привыкли...

   — Наши племена — как забрала в степи. Кто только сунется туда — в нашу грудь целится.

   — Должно, дулебы к нам не пристанут нынче... — размышлял вслух Добрин. — Эту беду снова самим нам придётся отбивать.

Остановились на околице Лепесовки.

Власт устало стащил с головы войлочную островерхую шапчонку.

   — Я побуду возле лошадей. А ты, Добрин, сходи к ним сам. Был же когда-то, знаешь...

   — Приходилось. Лучше не вспоминать нынче...

Добрин спрыгнул на землю, бросил узду в руки Власту.

Он знал, что здесь, на окраине Лепесовки, в дубовой роще, стоит старое капище дулебов, где живут духи добрых богов и души умерших предков дулебского рода.

Пять-шесть лет назад, когда булгары катили от Великой Реки, Добрин впервые прибыл к дулебам. Тогда поляне соединились с росами и тиверцами и оттеснили кочевников до берегов Русского моря. Дулебы лишь посмеялись в спины их воев: вы обороняйтесь, а мы в поле нивы вспашем. Дабы род наш не оскудел. Дружина у нас малая, не годна и меч держать... Но всё это была ложь. Добрин знал об этом, как и все поляне, и все росичи. Дулебам враг тот не угрожал, потому не хотели свои головы под чужие мечи подставлять.

Какой же ответ нынче дадут посланцам?

Переступив порог, Добрин попал в просторное помещение. Посреди него стоял вытесанный из белого камня бог дулебов Световид. Лики дулебского бога были высечены на четырёхгранном столбе, потому и был о четырёх лицах. Он одновременно глядел на все четыре стороны света — то с усмешкой лукавой на тонких губах, под длинным носом, то с жёстким прищуром глаз под насупленной бровью, то будто грустно всматривался вдаль или мечтательно углубился в свои раздумья. Голову Световида покрывала высокая шапка, напоминавшая бараньи шапки пастухов. Руки, также высеченные из камня, тяжело упирались в чёрен[111] меча, а внизу, под ногами, крепко упиравшимися в землю, будто вросшими в неё, были высечены два скрещённых копья и серп. Бог Световид, должно, также пахал землю, сеял хлеб, жал его и ломал копья тех, кто посягал на добытое в поте чела добро.