— О чём ты говоришь? — вырвалось у неё.

— Вот ты, например, очень хочешь играть женщину-комиссара.

Соколов вопросительно посмотрел на актрису. Для Эдит наступил момент, когда говорят только правду. Она хотела было возразить, хотя отлично знала, что, отказавшись сейчас, сожжёт все корабли. Потом уже не придёшь просить прощения. В жизни бывают минуты, когда надо со всей честностью отдать себе отчёт в своих истинных намерениях. И Эдит решилась.

— Меня очень заинтересовал образ женщины-комиссара, — сказала она, глядя прямо в глаза Соколову. — Макс говорит правду: я хочу сыграть эту роль.

И она вышла из кабинета, прежде чем капитан успел произнести хоть слово.

Через неделю после того как Бертольд Грингель стал директором, авторемонтный завод почти совсем остановился. Станки, работавшие безотказно в течение десятка лет, теперь то и дело ломались. Недавно назначенный главный инженер завода Пауль Гриль только за голову хватался, когда ему сообщали об авариях. В моторном цехе, одном из основных цехов завода, вышел из строя шлифовальный станок для цилиндров. В цехе термической обработки неожиданно оказалась повреждённой электропечь. Почему-то стали перегреваться моторы.

Одобряя решение магистрата о назначении Грингеля директором, полковник Чайка, конечно, не рассчитывал на полное благополучие. Назначение Грингеля и смещение Бастерта не было обычной заменой одного директора другим, а Бастерт не мог не оставить на заводе своих прихвостней. Поэтому полковник нисколько не удивился, услышав от Дробота о положении, создавшемся на «Мерседесе». Он отложил все дела и поехал на завод.

Грингель ждал приезда коменданта с тревогой. Но у полковника, как видно, было очень хорошее настроение. Он весело поздоровался с Грингелем и Дроботом и распорядился вызвать в кабинет главного инженера Гриля.

Прежде всего Чайка попросил дать ему план завода и схему производства. После этого он взял список всех аварий и стал размечать их на плане. Получилась выразительная картина. Случайные, на первый взгляд, поломки и неполадки складывались в совершенно чёткую, несомненно продуманную систему.

— Значит, на заводе орудуют агенты господина Бастерта, — подвёл итог Чайка. — Вывод из этого только один — бдительность и ещё раз бдительность. Если мы поймаем кого-нибудь из этих прохвостов, то уж сумеем выявить и всех остальных. А сейчас я рекомендую вам не терять спокойствия и внимательно присматриваться к людям. О каждой новой аварии прошу ставить меня в известность.

После этого полковник распрощался. В его словах Грингель почувствовал реальную поддержку.

Директор решил созвать общезаводское собрание и обратиться к рабочим с призывом. Он никогда в жизни не говорил на людях, но сейчас такое выступление показалось ему насущно необходимым. Немало времени просидел он в своём кабинете над составлением речи. Фразы не давались ему, но просить кого-нибудь о помощи Грингелю не хотелось.

Настал день собрания. В большом зале давно уже пустующей заводской столовой несколько сот рабочих ждали прихода нового директора. Когда Грингель появился у стола на подмостках, в зале сразу стало тихо. В эту минуту в дверях послышалось движение: Лекс Михаэлис, полковник Чайка и капитан Соколов неожиданно вошли в зал и сели в задних рядах.

— Товарищи! — сказал директор, и это было единственное слово из заранее подготовленной им речи.

Грингель вдруг осознал, что ему нечего смущаться, что он находится в своей среде, что его окружают люди, с которыми он проработал много лет. И директор спокойно заговорил, уже не заглядывая в текст.

— Товарищи! — ещё раз повторил он. — Посмотрите внимательно на эту схему. — Грингель развернул и аккуратно приколол к стене чертёж, над которым несколько дней назад работал полковник. — Вы увидите здесь, — продолжал он, — что аварии в цехах носят не случайный характер. Тут чувствуется определённая последовательность. Вот смотрите, что получается. — И он длинным узловатым пальцем показал основные пункты, где произошли наиболее серьёзные поломки.

По залу прокатился гул. Многие пересаживались поближе к оратору.

— Я такой же рабочий, как и вы, — говорил Грингель, — хоть меня и назначили сейчас директором вместо господина Бастерта. Но кто-то пытается доказать, что я, значит и все мы, рабочие, не можем и не сумеем управлять заводами. Господин Бастерт недаром уверял нас всех, будто без таких специалистов, как он, завод работать не может. А я утверждаю, что мы, — Грингель взмахнул рукой, — что немецкие рабочие способны руководить предприятием, если только это честные люди, а не подлецы. Нам не хватает образования, это правда, но ведь не все инженеры похожи на Бастерта, и они нам помогут.

Грингель остановился, глубоко вздохнул, набирая полную грудь воздуха, и всем показалось, что сейчас он заговорит громче обычного. Но директор продолжал говорить, не повышая голоса, лишь ещё отчётливее произнося каждое слово:

— Наши враги пытаются вывести завод из строя. Я прошу вас помочь мне отыскать этих преступников. Один я ничего не сумею сделать. А ведь речь идёт о том, чтобы спасти наш «Мерседес», где все мы не один год проработали. Ведь в скором времени наше предприятие станет, наверно, собственностью немецкого народа. Я не оратор и говорю нескладно, но вы, надеюсь, поняли, что я хотел сказать. Сейчас за завод отвечаю не только я, но и мы все.

Он сошёл с подмостков. Собрание загудело, сначала сдержанно, а потом всё громче. Больше никто не решался выступать, но в зале довольно оживлённо шли дебаты.

Слова Грингеля обсуждались горячо. Иные говорили, что новый директор просто-напросто боится ответственности и пытается свалить её на других. Но большинство предлагало уволить бывших помощников Бастерта. Злой умысел был очевиден для всех.

— У меня есть вопросы к представителям оккупационной власти, — прозвучал голос Дидермайера.

— Пожалуйста, — поднялся со своего места и подошёл к столу Чайка.

— Что сейчас делает господин Бастерт?

— Господин Бастерт занялся политической деятельностью.

— Второй вопрос: когда предположено демонтировать наш завод?

— Завод демонтирован не будет.

Оба ответа произвели большое впечатление на собрание. Нельзя было понять, почему судьба Бастерта так интересовала рабочих. Видимо, в их представлении частые аварии были неразрывно связаны с поведением прежнего директора.

Бывший сосед Грингеля по цеху, Мюллер, неожиданно громко сказал:

— Мы попросим представителей комендатуры ответить на вопросы, которые, может быть, и не имеют отношения к нашему заводу.

— Пожалуйста, — сказал Чайка.

Он уже не раз бывал на собраниях немецких рабочих, и круг их интересов был ему хорошо знаком.

— У меня будет три вопроса, — продолжал Мюллер. — Во-первых: как оккупационная власть представляет себе будущее Германии? Во-вторых: когда у нас улучшится продовольственное положение? В-третьих: когда будут отпущены из России наши военнопленные? Вот всё, что я хотел спросить.

Полковник оглядел зал. Здесь надо было отвечать совершенно точно.

— Оккупационная власть, — сказал он, — представляет себе Германию в будущем единой, демократической, миролюбивой страной. Создать такое государство — значит обеспечить мир в Европе. В нашей зоне процесс демократизации идёт быстро. Земельная реформа — лучшее тому доказательство. Вам, наверно, известно также, что в соответствии с Потсдамским соглашением мы разрешили деятельность всех демократических партий. Кроме того, скоро будет закончен разбор дел гитлеровских военных преступников. Я имею в виду не только суд в Нюрнберге, но и прочие суды по денацификации. Таким образом, для всех тружеников в советской оккупационной зоне открывается ясная перспектива, а требуется от них только одно: честно работать на благо новой, единой, миролюбивой Германии.

Такой же ясный ответ дал комендант и на второй вопрос. Улучшить продовольственное положение Германии можно, только улучшив работу и повысив производительность труда.