Отовсюду он слышал крики, прославляющие его доблесть и военную выдумку.

Все это вскружило возвышавшуюся над всеми королевскую голову.

— Рыцарский турнир не прославится, — сказал он, — если не завершится схваткой подлинных рыцарей.

И, обернувшись к стоящему рядом с ним Великому Коннетаблю Франции герцогу Анн де Монморанси, добавил:

— Прикажите глашатаям объявить, что зрители станут сейчас свидетелями схватки двух львов.

Никто не понял, что имел в виду король, но слова его были тотчас переданы по трибунам.

И вызвали там некоторое смущение и перемещения. Все, кто находился в первых рядах, не видя перед собой защиты в виде непреодолимой для диких зверей изгороди, покидали свои места, чтобы перейти на более безопасные скамьи в верхних рядах.

Конечно, первыми так поступили дамы, кавалеры же лишь последовали за ними, чтобы не оставить их без защиты.

Нострадамус не присутствовал при том, что произошло в королевской ложе, но ему впоследствии во всех подробностях передал это вездесущий граф Спада.

— Лев — царь зверей, — произнес Генрих II, — среди людей же царствует король. Противником ему должен стать тот, у кого на щите изображен родовой герб со львом. Не так ли? — обратился он к молодому капитану шотландских стрелков графу Монтгомери.

— Если ваше величество имело в виду меня, то я не могу быть противником того, кому служу, — с поклоном ответил Монтгомери.

— Ваш отказ не украсит славы вашего древнего шотландского рода, господин капитан шотландских стрелков Габриель де Лондж граф Монтгомери, он заставит содрогнуться в фамильных склепах ваших достойных предков.

— Ваше величество, вы принуждаете меня поднять на вас руку.

— В честном бою! В славном рыцарском поединке, где каждый из нас равен другому.

— Ваше величество, — вступил Великий Коннетабль Франции, свидетель вызова короля капитану шотландских стрелков, — вы поступаете против воли обожающего вас народа Франции, подвергая себя опасности в бою, в котором могут быть всякие трагические случайности.

— Из всех смертей я предпочитаю почетную смерть в честном рыцарском бою с достойным противником, дорогой герцог.

— Я преклоняюсь перед вами, ваше величество, но не могу скрыть своего беспокойства.

Последние слова услышала подошедшая Екатерина Медичи.

— О каком беспокойстве говорит Великий Коннетабль Франции?

— Об исходе поединка, в который желает вступить его величество король с молодым соперником, графом Монтгомери.

— Ваше величество! — обратилась королева к супругу. — Я протестую против такого неравного во всех отношениях поединка. Ваш противник недостоин даже одного удара королевского меча, находясь у вас в услужении.

— Я умоляю его величество избавить меня от такой участи, — вставил молодой граф.

— Я не могу отменить объявленного сражения двух львов. Будучи одним из них, я не знаю другого рыцаря, на гербе которого изображен был бы лев. И я уверен, что шотландский герб не будет опозорен тем, кто носит его на своем щите.

У графа Монтгомери кровь прилила к лицу:

— Я выполняю вашу волю, ваше величество, ибо обязан ее выполнять, но пусть вас не разочарует, как рыцаря, то, что я буду лишь защищаться.

— Мы будем равны. Во всем равны в бою! — воскликнул король-рыцарь. — Идем же и облачимся в тяжелые доспехи, ибо предупреждаю, я беру меч для двух рук. Но вы моложе меня на двенадцать лет и можете противопоставить силе моего удара присущую молодости ловкость.

— Мне остается надеяться, ваше величество, что ваш противник не выдержит и первого из них, — сказала Екатерина Медичи и, опираясь на руку подоспевшего графа Спада, отошла от возбужденного предстоящей схваткой короля.

Известие о предстоящем бое короля с молодым шотландцем прокатилось по трибунам и достигло ушей Нострадамуса, заставив того содрогнуться. Он слишком хорошо помнил и свой катрен, и сделанное королю предупреждение при их первой встрече, вызвавшее его недовольство.

Затаив дыхание, зрители смотрели на вышедшего на ристалище, закованного в тяжелую броню короля в золотом шлеме, забрало которого со щелями для глаз напоминало клетку.

Вздох удивления прокатился по трибунам, когда к огромному рыцарю в латах с тяжелым мечом для двух рук приблизился едва достающий ему до плеча противник, который не облачился в тяжелые доспехи, а ограничился своим обычным панцирем и легким шлемом с красочным плюмажем. По шотландскому обычаю от панциря до колен спускалась… юбка, вызвавшая двусмысленные замечания у знатных господ, заполнявших трибуны.

Единственным усилением панциря были наплечники, могущие выдержать удары тяжелого двуручного меча.

Вид противника возмутил короля. Это уже дерзость со стороны мальчишки, которого следует хорошенько проучить королевской рукой.

И король бросился на своего маленького противника, занеся над ним поднятый двумя руками меч, подобный кувалде, грозящей опуститься на наковальню. Но кувалда не достигла цели, отведенная щитом, который с необычайной ловкостью отклонил удар меча.

Кроме щита, в руках граф держал нововведенную шпагу, заменяющую добрый старый меч.

Первая неудача разъярила Генриха II, и он стал обрушивать на Монтгомери удар за ударом. Но ни разу ему не удалось попасть хотя бы по плечу противника. Одним из могучих ударов король начисто срезал со щита Монтгомери изображение его герба со львом.

Увидев валяющийся у него под ногами остаток разрезанного льва, король расхохотался и с новой силой стал наносить удары, которые встречались все тем же щитом. Для справедливости надо сказать, что срезать герб со щита можно было, лишь ударяя мечом плашмя.

Молодой шотландец, увертываясь и отводя сыпавшиеся на него удары, бессмысленно размахивал бесполезной против стальных лат тоненькой шпагой.

Король был искусным бойцом, он изловчился и так ударил по щиту, что выбил его из рук молодого графа.

Тот остался с одной лишь бесполезной шпагой.

Пора было сдаться, но, видимо, понятие о чести своего рода было в молодом человеке так велико, что он не опустился на колено в знак признания поражения, а стал отводить удары меча уже не щитом, а шпагой.

Тогда-то и случилось то, что должно было случиться. Удар меча был так тяжел, а шпага так хрупка, что, подставленная под меч, переломилась и остаток клинка отлетел и впился в глазную щель золотой клетки шлема короля.

Генрих на мгновение замер и, простонав от боли, рухнул на землю.

Монтгомери подбежал к нему и попытался поднять короля. От трибун по ристалищу бежал герцог Анн де Монморанси, Великий Коннетабль Франции. Он подхватил короля под другую руку, и тот поднялся на ноги.

У этого могучего человека хватило выдержки и сил, чтобы вырвать из глазной щели обломок клинка, впившегося в его мозг, и бросить его на землю со словами:

— Это был честный бой. Я ни в чем не виню своего доблестного противника. — И король бессильно опустился на землю.

Монтгомери и Монморанси вдвоем уже не могли поднять его тяжелое, закованное в сталь тело.

К лежащему королю подбежала королева Екатерина Медичи. Она метнула яростный взгляд своих выпученных глаз на Монтгомери, прошептав:

— Убийца! Горе тебе!

На трибунах дамы рыдали. Кавалеры переговаривались между собой, оценивая эпизоды боя.

В их числе оказался и граф Спада, пробиравшийся к Нострадамусу.

— Не могу не прочесть для всех, кто меня слышит, ваш катрен, опубликованный вами, мэтр Нострадамус, четыре года назад, — сказал он и прочитал:

Все вокруг заговорили разом о несчастье, о пророчестве, даже о колдовстве.

Кардинал Бурбон-Вандейский встал, как бы защищая собою мэтра Нострадамуса.

Но не месть знати грозила ему, а непомерно вспыхнувшая его слава прорицателя, предвидевшего исход неравного боя, притом за четыре года!