Дай Бог здоровья женщине - варится суп в доме погибшего на баррикадах. Режется хлеб.

Усаживается за стол и большой ребенок, покуривший на балконе. Ему хочется быть взрослым, умелым, и он пытается сам донести ложку с супом до рта, но по пути переворачивает ее, приближает ко рту выпуклостью вперед, и уже порожнюю. Приходится Тамаре Алексеевне отодвигать от себя свою тарелку и браться за кормление супруга.

…После гостьбы у Тамары Алексеевны я прошел мимо торговых рядов и увидел этих хохлушек. Молодые женщины с рабоче-крестьянскими руками и с глубоким загаром полевых тружениц. Тоже где-то под Житомиром или под Харьковом кого-то кормят-поят трудами своими, лишеньями, каждодневным подвигом своим…

Депутаты Госдумы! Примите закон о льготах и пособиях для семей, где есть жертвы зверского расстрела!

Признаюсь, мне всегда было тяжело смотреть ему в глаза. С той самой первой нашей встречи, когда он пришел к нам в редакцию со своей странной и неожиданной просьбой - помочь ему проникнуть в городок дивизии имени Дзержинского. С собой повсюду он носил фотоснимок. На нем он и двое глазастых мальчишек - его сыновья Володя и Роман. Казалось, что снимок был сделан давно - так сильно изменился он сам. Поседел, постарел. Но оказалось, что фотографии нет и года…

Его сын Роман, семнадцатилетний мальчик, погиб у стен “Белого дома”…

Техникум, где он учился, находился неподалеку от здания Верховного Совета, и с первых дней противостояния его студенты неожиданно для себя оказались в самой гуще этой драмы. Милицейские кордоны, обыски, избиения - все это впрямую коснулось ребят. За считанные дни обычные московские подростки - “тинэйджеры” стали убежденными борцами за справедливость. После занятий они часто пробирались сквозь кордоны. Сидели возле костров, слушали беседы и споры, чем могли, помогали. Выполняли мелкие поручения.

Очень часто взрослые пытались отправить их домой, опасаясь, что ребята могут попасть под штурм, который, как все понимали, неизбежен. Но они вновь и вновь возвращались.

Вечером 3 октября Роман вернулся домой особенно возбужденный. Рассказывал о том, что наконец-то прорвана блокада “Белого дома”, что преступная власть разваливается…

Утром 4-го, без пятнадцати восемь, он вышел из дома. Родители думали, что он отправился на учебу. Но, услышав стрельбу, Роман побежал к “Белому дому”. И там, в восемь тридцать утра, он был убит…

Вместе с еще одним мальчишкой они прятались от огня в одной из подворотен, когда на их глазах очередь скосила мужчину. Тот, корчась, упал на землю. Роман бросился через улицу, чтобы вытащить раненого из-под огня. Он бежал без всякого оружия, невысокий, худенький русский мальчишка. И тут из-за поворота выскочил бронетранспортер с номером “080” на броне. Башня его круто развернулась в сторону переулка. В прицеле пулеметов, увеличенный оптикой, оказался мальчик. Наводчик не мог не видеть, что перед ним ребенок, к тому же бегущий к раненому. Но подонку было все равно. Ствол плюнул огнем. Роман упал как подкошенный. Его друг бросился к Роману, но мерзавец хладнокровно расстрелял и его. Потом БТР лениво укатил в сторону Горбатого моста, оставив на асфальте тела убитых мальчишек…

Романа нашли ночью в морге…

Потом были похороны. Было ленивое лукавое следствие, конечно, не нашедшее убийцу, а потом и вообще закрытое по амнистии…

Но с того дня ведется и еще одно следствие. Его не закрыть и не сдать в архив. Потому что ведет его отец. Вот уже пять лет он ищет убийц сына. Трудно передать все, что вынес он за эти годы. Он все пережил, все преодолел. И он верит, что свершит свой собственный суд над убийцей детей.

Отец часто приходил к нам в редакцию, подолгу беседовал со всеми, кто был в те часы у Верховного Совета. Добывал видеозаписи, ездил по гарнизонам. Писал Илюмжинову - ведь по рассказам свидетелей, раненый, к которому бросился на помощь Роман, был калмык, приехавший к брату в Москву.

…Совсем недавно я вдруг понял, что, наверное, самый правильный путь к справедливости - это тот, которым идет отец Романа.

Почему прошедшие чеченскую войну солдаты и офицеры вздрагивают при мысли о том, что горцы не прощают крови, что кровная месть не имеет срока давности? И не потому ли холуи в погонах, верно служащие Ельцину, чувствуют себя столь безнаказанно, что знают - на них суда нет. Никто не посмеет спросить с них за все преступления и кровь. И как бы они себя неуютно чувствовали, если бы знали, что за каждого убитого ими русского мальчишку или старика, женщину или старуху их будут ждать неотвратимый суд и казнь. Подонки от власти боятся только этого. Поэтому в Таманской дивизии до сих пор в эти дни с оглядкой выходят на улицу очень многие офицеры. А “герои” дзержинцы и “Витязи”, не любят одевать свои ордена, полученные за кровавый октябрь.

Отец нашел одного из них. Капитана Павловского, который сидел в БМП N201, стоявшей рядом с тем местом, где был убит Роман. Он, пугливо пряча глаза, рассказал о “080”, в котором сидел подонок из учебного полка…

Отец ничего не сделал с этим испуганным, дрожащим человеком. И лишь об одном он говорит с презрением: “Когда началась чеченская война, Павловский уволился, чтобы не попасть в Чечню. На настоящую войну у этих мерзавцев не хватило смелости…”

Я верю, что однажды отец Романа найдет того безвестного мерзавца. Настанет день, когда перед отцом распахнется дверь и на пороге будет стоять тот кто-то. Я не знаю, каким будет этот суд, но он обязательно настанет. И я знаю, с каким страхом все эти годы живет тот мерзавец из бэтээра N 080. Ибо даже выхолощенная совесть не спасает от памяти. От того прицела, в котором бежит по улице мальчик. И в душонке стрелка, сминая все остальные чувства, бьется страх. Он знает, что кровь не смываема, что по следам его идет мститель.

…Я не знаю, что на самом деле страшнее - приговор или ожидание его.

Павшим за Родину в октябре 1993 года посвящается первая профессиональная студийная кассета, в которой собраны песни разных авторов и исполнителей. Многие из них - участники событий октября 1993 года. Песни посвящены жертвенности и героизму лучших представителей русского народа в трагические дни “черного октября”. В них отражены высокая сила духа, непокоренность русского народа вражескому режиму.

Запись 1998 года. Кассета поступила в продажу.

Восстание - откровение народа.

И у каждого из восставших - свое откровение,

свой миг озарения, свой момент истины…

Иона АНДРОНОВ

Московский вечер 4 октября был пасмурным и серо-сумрачным. Но у меня рябило тогда в глазах от ослепительного пламени над головой, черных туч, копоти и вспышек трассирующих пуль. Вооруженные автоматами двое моих конвоиров в касках, камуфляже и бронежилетах вывели меня из горящего Дома Советов и подпихнули к толпе остальных плененных депутатов Верховного Совета.

Нас, безоружных и истомленных двухнедельной осадой, окружало множество солдат и бронетранспортеров. А позади них тысячи москвичей стояли почему-то совершенно безмолвно и неподвижно вдоль речной набережной, на примыкающем проспекте Нового Арбата и даже на крышах всех окрестных домов.

- За кого они здесь? - спросил я одного из моих конвоиров. - За Ельцина или за Верховный Совет?

- Ни за кого, - буркнул конвоир. - Просто сбежались поглазеть.

Сбоку от фасада “Белого дома” у речного моста высится многоэтажное жилое здание. Его крыша была усеяна вечером 4 октября фанатами жутких зрелищ. Немало зевак запаслись биноклями. Вскарабкался на ту же крышу и британский журналист Джонотан Стил, корреспондент лондонской газеты “Гардиан”. Об этом я узнал год спустя из его мемуарной книги, где сказано: “Жители Москвы вроде бы спокойно наблюдали за кровопролитием у “Белого дома”. Люди чувствовали себя непричастными к драме. Они созерцали сражение отстраненно”.