— Если мы с вами, — говорил полковник, — быстро укрепим экономику советской зоны, продовольственное положение, несомненно, улучшится. Для рабочих, занятых в промышленности, предусматривается дополнительное питание в виде обедов. Не за горами то время, когда столовая, где мы сейчас собрались, снова будет действовать. Что касается возвращения пленных, то план уже разработан. В ближайшие дни сроки будут объявлены в газетах.

Вопросы — самые разнообразные, а иногда и самые нелепые — сыпались со всех сторон…

Чайка посмотрел на часы. Все поняли, что собрание пора кончать, оно и без того чрезмерно затянулось.

Грингель снова появился у стола.

— Я прошу вас не забывать о моей просьбе, — сказал он. — Я очень надеюсь на вашу помощь, товарищи.

Заключительные слова директора вызвали сочувственные возгласы.

Обсуждая вечером события на заводе «Мерседес», офицеры комендатуры пришли к убеждению, что дружками бывшего директора Бастерта следует заняться серьёзно.

О решении Эдит Гартман выступить в роли женщины-комиссара в известной советской пьесе писатель Болер узнал из берлинской газеты «Теглихе рундшау». А это — официальный орган Советской Военной Администрации в Германии. Ошибки здесь быть не могло.

Но как раз накануне радио из американской зоны сообщило, — и Болер сам это слышал, — будто в городе Дорнау актёры отказались ставить советскую пьесу. Болер, конечно, не имел никакого представления о том, что сразу же после происшествия в кабинете Зигфрида Горна Штельмахер послал условную телеграмму в Берлин, Зандеру, который, в свою очередь, не замедлил продать это сообщение корреспондентам.

Штельмахер не знал и не мог знать всего, что произошло в магистрате после его ухода. Вот почему сообщения были противоречивы и сбили старика с толку.

Писатель заинтересовался действительным положением вещей и решил во время своей обычной прогулки зайти к Эдит Гартман.

День выдался ясный. Болер с наслаждением вдыхал первые весенние запахи, хотя было ещё холодно. Он шёл не торопясь, обдумывая, как ему следует говорить с актрисой.

На площади прозвучали восемь звонких ударов. Сегодня как раз пустили часы на большой башне ратуши. Болер отметил это и про себя улыбнулся: жизнь входит в норму. Только эта норма очень уж непохожа на старую. Разве раньше кто-нибудь мог назвать нормальным такое положение, когда у человека отбирают имения и отдают их неимущим? Нет, в Германии никогда не видывали ничего подобного. Или разве это нормально, когда рабочий неожиданно становится директором завода? Нет, долго ещё не будет настоящего порядка в Германии, но и к старому уже не может быть возврата.

Эта мысль должна стать центральной в его книге. Да, старая Германия кончилась. Теперь будет новая Германия, впервые в истории стремящаяся не к войне, а к миру.

Болер вдруг спохватился. Да ведь именно об этом и говорится в газетах и радиопередачах СЕПГ!

— Но скоро нашёлся успокоительный ответ. Он всё-таки во многом не согласен с сеповцами. Конечно, провести земельную реформу следовало, но только с согласия самих помещиков.

«А разве помещики согласились бы добровольно отдать землю?» — тут же спросил Болер самого себя и из боязни окончательно запутаться оставил вопрос без ответа. В своей книге он не будет касаться таких острых проблем. Надо просто рассказать о последних событиях в Германии. Вполне достаточно!

Занятый этими размышлениями, Болер и не заметил, как очутился перед дверью Эдит Гартман. Актриса была дома. Смущение, с которым, она встретила писателя, подтвердило его опасения.

Она сразу заговорила о чудесной ранней весне, об исправленных часах на ратуше, о всяких пустяках, и писателю никак не удавалось вставить слово, чтобы перейти к цели своего визита.

Наконец в разговоре наступила пауза. Болер приподнялся в кресле и хотел было высказать своё недоумение по поводу газетной заметки, однако Эдит сумела вежливо прервать его. Она отлично понимала, что привело к ней Болера, но сейчас предпочла бы избежать расспросов.

Эдит и сама не знала, печалиться ей или радоваться тому, что впервые за много лет имя её снова появилось в газетах. Эти несколько строк информации значили сейчас для неё очень много. Да, теперь вся Германия знает о том, что Эдит Гартман снова на сцене.

— Вы слышали, я буду играть в советской пьесе, — неожиданно решилась Эдит, наблюдая за впечатлением, которое произведут её слова на старого писателя.

— Я прочёл об этом в газете, — ответил Болер, ничем пока не обнаруживая своего отношения к поступку актрисы. — Скажите мне честно: вы добровольно согласились играть эту роль или здесь повлияли привходящие обстоятельства?

Он спросил об этом с такой деловой заинтересованностью, что Эдит даже не смогла обидеться.

— Нет, меня не подкупили…

— Почему вы не посоветовались со мной? — прорвало вдруг старика. — Зачем так поторопились? Я вас решительно не понимаю! Неужели нельзя было подождать, пока всё прояснится?

— Теперь уже нельзя сидеть сложа руки.

— Глупости! — крикнул Болер. — Мы, интеллигенция — учёные, актёры, адвокаты, инженеры, — мозг нации. Все мы ждём, потому что сейчас иначе нельзя. А вы торопитесь! Вы понимаете, какой вред вы причиняете родине? Из-за таких, как вы, и у русских сложится неправильное представление о немецком народе.

— Скоро я уеду из Германии вообще.

— Только этого ещё недоставало! Значит, измена за изменой?!

— Я не понимаю вас. Играть — не надо, уезжать — тоже не надо. Что же мне делать?

— Ещё раз говорю вам: не торопитесь! Все люди нашего, круга единодушно посоветуют вам то же самое.

Болер был прав в одном. Действительно, в то время многие немцы ещё придерживались выжидательной тактики.

— Я с вами не согласна. Пора уже каждому определить своё отношение к событиям! — резко сказала Эдит.

— Как хотите, фрау Гартман, — поднимаясь, холодно произнёс Болер. — Я только считал своей обязанностью предупредить вас.

Он подчёркнуто любезно поклонился и ушёл. Двери за ним захлопнулись с яростным звоном.

Эдит долго сидела в кресле, стараясь понять волнение писателя. Почему он предостерегает её от решительных поступков? Вероятно, потому, что его собственное отношение к событиям ещё не определилось, он и сам не нашёл своего места в жизни новой Германии.

Придя к старому выводу, Эдит снова принялась за работу. Ей хотелось сыграть свою роль так, чтобы это было достойно известной актрисы Эдит Гартман. Теперь она целые дни читала, стараясь постигнуть сущность необычных людей этой неведомой для неё страны.

— Я хочу познакомить вас с автором пьесы, с тем, как он трактует образ комиссара, — однажды сказала Люба, протягивая Эдит небольшую брошюру. — У автора любопытная биография: он мальчиком пятнадцати лет ушёл на фронт из интеллигентной семьи и через фронт и окопы пришёл в революцию, к большевикам. Образ женщины-комиссара навеян биографией очень интересной женщины. Красивая молодая девушка, дочь профессора, была комиссаром во время гражданской войны.

Эдит поблагодарила.

Дома она удобно устроилась в глубоком кресле, придвинула поближе лампу и принялась за чтение.

Капитан Чарлз Блумфилд с нескрываемым интересом рассматривал Гильду Фукс, в то время как стоявший рядом с нею Штельмахер не пользовался ни малейшим его вниманием. Казалось, капитан вообще не заметил присутствия Штельмахера. Конферансье в глубине души очень обиделся, но побоялся проявить свои чувства.

Штельмахер и Гильда приехали в английский сектор по вызову самого Блумфилда. Этот вызов был передан через фрау Линде. О том, что капитан Блумфилд работает в Английской Военной Администрации и ведает пропагандой, Штельмахер слышал и раньше. Но капитан, кроме того, занимался разведкой, и об этом предупредил Штельмахера Зандер.

Немного удивляло, что вызов исходил не от американцев, которые обычно руководили подобными делами, а от англичан. Почему произошла такая перемена, Штельмахер не знал.