— Я раздобыл-таки и розу, — возбужденно сообщил он ей однажды. — Выписал по каталогу. Называется, «Chateau Clos de Vougeot» [7] и точь-в-точь похожа на розу с вашей шляпы. Глубокого темно-красного цвета, как бургундское.

Все это время, когда, как бывает поздним летом, установилась тихая, ясная погода, ей не было надобности надевать накидку. Правда, у нее и в мыслях не было ее выбрасывать. Ее только смущала мысль об обтрепанном коричневом платье, и она вскоре сменила его на другое, темно-синее, которое много лет надевала по воскресеньям.

К октябрю, когда весь дом снаружи преобразился, у нее появилось ощущение, что и она некоторым образом причастна к этому. У нее на глазах завесы плюща с тысячей птичьих гнезд уступили место чистой розовой штукатурке. Козырьки из ржавых жестяных лоханок зеленого цвета превратились в изящные половинки морских раковин, а балкончики из облезлых курятников — в нежно-серые клетки для райских птиц. Как не умела она выразить чувства, которые испытывала к полям, буковым рощам, желтым разливам зверобоя по меловым прогалинам и смене времен года, так не умела и тут. Говорила только: «Да, мистер Лафарж, по-моему, красиво. Очень хорошо, мистер Лафарж. Дом прямо ожил».

— И в основном, благодаря вам, душенька, — говорил он на это. — Вы мне дарили вдохновенье. Снабжали меня дивными яствами. Вы помогали. Высказывали суждения. Розу привозили для стены. У вас такой прекрасный врожденный вкус, миссис Корбет, дорогая.

Изредка он снова заводил речь о ее глазах, какие они темные, как прямо и неподвижно глядят на того, кто с нею говорит.

— Замечательные у вас глаза, миссис Корбет. Взгляд — просто необыкновенный.

К ноябрю погода испортилась. Дни шли на убыль, сеялся дождь, и нескончаемым золотисто-медным дождем осыпалась с буков листва. В доме вывели наружу освещение, спрятав лампочки под балконами и козырьками.

Ей довелось наблюдать его эффект первый раз лишь в середине ноября, когда Лафарж встретил ее однажды в ранних сумерках порывом неистового возбуждения.

— Миссис Корбет, дорогая, меня осенила невероятная мысль. В следующую субботу я устраиваю новоселье. Съедутся мои друзья, так что нам еще с вами предстоит потолковать о сердцах, печенках и всякой прочей вкусной всячине. Но не о том, собственно, речь. Вы только выйдите наружу, милая миссис Корбет, выйдите на минутку.

В саду, под темными, облетающими деревьями, он включил свет.

— Вот, душенька!

Вспыхнуло электричество, и в тот же миг розовые стены и серые, как перышки, козырьки, двери, окна, балкончики невиданно и чудесно преобразились. У нее занялось дыхание.

В первые мгновенья дом как будто парил в ранних сумерках на фоне полунагих деревьев, и своим особенным, приподнято-сочным голосом он сказал:

— Но это, милая, еще не все, далеко не все. Вы понимаете, прибыла роза. Ее доставили сегодня утром. Тогда-то и блеснула у меня эта счастливая идея — эта, образно говоря, чудесная догадка на Дарьенской вершине [8]. Вы не улавливаете?

Она не улавливала.

— Я посажу ее, — сказал он, — в присутствии гостей.

— А-а. Да, это хорошо.

— Но и это, милая, не все. То ли еще будет. Момент трепетной истины еще впереди. Неужели вы не догадываетесь?

Она и теперь не догадывалась.

— Я хочу, чтобы вы привезли с собой на вечер вашу розу, — сказал он. — Мы прикрепим ее к кусту. И тогда, при электрическом свете, на фоне розовых стен…

У нее опять занялось дыхание, на этот раз от испуга.

— Я? — сказала она. — К вам на вечер?

— Ну конечно, душенька. Конечно.

— Мистер Лафарж, как я могу приехать к вам на вечер…

— Если вы не приедете, голубушка, вы меня навсегда обидите, смертельно, непоправимо и бесповоротно.

Она почувствовала, что дрожит.

— Но это невозможно, мистер Лафарж. У вас будут друзья…

— Бесценная миссис Корбет. Вы тоже мой друг. Это не подлежит обсуждению. Вы непременно приедете. Вы привезете розу. Мы прикрепим ее к кусту, и это будет божественно. Соберутся все друзья. Вам должны очень понравиться мои друзья.

Она не стала противиться — не стала даже отвечать. Смотрела темными смиренными глазами на розовые стены дома в ярком электрическом свете с таким ощущением, словно это ее поместили перед операцией под дуговой свет — обнаженной, недвижимой и совершенно беспомощной.

В субботу вечером, когда она, в накидке и с розой в бумажном пакете, ехала к его дому, шел дождь. Но к тому времени, как дорога пошла в гору, «дворники» стали ей не нужны, а вскоре на небо высыпали звезды.

Возле дома было такое скопление машин, что она некоторое время стояла снаружи, не решаясь войти. От замешательства и страха она забыла, что накидка все еще на ней. Лишь в последний момент спохватилась, сняла ее, свернула и сунула в фургон.

На кухне ей невольно пришло в голову, что дом сейчас напоминает клетку, в которую набилась орава лопочущих, галдящих обезьян. В растерянности она остановилась, обводя взглядом подносы, уставленные рюмками, ряды бутылок, бесконечные тарелки с красиво убранными кусочками краба, креветками, маслинами, орешками, ломтиками колбасы.

Покуда она так стояла, вошла женщина, с металлическим голосом, длинным желтым мундштуком и большим вырезом, из которого, словно две дыни, выступали белые твердые груди, и, перед тем как унести поднос с рюмками, взяла одну и быстро осушила ее.

— Просачивайтесь в комнаты, милая. Гость циркулирует сплошным потоком, чтоб его. Остается только плыть по течению.

С опаской миссис Корбет стала у двери в гостиную, держа бумажный пакет с розой и глядя, как лопочут, жуют и потягивают вино лица, проплывающие перед ней в дымном воздухе.

Добрых двадцать минут прошло, пока на кухню не забежал за закусками Лафарж и случайно не обнаружил ее там, стоящую недвижимо, с устремленными в одну точку глубоко посаженными глазами.

— Это вы, бесценная миссис Корбет! Ну где же вы? Я всем уши про вас прожужжал, а вас нет и нет. Пойдемте, я вас познакомлю. Все уже знают о вас. Все до единого!

Ее потянули вперед, и, молча, оступаясь, она дала увлечь себя в гущу чужих лиц.

— Анджела, моя прелесть, хочу тебя познакомить с миссис Корбет. Изумительная женщина. Само очарование. Она у меня зовется «мой специалист-сердечник».

Безгрудая девица с волосами цвета пакли и челкой ниже бровей, подстриженной под горшок, оглядела ее большими, впалыми, нездоровыми глазами.

— Вы правда специалист-сердечник? А где вы практикуете?

Не давая Кларе времени ответить, подошел человек в черной рубашке при оранжевом галстуке и с щетинистой морковно-рыжей бороденкой.

— Святители, что за сброд! Откуда только Генри их выкапывает? Айда отсюда в местную пивнуху. Эта страшная женщина Форбс всех подряд, как водится, заговаривает до смерти.

Не потрудившись извиниться, девица с впалыми глазами пошла вслед за ним. Лафарж тоже куда-то исчез.

— Я вас нигде не мог раньше видеть? Мы не встречались где-нибудь? Мне почему-то кажется, что да. — Молодой человек с цыплячьим пухом рано поредевших волос и блуждающими красноватыми глазами, чем-то похожий на горностая в летнем меху, потянул из рюмки вино, пыхнул сигаретой и вперился в нее подрагивающим пустым взглядом.

— Давно знаете Генри? Почти не меняется, правда? Как подвигается это самое? Опус, я хочу сказать? Заветное творенье? Ему, конечно, никогда его не закончить. Таким, как Генри, это не дано.

Она не сразу поняла, что означает этот пустой блуждающий взгляд. Молодой человек пролил содержимое рюмки себе на руки, на пиджак, на желтый галстук дудочкой. Он двинулся прочь размашисто и нетвердо, и она услыхала звон стекла, разбитого о стул. Это прошло незамеченным, как будто на пол уронили булавку.

Но вот в ее сознание вторглось чье-то насмешливое хрюканье, потом ответное хихиканье, потом слова: