От этой болезни его лечили и прежде: давали какие-то сборы, настойки, вот, не так давно - таблетки даже, когда ему было совсем худо, и он по три-четыре кряду не мог дня встать с постели, а тело вновь покрылось мерзкими гноящимися непрерывно язвами, очень долго не заживающими. Что ему давали, и помогло ли лекарство - он не мог сказать. Командир утверждал, имея на то основания, - до провозглашения независимости он работал в морге, - что у него иммунодефицит. Как после рожи. А, может, и, собственно, рожа, вспоминая учебник медицины, читанный в бесконечно давние времена, командир уверенно сказал, что рожа практически не заразна.

Последнее утверждал каждый. И, кажется, был неправ.

Довольно часть он видел крупную сыпь, то появлявшуюся, то исчезавшую на груди, плечах, лице у некоторых воинов, крестьян, таких же пленников, как он сам; папулы эти возникали на несколько дней, порой - неделю, и проходили безо всякого лечения. Изредка появлялись язвочки на губах, пальцах рук и ног, шее, подмышках, все так же со временем исчезавшие.

Ему порой казалось странным, что на это никто не обращает внимания. Но только вначале, потом, отвыкнув от воспоминаний о необходимой гигиене, он так же перестал удивляться, считая, как и все, что "поел что-то не то" и "само пройдет". Так жило большинство, а после ранения в ходе войны под Шали и сам командир, который неожиданно стал отказываться выезжать за границу в Турцию, Крым, на Балканы - для прохождения в куда более комфортных условиях курса лечения и реабилитации.

Исчерпав набор обыденных вопросов, старик замолчал, не зная, то ли отступиться, то ли пытаться продолжить этот односторонний диалог. Ему на выручку пришла жена. Неудовлетворенная выбранной темой беседы, она принялась рассказывать о целях намеченного ими путешествия. Из райцентра они собирались попасть поездом в столицу края, к дочке на свадьбу, она намечена на послезавтра. Если ничего не случиться, тьфу-тьфу, конечно, они как раз успевают.

Он слушал, не перебивая, и не слышал ее слов. Речь женщины как-то странно успокаивала, убаюкивала его. "Проснулся" он только однажды, словно кольнуло что-то и, незаметно взглянув на часы, обнаружил, что автобус запаздывает на десять минут. Женщина все говорила, изредка поправляя прядь волос, выбивавшуюся из-под черного платка. Ее муж сидел молча, поглядывая то на супругу, то на компанию молодых людей - трое юношей лет двадцати, не больше - рассказывающих друг другу не то анекдоты, не то просто смешные случаи из жизни. Один из парней обладал на удивление светлой шевелюрой, собранные на затылке в хвост волосы резко выделялись пшенично-белым мазком на фоне темно-синей джинсовой куртки. Когда юноша поворачивал голову, мазок этот метался по плечам, растекаясь и вновь собираясь, становясь то пепельно-серым, то вновь светлея.

Автобуса по-прежнему не было. Восемь лет назад он тоже запаздывал, но на остановке, кроме тех четверых и еще одной женщины, которую оставили там... навсегда... никого не было. Наверное, приди автобус вовремя, он сейчас жил бы в этом крае. Может быть....

С Грозным его связывали не столько воспоминания босоногого детства, по-своему приятные и оттого западающие в душу, но более всего знакомство с той женщиной, которую, как ему когда-то казалось, он любил и любил бы вечно, и которая согласившись разделить с ним его годы, вышла за него. Ныне же столица республики стала чужой, как и любой другой город этой планеты, и та, что он водил когда-то поздними знойными вечерами под звездчатым южным небом по тенистым бульварам, паркам и ореховым рощам, легко, почти незаметно выскользнула из памяти, оставив после себя лишь флер непонятной ностальгии, фотографический образ в глубинах памяти, да слабый запах духов "Инфини".

Тех, кто восемь лет назад вместе с ним стояли на остановке, в ожидании автобуса, он встретил неожиданно, тогда, когда менее всего предполагал о свидании. И почему-то именно запах духов "Инфини" возник в памяти, едва он увидел, а через мгновение и узнал тех троих, что работали ныне в героиновой лаборатории, подаренной его командиру. Его узнали столь же скоро; спустя несколько минут, когда охрана вышла, и все четверо остались наедине, те трое немедленно подошли к нему, а он двинулся им навстречу, и каждый с намерением начать давно проговоренный в душе разговор. Они сошлись вместе, странно и страшно изменившиеся за последние восемь лет люди, поддерживающие меж собой когда-то шапочное знакомство и испытавшие некую дружескую близость товарищей по несчастью за время долгой дороги в неизвестность на дощатом полу фургона, увозившим их куда-то на юг. С близости этой они и подошли друг к другу, произнесли первые давно заготовленные фразы приветствия, обменялись ими, как паролем, позволяющим определить степень доверия к стоявшему рядом человеку. И замолчали неожиданно.

Разговор умер сам собой, прежняя общность их внезапно исчезла после первых же произнесенных слов, точно оказались они людьми, ошибавшимися в приветствии. Они долго молчали, разглядывая пристально друг друга, веря и не веря своим глазам да и всему происшедшему с времен остановки, дощатого фургона, путешествия на юг....

По истечении пяти минут, те трое снова вернулись к работе, сославшись на занятость, а он так же извинился за тех, кто ожидал его за дверью. И тихо покинул лабораторию, прикрыв с превеликой осторожностью за собой дверь. После чего сел в изгвазданный внедорожник, рядом с водителем; на заднем сиденьи уже находились двое воинов. "Газик" проворно взял с места, выезжая на разболтанную колею. Сыны ислама торопились окончить свой ежедневный обход за податью, газу, как они называли свой сбор, у них на пути оставалось лишь ближайшее селение, и так уже донельзя нищее и обескровленное: те, кого не увели на войну под зеленое знамя, зимой голодали.

Воинов Аллаха, конечно, тоже надлежало кормить. Много раньше, до войны еще, когда через республику шли грузовые и пассажирские поезда, а в аэропорту Грозного "Северном" приземлялись лайнеры, прожить за счет газу было проще. Ныне же все пути были перекрыты, и теперь нынешним властителям независимой республики все больше и больше приходилось считаться с зачастившими эмиссарами исламского мира. Выданный ими под великое дело освобождения соседних народов от ига большого брата и основания халифата от моря до моря большой кредит - оружием, медикаментами, обмундированием и, конечно, валютой, - к коему оказались привычны воины, к их же неприятному удивлению необходимо было с усердием отрабатывать, отчитываясь буквально за каждый сделанный шаг. С требованиями, непривычно жесткими, все же приходилось считаться, ибо для многих командиров это была единственная возможность доказать свою состоятельность и жить свободно и вволю, то есть так, как они успели привыкнуть за годы независимости. Ни от кого.

Так, незаметно, но неумолимо приблизилась новая война, расползшаяся по всем, прилегающим к республике территориям, постепенно взявшая в заложники своей неуемной жажды боли и крови весь регион. Подобно заразной болезни, она сначала распространила свои метастазы где-то на дальних окраинах некогда могущественной империи, не на окраинах даже, а за ними, у самых границ, безразлично далеко, о ней вспоминали лишь, когда слышали новостные сводки с полей затяжных невыразительных и бессмысленных боев. Когда империя рухнула, растрескавшись по швам республик, она пробралась в эти осколки. А не так давно, несколько лет назад, началась и в этой беспокойной, разом взорвавшейся и втянувшейся в бессмысленную и беспощадную бойню, независимой республике. От нее заразившейся и ныне гниющей заживо и гниением своим продолжавшей распространять дурную болезнь вокруг, разгоняющей ее дальше и дальше и этим надеющейся хоть как-то, хотя бы на время избавиться от нее.

Подошел грязный замызганный "Пазик". Дверь скрипнула, с шипением отворившись. Он зашел последним, подыскав себе местечко в конце салона, подальше и от пожилой четы и от глаз прочих пассажиров. При входе в станицу он успел переодеться изрядно поношенный костюм, куртку и старые ботинки, ту одежду, что нес с собой. Газету положил в карман брезентовой ветровки, дабы она сразу бросалась в глаза.