Возле буфета послышался грохот. Все оглянулись. На полу, в виде мелких осколков, лежала голубая ваза.

— Я не притрагивался, — поспешно сказал Джеймс. — Я все время был вот тут.

— Я тоже, — сказала Эллен. Оба смотрели на мать с выражением особого благонравия.

— Как странно! — сказала миссис Харрисон, собирая осколки. — К счастью, она не так уж мне нравилась. Свадебный подарок.

— Но как она могла упасть сама по себе? — сказала Эллен.

— Небольшое местное землетрясение, — сказал отец, зевнув. — Нередкое в этой части Оксфордшира. А вы оба марш в постель. — И он взял в руки газету.

Джеймс и Эллен медленно пошли наверх, останавливаясь на каждой ступеньке и споря, кому первому идти в ванную. На верхней площадке Эллен неожиданно уступила.

— Пойдешь ты. Тебе это больше требуется. — И продолжала: — А все-таки странно вышло с вазой, правда?

— М-м, — промычал рассеянно Джеймс.

— А если честно, не ты? Может быть, за веревочку или еще как?

— Говорю же, что не я!

— Ладно, ладно. Меня просто удивляет…

Нащупывая в кармане различные предметы, которые он подобрал, когда рыл яму, Джеймс ощутил шуршание бумаги и вспомнил. Сперва у него мелькнула мысль сказать Эллен о рецепте и даже показать его. Но здравый смысл одержал верх: девчонок в такие вещи не посвящают, а Эллен и подавно. И по скрипучей лестнице он поднялся к себе.

Но до сна было еще далеко. Прежде всего надо было освободить полку для новых сокровищ: оправы от очков, лучшей из глиняных трубок (совершенно целой, не считая кусочка чубука в какой-нибудь дюйм), осколков посуды, различных пуговиц и костей. Джеймс задумал устроить небольшую выставку под названием «Триста Лет Домашнего Быта в Оксфордширском Коттедже». Когда все было расставлено, оставалось еще сделать запись в Дневнике. В разделе «Планы на Будущее» он написал печатными заглавными буквами: «ВЫЯСНИТЬ, КТО МЕНЯ РАЗЫГРЫВАЕТ, И РАЗДЕЛАТЬСЯ С НИМ». Только после этого можно было лечь в постель.

Лежа, он рассказывал сам себе длинную и подробную историю кораблекрушения, в которой играл поочередно все роли. Вдруг ему показалось, что на зеркале, висевшем над его столом, что-то появилось. Это была надпись. Он вскочил с кровати и кинулся к зеркалу. Неужели?..

Еще одно послание, на этот раз написанное губной помадой матери. Джеймс прочел его со смешанными чувствами негодования и все большего изумления.

Как ни странно, Джеймс спал хорошо. Когда он проснулся, звонили церковные колокола; улицы были по-воскресному безлюдны; все мыли свои машины вместо того, чтобы ездить в них. Старушки вышли на прогулку в перчатках и шляпках. В первую минуту Джеймс не мог вспомнить, что именно так угнетало его накануне: то ли невыполненное поручение, то ли нераскрытое преступление; но тут его взгляд упал на зеркало, и все сразу вспомнилось. Надпись уже не действовала на него, как вначале, и казалось, что зеркало просто испачкано. Он стер ее носовым платком и снова лег в постель, чтобы хорошенько все обдумать.

«Колдовство, астрология, врачевание»!..

«Ты откопал мои очки…»

Очень странно выражается этот тип. По-старинному. Если только кто-нибудь не пишет так нарочно. Но нет, не похоже.

Про очки не знает никто, кроме меня, ведь я их никому не показывал. Значит, это в самом деле его очки, иначе он про них не знал бы.

Если кто-то носит очки, значит это реальный человек. Да, но эти очки очень старинные.

«Их потерял во дворе первый мой ученик…»

«Тот, кто пишет эти послания, — размышлял Джеймс, — когда-то жил в нашем доме. Он умудряется приходить сюда так, что никто его не замечает, и пишет. Чтобы насолить мне. Но почему? Может, он просто сумасшедший? Он приходит, бродит по дому и все это проделывает, а из нас четверых никто его не видит».

— Нет, — сказал вслух. Джеймс. — Нет.

Он встал и медленно оделся.

Тим лает как бешеный на каждого, кто только подходит к дому. На почтальонов, на молочников. И на этого стал бы лаять. Ах да, лает! Но на пустое место.

— Нет, — твердо и громко сказал Джеймс. — Это невозможно, этого не бывает. — И он сошел вниз.

— Мам, кто здесь жил до нас?

— Пожилые супруги. Некие мистер и миссис Риверс.

— А куда они уехали?

— Кажется, в Шотландию. Чтобы поселиться вместе с дочерью. У мистера Риверса был артрит, он почти не мог ходить.

— А долго они здесь прожили?

— Много лет, — сказала миссис Харрисон. — Кажется, большую часть своей жизни.

— А потом они не приезжали? Не заходили сюда?

— Конечно нет. Почему ты вдруг заинтересовался ими?

— Нет, я так просто, — сказал Джеймс.

Это бывает, когда сделаешь что-то дурное. Стараешься не думать о своем поступке, притворяешься, будто его не было, и надеешься, что он и в самом деле исчезнет; а он — вот он, спотыкаешься об него на каждом шагу, и отмахнуться уже невозможно.

Кто-то за этим должен быть. А никого нет.

Значит…

— С Джеймсом что-то неладно, — сказала Эллен. — Он молчит уже целых десять минут.

— Ты здоров, Джеймс? — спросила миссис Харрисон.

— Да, спасибо.

— Может быть, собирается заболеть, — сказала Эллен. — Корью. В школе сейчас корь.

— Корь у него была.

— С него станется заболеть еще раз. Если вспомнить, что с ним уже случалось. Провалился через потолок в ванную. А на школьной экскурсии только он умудрился завязить руку в решетке, так что пришлось вызывать пожарных.

— А я виноват, что на чердаке не настлали полы как следует? И что мне было делать, если я уронил в канаву мороженое, а в дурацкой решетке было слишком узко? — сказал возмущенно Джеймс.

— Лично я, — сказал мистер Харрисон, — считаю, что на прошлое Джеймса следует набросить покров забвения. Передай, пожалуйста, джем.

Джеймс встал.

Пойду проведаю Саймона.

— Веди себя разумно.

— Хорошо.

«Веди себя разумно. А если кругом не видно ничего разумного? — думал он угрюмо, шагая по улице Ист-Энд. — И объяснение только одно. Да и его большинство людей не признает возможным».

Саймон был настроен менее благодушно, чем при их первой встрече. Вчерашний день он провел в гостях у тетки. У какой-то особенно чистоплотной тетки, которая к тому же не выносила шума.

— Весь день, — сказал Саймон, — надо было сидеть тихо и ни на что не наступить ногой. — Он уверял, что молча просидел на кушетке целых три часа. — Да еще при галстуке. И в новых ботинках. — Саймон хмуро смотрел на Джеймса сквозь вымазанные чем-то очки, словно тот был каким-то образом виноват в этой пытке.

— Ну не три же часа, — сказал Джеймс. — Три часа никто бы не смог. Не выдержал бы. Пожалуй, даже умер бы.

— Вот и я почти что умер, — мрачно сказал Саймон.

— Слушай, поговорить надо.

— Давай говори.

Джеймс рассказал все по порядку и как умел пересказал текст посланий. Окончив, он выжидательно посмотрел на Саймона.

Наступило молчание. Потом Саймон сказал:

— Я думаю, кто-то тебя дурачит.

— Говорю же, что нет. Как же тогда с очками?

— А твоя сестра?

— У нее на это ума не хватит. Чтобы написать по-старинному, и вообще.

— Ну так кто же?

— Кто-нибудь, кто раньше жил в нашем доме.

— Живой человек?

— Да, — сказал Джеймс. — Когда-то был живой.

Опять помолчали. Саймон осторожно переспросил: