— Мне говорили, в этом году оркестр пройдет по нашей улице вечером в сочельник, а утром на Рождество.

— Ой, неужели? А я еще не уложила коробку с гостинцами. Может, сбегать в дом и приготовить к их приходу, как ты думаешь?

— Нет, нет. Сиди. Мы их отсюда загодя услышим.

— Если только не заснем. Помнишь тот год, когда мы с тобой обе заснули? И проспали весь страшный налет? Спали себе как младенцы. А все говорили, какой был ужас.

При этом забавном, бодрящем воспоминании они опять смеются, и Пальчик снова разливает «по самой капельке». В сущности, война — это очень смешно, надо только уметь правильно смотреть на вещи.

— Что это? Уж не дождь ли пошел? — Пальчик подышала на оконце, протерла стекло рукавом меховой шубки и присмотрелась. — Нет, дождя, кажется, нет. — Она со щенячьей жадностью вгрызлась в кусок кекса. — А вот что есть, так это какой-то человек. Расхаживает по саду.

— Надеюсь, не архангел Гавриил? — спрашивает Картошка. — Он нам здесь не нужен. Пока еще.

И снова жизнерадостным дуэтом звучит их смех. Пальчик распахнула дверь убежища и кричит:

— Эй, кто это ходит? Кто там?

С огорода доносится ответ.

— А, так это вы, мистер Эккерли, — говорит Пальчик. — Мы здесь! В бомбоубежище!

— Что это с ним? — удивляется Картошка. — Он же всегда являлся в первый день Рождества. Все меняют свои привычки.

— Идите сюда, мистер Эккерли, — зовет Пальчик. — Забирайтесь к нам, если влезете. Посидим вместе.

— Да, да, — приглашает Картошка. — Присоединяйтесь к ликующим толпам.

Из сумерек за порогом появляется долговязый, понурый мистер Эккерли, похожий на жирафа-пессимиста в черном котелке. В руках у мистера Эккерли — обернутая папиросной бумагой бутылка.

— Какой приятный сюрприз! — приветствует его Картошка. — Мы не ждали вас в сочельник. Вы же всегда приходите завтра.

— Уж и не знаю. — Пессимизм исходит от мистера Эккерли подобно черному пару, вокруг свечи даже образуется нечто вроде облака. — Будет ли оно вообще, это завтра.

— Только не надо опять про Бомбу, — решительно возражает Картошка. — Рождественские праздники все-таки.

— Да-да, пожалуйста! Ну ее, Бомбу, — подхватывает Пальчик. — Выпейте самую капельку вина, сейчас сбегаю принесу вам рюмку.

— Право, не знаю, стоит ли мне…

— Конечно стоит, — заверяет его Картошка. — Сядьте. Мне не нравится, когда вы так возвышаетесь. При вашем росте, того и гляди, подымете на плечах наше милое старенькое убежище.

Пальчик, как шустрая собачонка, припустила по огороду в дом за рюмкой, а мистер Эккерли сел и, все больше мрачнея, огляделся вокруг. Милое старенькое убежище! Ну где это слыхано? Просто ужас. Что их сюда приводит каждый год? Милое убежище. И пахнет отвратно, как в катакомбах, какой-то могильной сыростью. Мистера Эккерли всего передернуло.

Свечи тоже всю жизнь наводят на него тоску. А тут у них свечка горит. Да еще эта Бомба. Перспективы крайне безрадостны. Он обводит скорбным взглядом и мисс Карто, и мерцающий язычок огня, и все эти дурацкие принадлежности, пережитки военного времени. Нет, он совершенно не в состоянии понять, что их сюда приводит. Мало им мрачного будущего, так они еще тянут за собой прошлое.

Жизнерадостно напевая себе под нос рождественский гимн, возвратилась мисс Пальмерстон с рюмкой.

— Только, пожалуйста, самую малость, — соглашается мистер Эккерли. — Это слишком много…

Глядя, как Пальчик наливает вино, он вдруг спохватывается, что ведь явился с дарами. И, испустив страдальческий вздох, опасливо, будто Бомбу, вручает Картошке бутылку.

— Мой традиционный скромный подарок вам обеим. — Это звучит в его устах как вступительные аккорды похоронного марша. — Советую выпить не откладывая. Если хотите знать мое мнение, у нас почти не осталось времени.

Пальчик закрывает дверь убежища, а Картошка нетерпеливо срывает бумажную обертку, словно ей подарили новую шляпку.

— Наше любимое виски! Вот добрая душа! — восклицает она. — Большое, большое спасибо. Дайте поцелую.

При вялом сопротивлении мистера Эккерли Картошка чмокает его в одну щеку, а Пальчик, следом за ней, — в другую.

— Как мило. Какая щедрость! — говорит Картошка. — Ну, за здоровье всех! И за Рождество! Желаю всем счастья на будущее.

— Видит Бог, оно нам очень понадобится, — вздыхает мистер Эккерли. — А впрочем, нет, ведь его не будет.

— Чего не будет? Будущего? — переспрашивает Картошка. — Ну что за глупости.

— В сороковом году тоже все так говорили, — подхватывает Пальчик, — и действительно, уж какие были мрачные времена…

— Э, нет, сейчас совсем другое дело, — качает головой мистер Эккерли. — Совсем, совсем другое.

Картошка опять рассмеялась, как валторна на басах, и протянула пустую рюмку:

— Еще самую капельку, пожалуйста, Пальчик. Мне необходимо подкрепить силы.

— Как и всем нам, — говорит мистер Эккерли. — Я потому и сказал, что советую выпить не откладывая. Осталось мало времени. Это яснее ясного.

— Я — за, — провозглашает Картошка. — А ты что скажешь, Пальчик? У меня как раз подходящее настроение.

— Ты же меня знаешь, — отвечает Пальчик. — За мной дело не станет. Тем более насчет «известно чего». Рождество как-никак.

В убежище опять раздался радостный, беззаботный смех на два голоса, еще глубже повергая мистера Эккерли в беспросветную печаль. Ну чему тут, скажите на милость, смеяться? Над людьми навис страшный черный коготь вечной погибели, а эти только и знают, что покатываются со смеху. Точно две школьницы дурачатся.

— Ну что, почнем бутылку? — не терпится Картошке. — Возражений нет?

И, допив третью рюмку, протягивает ее Пальчику, призывая мистера Эккерли последовать ее примеру. Пальчик не заставляет себя ждать и разливает виски.

— Да, кстати, — говорит она. — Напомните мне, когда будете уходить. У нас тоже есть для вас рождественский подарок. Маринованная тыква — ну просто объедение!

Маринованная тыква! Изумленный мистер Эккерли прямо онемел. Они намариновали тыкву! Милосердное небо! Ведь это все равно как во время ужасного, разрушительного землетрясения сидеть и вдевать нитку в игольное ушко. Или заряжать мышеловку на склоне извергающегося Везувия.

Частично придя наконец в себя после такой чудовищной несообразности, он стал подниматься.

— Если вы не возражаете, я, пожалуй, пойду.

— Э, нет, — отвечает ему Картошка. — Сначала выпейте виски. Как-никак идея ваша.

— Да, нельзя быть таким непоследовательным, — поддакивает Пальчик.

— Но мне в самом деле пора. Уже темно, а у меня еще столько…

— Темно? — удивляется Картошка. — Господи, да вы что, боитесь?

— Нет, нет. Я совершенно ничего не боюсь.

— Выпейте виски, прошу вас, — говорит ему Пальчик. Она сидит, понемножку прихлебывает из рюмочки, вся розово пламенея в свете свечи, и то и дело облизывается, как взволнованная собачка. — Вкусно необыкновенно.

— Я бы предпочел не смешивать, если можно, — уклоняется мистер Эккерли. — Я это плохо переношу.

— Поешьте вот кекса с сыром, — советует Картошка. — Кекс с сыром — превосходная закуска.

Мистер Эккерли отверг тошнотворную мысль о кексе с сыром и, покорившись, обреченно садится на место.

— Мы один раз напились совсем допьяну, помнишь, Картоша? — говорит Пальчик.

— Да, славно.

И так же славно, привольно раскатывается опять в убежище их дружный смех, повергая мистера Эккерли в совершенное недоумение.

— А когда проспались, смотрим, кинотеатра «Ритц» как не бывало, — вспоминает Картошка. — И одной стороны улицы Кромвеля, и всей фабрики Джонсона тоже как не бывало. И баптистской церкви. И железнодорожной станции. А мы даже и не слышали ничего. Верно, звезды нас в ту ночь хранили.

Мистеру Эккерли не приходит в голову ничего путного, что можно было бы сказать по поводу этого случая, рассказанного как эпизод из забавной рождественской пантомимы. В бомбоубежище снова звучит смех.

— Что я слышу? — вдруг встрепенулась Пальчик. — По-моему, это оркестр.