Все трое замолчали и прислушались. Пальчик открыла дверь, высунулась и замерла, как сеттер на стойке.

— Вызвездило, — докладывает она. — И да, это оркестр.

— Не закрывай дверь, — просит Картошка. — Мне нравится, когда слышно издалека.

При открытой двери в убежище холодно. По ступням мистера Эккерли и вверх до колен чувствительно тянет сквозняком. Не хватает только теперь простудиться насмерть. Чего проще.

— Играли «Шагайте с нами, воины Христовы», — говорит Пальчик. — А теперь перестали.

— Значит, идут сюда, — умозаключает Картошка. — Теперь, Пальчик, тебе, по-моему, как раз время сходить за подарками.

— Да-да, конечно. А сколько им дать? Пять шиллингов?

— Дай десять. Как-никак Рождество только раз в году.

Пальчик рысцой припустилась через темный сад, а Картошка осталась уютно и благодушно попивать виски в обще, стве мистера Эккерли, совсем сникшего под воздействием черных паров. Больше Рождества уже никогда не будет думает он. И нечего строить иллюзии. Нынешнее Рождест. во — последнее. Он уже собрался было поделиться с Кар. тошкой этой скорбной мыслью, но тут с улицы донеслись медные звоны духового оркестра: «Тихой полуночью в небе зажглась…» Картошка заслушалась, прихлебывая виски. Недолго ей осталось слушать рождественские песни, хочет внушить ей отчаявшийся мистер Эккерли. Но Картошка решительно не знает и не желает знать, о чем он толкует. От вина и виски ее благодушие неожиданно сменилось игривым весельем. Она начинает басовито хихикать.

— Не понимаю, как вы можете потешаться в самый зловещий, критический момент человеческой истории? — сердится мистер Эккерли. — Это ужасно. Вы проявляете бессердечие. И искушаете судьбу.

— Я вспомнила одного парня, который играет в оркестре на геликоне, — объясняет Картошка. — Фред Сандерс. Маленький такой, наденет трубу, его и не видно. Он в прошлом году учил Пальчика, как на ней играть. Понятно, только одну ноту.

— Не знаю такого.

— Он душка, — говорит она. Она выковырнула из кекса жирную изюмину и восторженно ее разглядывает. — С ним так весело.

Под освещенными окнами дома как будто бы мелькнул силуэт ее подруги. Картошка рассеянно отправляет изюмину в рот и, проковыляв к открытой двери бомбоубежища, кричит:

— Пальчик! Это ты? Кто собирает подарки в этом году? Не Фред?

Пальчик издалека весело прочирикала в ответ, что не чнает, оркестр сыграл всего одну песню, хотя, право же, за десять шиллингов не грех бы сыграть и две.

— Ну все равно, найди Фреда и приведи сюда угоститься.

В ожидании их прихода Картошка уговаривает мистера Эккерли выпить еще «самую капельку» вина. У него до того тяжело на душе, что просто нет сил отнекиваться, к тому же надо что-то предпринять, чтобы не простыть в этом погребе. Какая трагическая ирония — умереть от пошлой простуды, когда над тобой нависла кошмарная тень Бомбы. Жутко подумать. Полная безнадежность, куда ни глянь.

Оркестр в отдалении заиграл «Святую ночь» так красиво, так печально, что у мистера Эккерли на глаза навернулись слезы. Чтобы сдержать рыдание, он схватил рюмку и осушил одним звучным глотком. Картошка, не растерявшись, сразу же налила ему еще, а тут вернулась Пальчик, с ней Фред Сандерс, а с Фредом Сандерсом — геликон. Фред в темно-вишневой оркестрантской униформе, с галунами и эполетами, на макушке — островерхая вишневая фуражка и по околышу надпись: «Духовой оркестр об-ва трезвенности».

— Очень рада тебя видеть, Фред. С Рождеством тебя. Вина или виски?

— Я, правду сказать, с утра на одном виски, вот только перед выходом пару пива принял.

— Значит, так тому и быть, — заключает Картошка. — Однако милости просим в кабинет.

Фред прислоняет геликон к стене. Его смех звучит чуть надтреснуто, но не без приятности, как знакомый мотивчик на расстроенном рояле. Это вызывает у Картошки и Пальчика новый приступ веселья.

— С праздником тебя! Веселого Рождества сейчас и еще много-много раз! — благословляют они его.

— А мистер Эккерли у нас считает, что нынешнее Рождество последнее, — говорит Картошка.

— Надо же! С чего бы это?

— Из-за Бомбы.

— Да ну ее к черту в пекло, эту бомбу. Чихать нам на нее.

— Слышите, мистер Эккерли, что говорит Фред? Бомбу к черту в пекло.

— Едва ли таким способом мы сможем хоть сколько-нибудь помочь делу, — возражает мистер Эккерли. — Неужели вам не понятно? Наши дни сочтены.

— Ладно. Двум смертям не бывать, — говорит Фред.

— Верно-верно, — подхватывает Пальчик с легким смешком. Постепенно она тоже достигает высшей стадии веселья и начинает смеяться в голос, закатываясь и подвизгивая. Потом она спрашивает, не сыграет ли им Фред что-нибудь на своем геликоне, как в прошлом году.

— Ну пожалуйста, Фред!

— Это можно, только вот еще чуток бы глотку промочить, — отвечает он и в свою очередь разражается коротким арпеджио хриплого смеха.

— Правильно, давайте все промочим глотку, — говорит Картошка. — Мистер Эккерли, еще капельку стронция-девяносто?

Картошка, Пальчик и Фред дружно покатываются со смеху, но мистеру Эккерли упоминание стронция-девяносто в такой обстановке, когда это звучало бы смешно, если бы не было трагично, представляется ужасным, возмутительным кощунством. Он не в силах больше ни пить, ни спорить. Вино вызывает у него тошноту, холод от двери бежит по спине, точно омерзительный паук на длинных ножках.

Фред не знает толком, что это за стронции-девяносто, он с жадным предвкушением смотрит, как Пальчик наливает ему виски, а потом, поспешно выпив, спрашивает: какую они хотят? Песню, он имеет в виду.

— «Ближе к тебе, Господь!», да, мистер Эккерли?

— Ради Бога, прошу вас, пожалуйста, не шутите такими вещами!

— Сыграй ту, что в прошлом году, — просит Пальчик. — Ты говорил, она твоя любимая.

— Так ведь это не рождественская.

— Ну и что. Все равно она мне нравится. От нее так радостно на душе.

— Какая это? «Глиняный кувшинчик»? — спрашивает Картошка. — Да-да, помню.

Играть «Глиняный кувшинчик», когда над вами нависла тень Бомбы, это, по мнению мистера Эккерли, даже еще кощунственнее, чем, сидя в бывшем бомбоубежище, болтать о стронции-девяносто. Каково же ему, когда Картошка и Пальчик начинают подпевать надсадному реву геликона, а потом и вовсе, взявшись за руки, пускаются в пляс?

поют они. Внезапно Картошка громко кричит:

— Всем, всем счастливого Рождества! Не страшны нам вражьи силы! И к черту в пекло Бомбу!

— Гори она огнем! — подхватывает Пальчик. — Чихать нам на нее!

— Мы, да чтобы нос вешали? Ни в жизнь! — включается Фред, и старушки в один голос бойко повторяют:

— Ни в жизнь!

Нос повесил один мистер Эккерли. Он не в состоянии больше переносить это пение под гул геликона и, весь содрогаясь, выбирается наружу.

— Можно мне теперь подудеть в твою трубу, Фред? — спрашивает Пальчик. — Одну ноту, как в прошлом году.

— А чего же, — соглашается Фред. — Можно и подудеть в старую жестянку.

— Отлично, — говорит Картошка. — Превосходно. Пошли все выйдем.

Они выходят в сад, и Пальчик, любовно обхватив геликон, направляет раструб в небо. Какой вентиль нажимать, она уже не помнит, но Фред ей показывает, а потом командует:

— Все. Теперь валяйте дуйте со всей силы, мисс. Приготовились… Раз, два, три!

Пальчик дунула что было мочи, из глотки геликона вырваля резкий грубый звук: «Апчхи!» — и полетел как издевка и вызов в ночную тьму.

— Превосходно, — одобрила Картошка. — Сам архангел Гавриил не сумел бы лучше. Как вам наш новый трубач, мистер Эккерли?