Брегг осторожно ступил ногой на край такой «клумбы» — и произошло неожиданное. Она, вздрогнув, подпрыгнула и отскочила метра на полтора. Бельгиец выждал: не произойдет ли еще что-нибудь удивительное. Ничего более не случилось. «Клумба» продолжала «цвести» на другом месте, словно там и пребывала вовеки. Тогда Брегг повторил опыт. И снова «клумба» отпрыгнула по прямой, ловко проскользнув между скелетами-деревьями. Именно на скелеты деревьев были похожи уродцы, лепившиеся по уступам каньона, как выжженный лес, чудом сохранившийся после бушевавшего когда-то пожара. Мертвый лес? Да нет, совсем не мертвый, рядом с уродами-дедами подымались уроды-внуки, подставляя солнцу свои ржавые ветки-проволочки. А «клумбы» казались даже не растительными, а животными организмами. Может быть, они всегда так лежат, именно лежат, а не растут, пока их кто-то не потревожит, подумал Брегг.

Сейчас он совсем не боялся. Обилие диковинных неожиданностей не подавило, а приободрило его, заинтриговало, возбудило острое любопытство. Ему захотелось узнать поближе этот удивительный мир, познакомиться с ним, пока еще спят товарищи, и, вернувшись, рассказать обо всем, что видел. Он вырвал листок из блокнота, написал, что скоро вернется, а если они услышат выстрелы, пусть идут на звук — далеко он не забредет, незачем. Записку придавил зажигалкой, натянул болотные сапоги («черт знает, могут все-таки встретиться какие-нибудь ползучие твари»), взял ружье, нож и спустился уступом ниже.

Пейзаж был все тот же: деревья-уродцы, шары-кусты, только вместо коврового синего мха торчали травянистые побеги, жесткие и колючие, как жестяные обрезки. «Хорошо, сапоги надел», — похвалил себя за предусмотрительность Брегг. Он сразу подметил и другое — не было прыгающих оранжево-розовых «клумб», зато от дерева к дереву тянулись лианы, тоже не зеленые, а фиолетовые и тонкие-тонкие, вроде нейлоновой лески и такие же крепкие — не разорвешь. Он попробовал это сделать и не смог, лишь запутался в них, как в паутине.

А то, что могло играть роль паука, больше походило на черепаху и появилось не сверху, а выкатилось из шаров-кустов, лежавших, как и на верхнем уступе, по краю обрыва. Именно выкатилось, а не выползло, потому что тоже было шаром, но не растением, а явно живой тварью, фиолетовой, как и ее паутина. Шар был величиной с большой арбуз, у него и полосы были похожие, только не зеленые, а темно-лиловые. Из середины шара высовывалась острая черепашья мордочка, отнюдь не свидетельствовавшая об агрессивности твари. Увы, впечатление было ошибочным, и Брегг тотчас же понял это, когда шар вдруг остановился и прижался к земле, как кошка перед прыжком. В это мгновение Брегг и успел вскинуть двустволку. А когда шар стремительно прыгнул, оба ствола ружья изрыгнули пламя. Что было потом, бельгиец уже не видел: от удушающего смрада, внезапно его окутавшего, он потерял сознание.

Очнулся он от того, что Женэ лил ему на голову из фляжки воду.

— Не трать воду! — крикнул он. — Ее на этом Сириусе вообще нет.

— На каком Сириусе? — не понял Женэ.

— А разве мы на Земле? Погляди на эту тварь, на эти деревья-скелеты, на эти шары-кусты! А там, наверху, прыгающие «клумбы», видел? А гадость, которая на меня напала? Кстати, где она?

— Вы ищете это животное, если я вас понял правильно? — осведомился по-испански Санчес. — От него, увы, остались только клочья.

— Стрелял разрывными, — пояснил Брегг.

— Вот кусок, — Санчес протянул ему кусок синего мяса с запекшейся синей кровью и с обломком металлически поблескивающей фиолетовой корки. — Почти металл, — постучал он по ней пальцем, — только не знаю какой. Медь, должно быть. У нас в крови железо, а у этого животного, как и у спрутов, — медь.

— Корка — не медь, — усомнился Женэ. — Я думаю, тут что-то другое. Как он выглядел, этот зверь?

— Прямо как арбуз.

— Занятно. Что же они пьют, если здесь воды нет?

— Может, на дне каньона? Проверим?

— Ты сколько таблеток принял? — осведомился Женэ.

— Две.

— Проглоти еще пару. Счетчик показывает уже почти триста рентген, а ниже, думаю, будет больше. Радиация в этом каньоне повышаемся с каждым шагом.

— Триста семьдесят, — сказал Брегг, сверившись с дозиметром, когда они спустились на десяток метров. — И обрати внимание на лес.

Уступ здесь был шире, и лес сплошным массивом выстроился по краю. «Не пробиться, — подумал Женэ, — бульдозер нужен, а не наши ножи».

— Придется возвращаться наверх, — сказал он, — на следующем уступе уровень радиации уже почти смертельный. На троих таблеток не хватит — надо спускаться одному.

Санчес сделал несколько снимков опутанного лиловой паутиной леса и полез на верхний уступ.

— Взгляну на сороконожку, — пояснил он.

— Какую сороконожку? — спросил Брегг.

— Санчес подстрелил наверху еще одну здешнюю тварь, многолапую, величиной с хорька и в панцире, похожем на фольгу, — сказал Женэ.

Но сороконожки на месте не оказалось. Кто-то унес ее. Но кто? Мох вокруг не был примят, только возле скалистого выступа, где она лежала, остались глубокие треугольные следы неведомого хищника.

— Хорошо, что хоть снимки есть, — чуть не плакал Санчес, — какой экземпляр потерян.

— Арбуз и сороконожка — это мелочь, — закричал, перебивая зоолога, Брегг. — А если тварь — с бочку? Если на вас прыгнет «клумба», что тогда?

— Тихо, сеньор Брегг, — остановил его Санчес, — мы не глухие. То, что вы называете «клумбой», просто странствующая колония грибовидных организмов. По-моему, она не опасна.

— Здесь все опасно, — не унимался бельгиец, — а вы уверены, что синий мох, на котором мы спали, не ядовит?

— Не паникуй, — сказал Женэ, отшвырнув ногой консервную банку. — Опаснее всего радиация. С каждым уступом уровень ее повышается почти на сто рентген, а таких уступов десяток, а то и больше.

— А действуют ли таблетки? — спросил Санчес. — Мне что-то стало не по себе.

— Тошнит?

— Нет.

— Лихорадит?

— Тоже нет. Просто сонливость.

— У меня, между прочим, тоже, — заметил Брегг.

— Первый признак лучевой болезни — тошнота и рвота через час-полтора после облучения, — сказал Женэ. — К вечеру лихорадка и боль в горле.

— Нет этих симптомов, — удовлетворенно повторил Санчес.

Женэ не ответил, чувствуя, что и его неудержимо клонит ко сну, хотя день еще только начинался. «В схватке с каньоном, — подумал он, — мы, кажется, терпим поражение».

Очнулись все почти одновременно и в темноте.

— Уже ночь? — растерялся Санчес. Бельгиец осветил зажигалкой часы.

— Половина второго. Проспали двенадцать часов.

Разговор сразу принял резкий, обостренный характер. Двенадцатичасовой каменный сон не освежил и не успокоил. Наоборот, взвинтил. Испанский и французский языки смешались. Все кричали, перебивая друг друга.

— Опять страх! Почему? Так с ума сойдешь!

— Я же говорил: радиация.

— Какая еще радиация?! Сириус это, Дантов ад.

— Не глупи.

— А где ты видел на Земле эту дьявольщину?

— Спроси зоолога.

— Я подавлен, сеньоры.

— Попробуем зажечь костер.

Дымное пламя осветило шарообразные кусты и деревья-уродцы. Над каньоном по-прежнему висела тьма. И вдруг в этой непроглядной мгле вспыхнули огоньки. Их можно было легко сосчитать — не больше десятка. Неподвижные, иногда чуть-чуть смещавшиеся, они висели на высоте человеческого роста или выше, на уровне вцепившихся в камни деревьев, и горели, не мигая, тусклым зелено-оранжевым светом.

— Это глаза, — раздался свистящий шепот бельгийца.

— Вздор, — отозвался Женэ.

— Похоже на глаза, — тоже шепотом произнес зоолог. — Только это не ягуар.

— А вдруг здешние твари? Покрупнее?

Бельгиец вскочил, выхватил тлеющую головешку из костра и бросился навстречу немигающим огонькам.