Глава первая БОЛЬШАЯ ЮРТА АБЛАЯ

Собаки лаяли наперегонки — без устали, не переставая, до хрипа. Да и как еще могли вести себя верные псы: к Большой белой юрте бая Аблая весь день подлетали жигиты на усталых конях, а другие жигиты выбегали из юрты и на свежих скакунах мчались в степь.

Бай Аблай сидел среди старейшин и ближайших сородичей. Молодая жена его так быстро сновала туда и сюда, поднося гостям то лепешки, то свежий кумыс, что тихий звон серебряных украшений, которыми были увешаны ее косы, напоминал трель веселого ручейка.

Юрту украшали богатые ковры, на кошмах ветвились цветистые узоры. Гости сидели чинно: седобородые — на почетных местах, те, кто помоложе, — ближе ко входу. Среди оживленных, взволнованных, разгоряченных лиц гостей лицо хозяина юрты выделялось своей невозмутимостью и спокойствием. Бай Аблай не спеша отхлебывал кумыс из чаши, изредка касался пальцем своих черных как вороново крыло усов или проводил ладонью по короткой, такой же иссиня-черной бородке.

И каждый раз, когда пальцы бая пускались в путешествие по усам и бороде, в юрте стихал разговор, гости настороженно смотрели на Аблая. Уж кто-кто, а они, старые верные друзья и помощники бая, знали: чем спокойнее он выглядит, тем более сильные бури бушуют и клокочут у него в голове и в сердце. Лишь пальцы, прогуливающиеся по усам и бороде, выдавали степень гнева Аблая: в такие мгновения от вспыльчивого и сумасбродного бая можно было ожидать чего угодно.

Про Аблая казахи говорили, что брюхо его всегда сыто, а глаза вечно голодны; что живет он в теплой юрте, а сердце у него холодно, как камень, лежащий на льду; что хотя он родился как человек, но вырос волком.

Аблай был жесток и властолюбив. Ему все время казалось, что его многотысячные стада слишком малы, что его караваны, шагающие в ближние и дальние города, беднее других, что его знаменитые скакуны хуже, чем скакуны других баев. И хотя не было в степи человека богаче Аблая, он считал себя беднейшим среди бедных.

Народная молва гласила, что жадный Аблай силой или хитростью отнимает у всадника коня, у пешего — посох, у бедняка рваный малахай снимает с головы, а у тех, у кого и шапки-малахая нет, снимает голову.

Если видел Аблай в степи след верблюда, расстраивался: а вдруг это прошел не его верблюд, а чужой? Видел дым над юртой — опять злобой наливался: кого-то другого, не его, в гости ждут. В погожий день он места себе не находил: так ему было обидно, что солнце светит всем. А в ненастье он снова наполнялся гневом: как это дождь пошел без его ведома, сам по себе?

Но сейчас бай Аблай, кроме гнева, испытывал еще и страх: в последнее время все чаще и чаще его приказания оставались невыполненными, а его желания — неудовлетворенными. Страшно баю было потому, что он не мог понять: какая сила ему противоборствует? Почему те, кто прежде покорялись даже его взгляду, нынче подчиняются лишь дубинке-шокпару, а то и вовсе выходят из повиновения?..

Два дня жигиты из аула Аблая и аулов его сородичей мечутся по степи в погоне за Алдар-Косе — парнишкой, который еще и бороды не успел отрастить.

— Скакуны ваши не могут догнать плешивого верблюда, — сквозь зубы говорил жигитам Аблай, и глаза его становились прозрачными от злости. — Вам не на конях ездить, а кобылиц доить! Вы хуже старух — от тех хоть какой-то толк есть!

Жигитам было стыдно смотреть на бая, на старейшин. Их лица чернели, краснели, покрывались потом. Пальцы до хруста сжимали в кулаках камчи — нагайки. Жигиты выбегали как ошпаренные из юрты, вскакивали на коней, с гиканьем и с криками: «Гони, гони, гони!» — снова мчались в степь.

Аксакалы, белобородые аульные мудрецы, собравшиеся вместе с аблаевскими сородичами на совет, только головами покачивали: видно, сам аллах помогает Алдар-Косе! Десятки лучших скакунов не могут догнать одного верблюда! Ох, дела!..

— Алдар-Косе едет к дальним горам, — слегка раскачиваясь всем телом, говорил седобородый Ергалы-бай, дядя Аблая, старший из всех собравшихся. — Пути ему семь дней. От силы — восемь.

— Два дня уже прошло, — резко сказал, словно каркнул, Аблай-бай.

— Такой жигит, как Желекеш, думаю, к вечеру поймает этого щенка Алдар-Косе, — продолжал Ергалы-бай.

— Столько уважаемых людей собралось здесь из-за нищего мальчишки Алдар-Косе! — глядя в чашку с кумысом так пристально, будто на дне ее он видел все, о чем говорил, произнес Аблай-бай. — Мы позорим память наших предков. Два дня думаем, как поймать в степи этого волчонка, а он смеется над нами! Лучшие жигиты входят в юрту и говорят одно и то же: «Алдар-Косе прямо сквозь землю провалился!»

Вновь заголосили аульные собаки. Сквозь их лай стал слышен топот копыт. Возле Большой юрты он замер. Даже толстый войлок юрты не мог приглушить усталый хрип коней, их тяжелое ржание.

Аблай и гости с надеждой смотрели на вход: кто прискакал? Какие вести привез?

Коренастый рыжебородый жигит со шрамом на лице вошел в юрту. В руке за спиной он держал камчу, и она, выдавая волнение жигита, виляла, как хвост верного пса, завидевшего грозного хозяина.

— Желекеш… Желекеш… — зашептались гости.

Желекеш отдал салем — поздоровался со всеми.

— Ну? — не выдержал Аблай. — Говори! Скорей говори!

— Алдар-Косе сквозь землю провалился…

— Шайтан! — каркнул Аблай-бай, и его пальцы, сжимающие чашу с кумысом, побелели.

— Мы утром были на урочище Кулиншака и разделились: Срым поскакал в Белую степь, а я — к аулу Сансызбая… Но мальчишку никто из тамошних жигитов не видел… Видно, Срым догонит его…

— И вы не встретили ни одного верблюда? — озадаченно спросил Ергалы-бай. — Иногда Алдар-Косе, это отродье шакала, пускает верблюда пастись, а сам прячется…

— Нет, бай-ага, — со вздохом ответил Желекеш, — мы не встретили ни одного верблюда.

— Кто не хочет видеть, тот и горы не приметит! — проговорил Аблай.

— У него не простой верблюд, — проговорил один из аксакалов, — а Желмая-быстроногий.

— Одногорбый! — уточнил второй аксакал.

— Нет, — покачал бородой первый аксакал. — Двугорбый! Я сам видел!

— Горб один!

— Нет два!

— Пусть будет один с половиной! — примирительно сказал Ергалы-бай. — Ведь недаром говорят, что Желмая родился от одногорбой матери и двугорбого отца…

— В одном старом предании есть предсказание, — начал первый аксакал, — что когда на землю придет трехгорбый верблюд, то это будет означать конец света… Степь и небо поменяются местами…

— Ему осталось пути пять дней, — задумчиво произнес, словно разговаривая сам с собой, Аблай. — Мы должны поймать Алдар-Косе… Вы все понимаете, что будет, если мы не схватим его живым или мертвым. Его нужно привезти сюда!

Аблай задумался, глаза его гневно сверкнули, и он добавил:

— Но лучше — живым!

На окраине аула, у овечьих загонов, вновь залаяли собаки. По мере приближения всадников к Большой юрте, к ним присоединялись все новые и новые голоса. В конце концов лай достиг такой силы, что даже топота копыт не слышно было.

В юрту Аблая втиснулась громадная фигура чернобородого Срыма.

Он приветствовал собравшихся и, тяжело дыша, посмотрел прямо в глаза Аблаю:

— Что мы могли сделать, бай-ага?.. Он сквозь землю ушел!

— Будь проклят день, когда я выпустил этого мальчишку из своих рук! — истошно закричал Аблай-бай, и чаша с кумысом полетела на пол. — Сорок лучших жигитов пусть возьмут лучших скакунов! И пусть не возвращаются без Алдар-Косе!

Аблай закрыл глаза, чтобы гости не увидели пламени гнева, которое пылало у него внутри.

В юрте стало тихо. Только едва слышно звенело серебро в косах жены Аблая, которая бросилась подбирать черепки чаши. Через несколько мгновений бай открыл глаза и спокойно произнес:

— Седлайте коней. Я сам возглавлю погоню.

Аблай поднялся и направился к выходу из юрты. Несколько жигитов пошли за ним следом.

Гости, оставшись без хозяина, для приличия некоторое время озабоченно молчали, потом оживились, и непринужденный разговор вспыхнул сразу в нескольких местах.

Двое аксакалов заспорили о том, когда Алдар-Косе первый раз встретился с Аблаем.

— Он был еще ребенком, — горячился первый аксакал, — когда сумел высмеять бай-ага!

— Когда бай приказал ему придержать коня? — уточнил второй аксакал.

И оба седобородых захихикали. Да, только будущий Алдар-Косе мог так ответить могучему богачу!

…Однажды Аблай поехал в отдаленный аул. Кони спутников отстали от резвого аблаевского скакуна, бай примчался один. Он соскочил с коня возле юрты старейшины и протянул повод какому-то мальчишке, вертевшемуся тут же:

— Эй, подержи моего коня!

— А он не кусается, бай-ага? — спросил мальчик, пряча руки за спину.

— Нет, нет! — нетерпеливо воскликнул Аблай.

Из юрты вышли женщины, остановились, почтительно приветствуя бая.

— Он, верно, лягается? — снова спросил мальчик, все еще не торопясь взяться за повод.

— Да нет же! — ударил камчой по сапогу Аблай.

— Ну, тогда он сбежит от меня! — вздохнул мальчик.

— Он никуда не сбежит! — вскричал выведенный из себя Аблай. — Держи!

— Зачем же держать клячу, которая не кусается, не лягается и не может сбежать? — невинно глядя в злобные глаза богача, удивился мальчик. — Она и так никуда не денется!

Все, кто слушали этот разговор, зафыркали от смеха, а бай побелел от гнева.

— Вот так и встретились первый раз Аблай и Алдар-Косе, — сказал первый аксакал.

— Нет, нет! — потряс сухой ладошкой второй аксакал. — Впервые они встретились совсем в другой раз… Когда умер любимый конь Аблая.

…Это была знаменитая история, которую знала вся степь.

Лет десять тому назад у Аблая заболел его любимый конь. Жадный бай так близко принял это к сердцу, что чуть-чуть сам не захворал. Не владея собой в гневе, Аблай сказал тем, кто был приставлен к скакуну:

— Знать ничего не хочу о его болезни! Мой конь должен выздороветь! А кто посмеет сказать слово «околел», того я живьем в землю закопаю!