Бельгиец тоже заснул: очевидно, подействовало снотворное. А француз все лежал без сна. Какая-то смутная тревога наполняла сердце. Почему Брегга так взвинтила сельва? Может, действительно, есть что-то гипнотическое в этих южноамериканских лесах? В их томительных, душных ночах. Вот и сейчас повсюду странные пугающие звуки, загадочные завывания, осторожные шаги, стоны, шорохи. Что их ждет в этом уголке сельвы, который так пугает здешние племена?

Кто знает?

С утра начали мастерить плот для переправы через болото. Это была не обычная в умеренных широтах трясина, а цепь вонючих разводий со стоячей водой. Ярко-зеленая диковинная трава так и норовила зацепить плот, с трудом выдерживавший тяжесть троих людей с их геологическим скарбом и рюкзаками.

— Не расползется? — спросил Брегг.

— Не думаю, — откликнулся Санчес. — Все связки — на совесть. А эти лианы крепче любой веревки.

— Тишина-то какая, — заметил Женэ, орудовавший веслом-шестом, — ни рыба не плеснет, ни лягушка не прыгнет, только трава скрипит под плотом.

Санчес встал во весь рост, по щиколотку в воде, заливающей плот, достал бинокль, осмотрел окрестности.

— И птиц нет, — резюмировал он. — Ваша кариаму была, по-видимому, последней. Не узнаю сельвы.

— Может быть, сказывается близость урановых руд? — предположил француз. — Странно: уровень радиации лишь чуть-чуть превышает норму.

— Живая тварь чувствительнее любого дозиметра. Что-то в округе должно препятствовать развитию животной жизни. Ушла рыба, ушли пресмыкающиеся, не летают птицы.

— Даже комаров нет, — добавил Брегг. — В таком виде сельва меня вполне устраивает.

— А меня удивляет, — Санчес был задумчив и хмур.

Больше к этой теме не возвращались. Тишина не пугала, а отсутствие комаров даже радовало. Только преследовал неприятный запах гниющих трав, болотных испарений.

За час до наступления темноты подошли к пологому каменистому берегу, именно каменистому, а не мангровому, как часто бывает в здешних заболоченных озерах. Голый плоский подъем к нагорью, а может быть к скалистому плато. Но там оказалось не плато, а крутой обрыв, уходивший глубоко вниз. То был каньон — внушительных размеров разрыв земной коры, шириной по верху около километра и такой же глубины. Его стены конусообразно сходились книзу, так что дно его выглядело тропкой — не тропкой — узкой полоской земли. Воздух был до того чист, что казался голубой стеклянной призмой, глубоко вдавленной в землю. Обрыв же спускался уступами, поросшими какой-то странной растительностью: не то лиловой, не то коричнево-желтой.

До быстро наступающей в тропиках темноты оставалось немного, надо было решать, где расположиться биваком — здесь, у обрыва, или спуститься двумя уступами ниже. Здесь мешал сильный, пронизывающий, но совсем не освежающий ветер, «как в преддверии ада», по выражению Брегга. Внизу же могла значительно увеличиться радиация. Проверить это вызвался тот же Брегг («размяться больно хочется после болотной Одиссеи»). Он спустился на первый, довольно широкий уступ, потом, привязав веревку к дереву, еще на несколько метров ниже — в общем на высоту шестиэтажного дома.

— Местечко подходящее, — крикнул он снизу, — радиация так себе: одной таблетки хватит.

Эхо повторило фразу слово за словом.

— Сколько? — спросил Женэ, когда бельгиец поднялся к краю обрыва.

— Около двухсот рентген. Терпимо.

— Не опасно? — спросил Санчес.

— Легкий лейкоз заработаете, — сказал Женэ. — Надо таблетки глотать.

— Ну что ж, рискнем.

До наступления темноты успели спуститься на облюбованное Бреггом место и поставить палатку. Костра не разжигали. Наскоро поужинали и легли: усталость все-таки взяла свое. Но храпел один Санчес, Женэ и Бреггу не спалось. Ночь не пугала ни стонами, ни свистом, ни шуршанием, ни шорохами, и все же было беспокойно — какая-то странная, тревожная ночь. Бельгиец первым не выдержал тишины и окликнул товарища.

— Женэ, спишь?

— Нет, — буркнул француз, — и едва ли засну.

— Почему? Здесь же явно безопасней, чем по ту сторону болота.

— Не убежден. Ты же знаешь, я не неврастеник, но вот подымается в сердце беспричинная, непонятная тревога.

Брегг сел, обхватив колени руками.

— У меня то же самое. Думал, обычный, приобретенный в сельве страх, — ан нет. Здесь не сельва пугает.

— А что?

— Какое-то подсознательное предчувствие. Что-то должно случиться. Нехорошее, страшное.

— Мистика.

— Но ведь и ты боишься.

— Может, микроклимат другой? Длительное влияние радиации?

— Так действуют же таблетки…

— Они оберегают кровь, но не защищают нашу психику.

И тут вдруг Санчес приподнялся и сел на своем ложе.

— Может, будем говорить по-испански, сеньоры?

— Мы вас разбудили, профессор? Простите, — извинился Женэ.

— Я уже давно проснулся и не из-за вашего разговора. Просто защемило сердце.

— Нездоровится?

— Нет, что-то беспричинное. Не то тоска, не то страх. А почему, не знаю. На нервную систему не жалуюсь. Да и пугался я только тогда, когда опасность была реальной, ощутимой, — проговорил Санчес с тревожно звенящими нотками в голосе, — а здесь словно в старинном замке, где вот-вот должно появиться привидение.

— Да и у нас похожее состояние, — сказал Женэ.

— Может, это из-за близости урановой руды?

— Я уже предположил это, а Брегг не согласен. Все же лучше разведать, откуда следует ждать привидений.

Француз зажег фонарик и не спеша подошел к краю уступа. Крохотный огонек не пробивал темноты, а над черной бездной каньона не горели даже звезды. Вероятно, их скрыл поднимающийся из глубины каньона туман.

— Осторожнее ходите завтра по краю уступа, — предупредил Женэ, возвращаясь. — Там кустарник какой-то странный. Будто без корней. Густые шарообразные сплетения очень жесткой травы. Я тронул ногой один куст, легонько так тронул, а он тут же взвился и пропал в темноте.

Сообщение встревожило. Бреггу хотелось вскочить и палить в ночь, во тьму, в туманную бездну каньона. На секунду показалось, что по ребру уступа, над кустами, проскользнуло что-то белесое, еле заметное в темноте. Все трое напряженно вглядывались в темноту, боясь пошевелиться. Ничего. Значит, почудилось.

А как долго еще до рассвета!

Бельгиец проснулся первым. Ему показалось, что кто-то коснулся его влажным холодным носом и смрадно дохнул. Что это: во сне или наяву? Брегг протер глаза и приподнялся на локте — никого. Ни одной живой твари, только невысокие пузатые кусты на краю уступа.

Странные кусты, лохматые пучки травы, прижавшиеся друг к другу, как биллиардные шары вдоль борта. Брегг встал и, стараясь не разбудить товарищей, подошел к диковинному кустарнику. Он пнул ногой один из кустов-шаров, и тот взмыл над обрывом, не падая, а плавно опускаясь вниз и подрагивая на ветру, как воздушный змей. Брегг оглянулся и обомлел: такой же диковинный пейзаж окружал их всюду, словно они попали на другую планету. Трава, на которой они спали, оказалась совсем не травой, а высоким мхом. Его ворсистый ковер протянулся по всему скалистому уступу, заползая неровными стрелками вверх. Под ногами он издавал тихий, свистящий скрип, как стекло, если провести по нему мокрыми пальцами. Да и цвет его был непривычный, не свойственный мхам, не зеленый или пепельно-серый, а васильковый. «Может быть, медные руды в подпочвенном слое?» — подумал Брегг, но тут другое привлекло его внимание — деревья. Низкорослые, кривые уродцы с обилием корней, как лапы, цепляющиеся за камни, они росли даже на отвесных скалистых спусках. Листьев у них не было — тонкие рыжие ветви скручивались друг с другом вроде шаровых кустов, напоминая спутанные мотки ржавой проволоки. Росли они редко, а меж корнями-лапами бугрились какие-то оранжевые образования, похожие на клумбы густо посаженных цветов. Но вблизи оранжевая окраска словно порозовела, цветы же оказались не цветами, а пузыриками-грибками, плотно прижатыми друг к другу.