Но пообедать не удалось.

Едва мы успели сесть за стол, как в окно постучали. Я выглянул. Возле крыльца стояла целая делегация, мал мала меньше, а во главе её — здоровый парень, как потом оказалось, брат того самого Вальки Рыжего, с которым я познакомился весной. По виду его чувствовалось, что он очень собой доволен.

Я вышел на крыльцо.

— Вы там не всё ещё докопали, — с довольной улыбкой сообщил мне парень под восторженными взглядами ребятни. — Мы там покопали сейчас… и вот что нашли…

С этими словами он протянул мне маленький горшочек — целый, без единой трещинки, по наружному краю которого шла змейка зубчатого зигзага. Остатки земли внутри и снаружи, его общий вид, схожий с первым, найденным в майские дни сосудом, — всё это не оставляло сомнения в его происхождении.

Накричать на таких «помощничков», отвести душу. Ну а толк из этого какой? Они-то из лучших побуждений, и в мыслях не держали напортить, сами и принесли… Э-эх!

— Лучше бы вы этого не делали, — наконец проговорил я, стараясь унять дрожь в руках, которыми крепко держал горшочек. — Ведь мы там ещё не кончили работу. А вы нам теперь очень многое испортили!

Парень был обескуражен. Улыбка неловко сползала с его лица.

— Извините, когда так… Конечно… Не знал я, как говорится. А то мы помочь хотели, чтобы как лучше, значит…

— Помочь? Да. Хм! Помочь… Очень хорошо, помочь! Хотели! Только в следующий раз вы сначала спросите, как это лучше сделать, ладно? — сказал я как можно мягче. — Хоть место-то вы помните, где его нашли?

— А как же! — Парень явно обрадовался перемене разговора. — Там и ямка осталась, всё как есть… Пойдёмте, сейчас покажу! Да вы же обедали, наверное?..

Обед? Какой уж там обед!

Сказав своим, что жду их на раскопе, что перерыв отменяется, я скатился вниз по зелёному склону оврага вслед за малышнёй. Второй сосуд. Значит, могут быть и ещё? Но почему они здесь?

Место, где стоял второй горшочек, ничем не отличалось от окружающего его грунта, как я ни вглядывался. Но в тот же день мы нашли ещё два сосуда, а на следующий день, когда к уже бывшей траншее был прирезан новый раскоп, — ещё три.

Все они были примерно на одной глубине и все различались. Одни сохранились целыми, другие были раздавлены тяжестью земли, но их можно было целиком собрать и склеить. Были среди них горшочки с плоским дном, чаши вроде пиал, горшки с яйцевидным низом, крутыми боками и вполне современной горловиной с перехватом. Одни были украшены очень скромно — всего поясок под венчиком из трёх ямок, или, наоборот, выпуклин-жемчужин; другие несли на себе сложный узор из перемежающихся оттисков зубчатого штампа с зигзагами и свисающей книзу бахромой.

Ничего подобного до этого видеть мне не приходилось, но главное всё же заключалось не в узорах, которыми были украшены сосуды, а в их целости. После россыпей неолитических черепков, из которых в редком случае удавалось собрать часть сосуда, так странно было расчищать, фотографировать, а потом вынимать из земли, осторожно заворачивая в лигнин, целые сосуды!

Находить их было не только интересно — находить их было приятно…

И лишь на пятый день, когда у нас прибавился и опыт и сноровка, а главное, глаза привыкли к грунту и почва стала чуть более влажной, я увидел светло-серые пятна, в которых стояли эти сосуды. Пятна могильных ям

На этом месте был могильник. Могильник без погребённых.

Если бы я видел только культурный слой, то сказал бы, что копаю плохонькое поселение культуры ложнотекстильной керамики, потому что черепки были почти все ложнотекстильные, от больших яйцевидных сосудов с отогнутым венчиком, под которым шёл ряд ямок или выпуклин-жемчужин.

Но в этом же культурном слое были обломки… фатьяновских сосудов! Причем фатьяновцев не ярославских, а большей частью восточных, балановских.

Так, может быть, это фатьяновское поселение, перекрытое слоем ложнотекстильной керамики? Но причём здесь тогда могильник?

В могильнике была загвоздка. В могилах стояли разные сосуды!

Загадкой был уже самый первый. Он был похож на высокую чашу или пиалу с круглым дном, вертикальными стенками и чуть профилированным венчиком, так что края слегка отгибались наружу. Нижняя его часть не была орнаментирована, и только от перелома круглой чаши дна к вертикальным стенкам вплоть до венчика всё пространство было разделено на зоны отпечатками тонкого зубчатого штампа, а в этих зонах помещался зигзаг из пяти-семи косых зубчатых насечек — типичный фатьяновский узор! А тесто сосуда, наоборот, ложнотекстильное: чистая глина и в ней большие зёрна толчёного гранита — дресва. Итак, орнамент фатьяновский, тесто местное, как и выделка — ленточный налеп, а форма приближается к формам сосудов ещё одной культуры бронзы — к абашевской. И все три культуры оставили в Переславском районе свой след, даже абашевцы.

В двух километрах от Дикарихи, на Кухмаре, П. Н. Третьяков нашёл абашевский курганный могильник

Но ведь от этого не легче! Если растения и животных можно скрещивать и получать гибриды, в которых присутствуют признаки обоих компонентов, то о гибридизации культур (читай — сосудов) речи быть не может. Правда, о том, что такое «культура», археологи спорят до сих пор.

Но таков был только первый сосуд. Второй походил на него отчасти, но имел уже уплощённое дно и не такой великолепный орнамент. А третий был просто ложнотекстильный — невысокий, сплошь покрытый мелкой рябью от зубчатого штампа. У него было плоское дно с закраинами, и, встреть я его в другой компании, ничтоже сумняшеся отнёс бы к началу, если не середине первого тысячелетия до нашей эры…

Трудно смириться с тем, что переиначивает прежние представления, не укладываясь в привычную схему опыта. Ну как может быть могильник без погребённых? Может быть, они просто исчезли, растворились в этой лёгкой, пылевидной супеси? Недаром и ямы выкопаны так мелко… Ведь ничего другого предположить нельзя! Да, бывают могилы без погребённых, кенотафы — гробницы, курганы, склепы, — но только в том случае, если человек умер на стороне, на чужбине, пропал в безвестности. И чтобы оплакать его смерть, чтобы молитвами, плачем и жертвами утишить боль живых от утраты, а душе покойного, мятущейся и одинокой, указать путь в царство мёртвых, подобные кенотафы устраивались не только в глубокой древности, но ещё древними славянами.

А здесь — нет, здесь было не так.

Не были рассчитаны эти мелкие ямы на тела покойных — не оставалось для них места, потому что они были малы, а если и случались достаточно велики, то в центре их оказывались поставленные туда сосуды. Горшки с заупокойной пищей. Рядом с горшками лежал то кремнёвый скребок, порой несколько, то нуклеус-ядрище, от которого отщеплялись кремнёвые пластинки, то кремнёвые отщепы. И — о радость! — в одной из ям оказался маленький бронзовый кинжальчик, а в другой — бронзовое височное кольцо, вещи, прямо принадлежавшие умершему человеку. Впрочем, и от человека кое-что оставалось. В нескольких случаях рядом с каменными скребками и сосудами мне удавалось найти следы небольшого свёрточка — может быть, из кожи или ткани, — в котором лежали остатки молочных зубов, по-видимому сохранявшиеся при жизни человека, а после его смерти положенные в эти странные могилы.

Значит, с детских лет кто-то собирал и хранил эти свидетельства взросления, передавал их в чьи-то заботливые руки, чтобы после смерти человека предать земле и их…

Многое можно заметить при раскопках такого могильника. И следы оград вокруг ям, и остатки тропок, ведущих ко входу в ограду, и множество лёгких костров, горевших между могилами и вокруг всего могильника, — костров, на которых, вероятно, не раз и не два полыхала сухая золотистая солома, оставляющая не угольки, а только жар, прокаливающий докрасна почву, и лёгкий серый пепел.

Почему солома? Потому, что люди эти уже знали земледелие, жили оседло, вероятно, здесь же, рядом, на берегу озера, но значительно выше, чем лежат более ранние неолитические стойбища: там, где над песками залегают тяжёлые супеси и лёгкие суглинки, где хватает влаги и почва по весне достаточно мягка и сочна, чтобы её поднимать и засеивать злаками. Пшеница и ячмень — вот что возделывали эти люди, и зёрна этих злаков я неизменно обнаруживал в глине, из которой были вылеплены сосуды, поставленные в могильные ямы.