Глава пятая МРАЧНЫЙ КАРАВАН

Легконогий Желмая бежал всю ночь и утро, а ближе к полудню, когда земля в степи начала накаляться под лучами палящего солнца, заметно замедлил шаг.

Когда начался восход солнца, Алдар-Косе сменил шапку на чалму. Человек в чалме уже не простой человек, а ходжа, то есть паломник, совершивший ходж — путешествие к могиле пророка Магомета. Любой ходжа почитался правоверным за свое религиозное рвение, и Алдар-Косе надеялся, что в чалме ему будет легче обмануть преследователей.

Седая борода, которую Алдар-Косе считал обязательной принадлежностью чалмы, была до поры до времени засунута под седло и во время езды вилась по воздуху, словно от верблюда шел дымок.

Алдар-Косе зорко осматривал степь, и стоило показаться какой-нибудь подозрительной точке, как он тотчас же прилаживал бороду и оттенял жженым корешком морщины на лице.

— Пусть путники видят, что ты везешь почтенного старца, — говорил Желмае Алдар-Косе, — и тебе будет больше почета. Тебя даже могут накормить лишний раз. Э-э, жалко, что на тебя тоже нельзя надеть чалму! Ты был бы великолепный верблюд-ходжа!

Кобыз еще ночью был бережно убран в мешок, и теперь едва ли кто-нибудь мог бы узнать в уважаемом, убеленном сединами аксакале-ходже недавнего бахсы.

Алдар-Косе предстоял еще трудный и длинный путь до Далеких гор.

До сих пор Алдар-Косе двигался по степи к цели не напрямик, а зигзагами, медленно, но верно.

— Если бы мы направились прямо к горам, — сказал Алдар-Косе верблюду, — то путь занял бы дня четыре…

Желмая покачал головой.

— Пять, пять, — поспешно поправился Алдар-Косе. — Но, как говорили старики, провожая нас в дорогу, не надо торопиться, спешкой можно погубить надежду. Днем позже, днем раньше — наше дело добраться до Шойтаса.

Только Алдар-Косе решил расположиться на отдых и стал уже выбирать подходящее для этого дела место, как увидел вдали небольшой караван.

Караван стоял. Видимо, там что-то случилось.

Алдар-Косе прицепил бороду.

— Если нас заметили, а мы не подъедем и будем отдыхать в стороне, — сказал он Желмае, — то ведь это покажется подозрительным?

Желмая кивнул головой.

— Тогда поедем туда. Да хранит нас аллах! — вздохнул Алдар-Косе. — Когда выхода нет, всегда все можно свалить на аллаха! Э-э, как ты побежал, мой друг Желмая! Может, думаешь среди этих верблюдов встретить родственников?

…Караван встретил Алдар-Косе и Желмаю шумом, криками, галдежом.

— Ты хотел меня ограбить, мошенник!

— Аллах свидетель, я не заглядывал в этот проклятый кошелек!

— Посмотрите на этого вора, правоверные! Он еще лжет!

Все караванщики, увлеченные спором, собрались возле верблюда, который выглядел богаче других: дорогая сбруя, красивое седло, над седлом что-то вроде зонта — спасение от солнца.

На Алдар-Косе, хотя он был уже рядом, пока еще никто не обращал внимания.

Зато Алдар-Косе сразу же придержал Желмаю:

— Э-э, дорогой, гляди, что везет этот караван… Ай-ай-ай…

Каждый верблюд был нагружен двумя большими клетками, в которых сидели десятки, сотни птиц. Клетки прикрывались от солнца материей, но духота и пыль измучили пернатых пленников: там, где материя сбилась или сдвинулась, виднелись птицы, сидящие с раскрытыми клювами, закрытыми глазами. У многих были бессильно распахнуты крылья. Время от времени из клеток раздавался слабый крик или клекот; медленно, как осенний лист, падало на землю яркое перышко.

— Мрачный караван, — покачал головой Алдар-Косе, — он везет в клетках волю и простор… А, Желмая? Ты ведь тоже думал, что нет никого на свете вольнее, чем птица, любимица неба?

Каких только птиц не было в клетках! Черные лебеди и белоснежные чайки, зеленые попугаи и пестрые дрофы, красноклювые фламинго и розовые пеликаны — всех не счесть! Птицы толстые и маленькие, глазастые и хвостатые, яркие, как пламя костра ночью, и сизые, как пасмурный день.

Алдар-Косе представил себе на мгновение, как пели бы они сейчас, если б жили на свободе, как радостно они перекликались бы друг с другом, как привольно шумели бы крыльями, и ему стало грустно.

— О, аллах сжалился над нами и послал нам ходжу! — вдруг раздался крик караванщиков. — Рассуди нас, ходжа!

Алдар-Косе опустил плечи, расправил бороду, и Желмая зашагал навстречу спорщикам.

Одного из караванщиков обвинял в воровстве ученый мулла в шелковой чалме, в богатом халате. Это ему принадлежал верблюд, на котором были дорогая сбруя и седло с зонтом.

Караванщик, худой и черный, словно обгорелый сучок, клялся, как только может клясться человек, верящий в справедливость, в том, что он невиновен.

С их обоюдного согласия Алдар-Косе взялся рассудить дело.

А дело было несложно: караванщик, шагающий последним, нашел оброненный кем-то кошелек.

Он сразу догадался, что этот кошелек выронил тот богатый ученый мулла, который присоединился к их каравану вчера днем.

Караванщик пробежал вперед, поравнялся с верблюдом, на котором ехал богач, и отдал ему кошелек.

Богач обрадовался, зашлепал ладонями по бедрам, словно петух, пытающийся взлететь.

— Суюнши! — закричали караванщики, останавливая верблюдов. — Суюнши!

Суюнши — это старый обычай: вознаграждение за сообщение доброй вести. Раз караванщик сообщил мулле: «Вот ваш потерянный кошелек!» — то за это ему полагалось суюнши от владельца кошелька.

Алдар-Косе прикрыл глаза и, слушая рассказ муллы, тотчас же представил себе, как развивались события.

— Ты достоин суюнши, — сказал мулла, — аллах свидетель. Ты получишь награду!

Мулла полез в кошелек, чтобы выбрать для караванщика монету помельче, но в кошельке были одни лишь золотые.

Тогда мулле стало жалко самого себя: ведь если каждому нищему давать по золотой монете, то так и самому можно обнищать. И он решил ничего не давать караванщику. А так как отказать в суюнши было уже невозможно, то он применил старый, испытанный ход: обвинил честного караванщика в воровстве.

— Аллах свидетель, ты достоин награды, — продолжал бормотать мулла, высыпая себе на колени содержимое кошелька и делая вид, что он бегло пересчитывает монеты. — Девяносто восемь! — воскликнул он. — Смотрите, о правоверные! Здесь девяносто восемь монет, а у меня их было сто! Этот мошенник, этот нищий украл две монеты из моего кошелька!

Алдар-Косе, закрыв глаза и слегка покачиваясь в седле, отчетливо представил себе, как это все происходило… Неумудренному в спорах и хитростях караванщику, конечно, никогда и в голову не могло бы прийти, что богатый ученый мулла действовал, как мелкий мошенник: монет-то в кошельке было сто, но пока мулла их пересчитывал, он две успел спрятать в рукав халата или еще куда-нибудь. О аллах, сколько раз Алдар-Косе сам проделывал это. Правда, от этих проделок никогда не страдали бедняки…

— О ходжа! — певуче проговорил мулла. — Ты сам можешь убедиться — здесь девяносто восемь монет. Две исчезли! Украсть их мог только тот, кто поднял кошелек. Выпасть они не могли — кошелек был хорошо завязан!

— Да, ходжа, завязан кошелек был крепко, — подтвердил караванщик. — Выпасть они не могли. Но и я их не брал! Клянусь аллахом всемогущим! Я не вор!

И, словно в подтверждение его слов, застонала какая-то птица.

— Мало ли что будет говорить этот нечестивец! — вскричал мулла. — Он еще клянется аллахом! Не сам же я у себя украл две монеты? Кто умеет воровать, тот умеет и лгать!

Алдар-Косе улыбнулся в бороду и поднял руку:

— Недаром говорится — увидев свое отражение в воде, лжец сказал: «Вода врет!» Тише, правоверные, тише! Ложь — больной зуб, который нужно скорее вырвать!

Наступила такая тишина, что стал слышен птичий плач.

— Ты, мулла, утверждаешь, что он тебя обокрал? Как ты это докажешь?

— Здесь было сто монет, а теперь двух не хватает, — усмехнулся мулла. — Вот мое доказательство.

— Да, оно справедливо, — произнес Алдар-Косе немощным старческим голосом. — Но раз в твоем кошельке было сто монет, а здесь девяносто восемь, то это не твой кошелек.

— Как… не мой? — опешил мулла.

— Но в твоем же было сто монет? — Алдар-Косе с удовольствием наблюдал, как лицо муллы из красного стало синим, а из синего — серым: богач понял, что он попал в собственную ловушку. — Поэтому, я возвращаю кошелек караванщику. А когда он встретит настоящего владельца, то отдаст деньги ему. Я сказал. Во имя аллаха справедливого и всемогущего!

— Будь проклят день, когда я связался с этим караваном! — всхлипнул мулла и со злостью бросил кошелек на землю.

И в то же мгновение Желмая вздрогнул, подпрыгнул на месте, да так, что Алдар-Косе чуть не вылетел из седла.

— Что случилось? — покряхтывая, спросил Алдар-Косе.

— Мулла попал кошельком в колено твоему верблюду, о ходжа! — объяснил один из караванщиков.

— Я не завидую мулле, — сдерживая улыбку, промолвил Алдар-Косе.

Желмая, вздрагивая всем телом и гневно поглядывая на муллу, небрежно пошевелил нижней губой — плюнул мулле прямо в бороду.

— A-а, шайтан! — закричал мулла. — Я убью это животное! Эй, правоверные, на помощь! Он оскорбил слугу аллаха!

— О мулла, — посоветовал Алдар-Косе, — этот верблюд не простой верблюд. Он такой же ходжа, как и я. Он мулла среди верблюдов. Не надо его оскорблять. Он очень обидчивый.

— Это не верблюд, это порождение шакала и свиньи! — продолжал мулла, выжимая бороду. — Он…

Но тут Желмая плюнул второй раз, и слуга потащил муллу под зонт. Там он вылил на своего хозяина половину бурдюка воды, и только тогда мулла снова смог открыть глаза.

— Вот видите, — отъезжая подальше от муллы, сказал Алдар-Косе караванщикам, — золото доставляет неприятности не только людям, но и верблюдам. Караванщик, возьми же свой кошелек!

Все еще не веря своему счастью, худой, до черна прокопченный солнцем караванщик бережно взял кошелек.