— Т-тина… — выговорил Утенок.

— Верно, тина… — подтвердил Горька, потрогав для верности рукой. — А… осьминог?..

— Его… нет… — заикаясь, сказал Утенок. — Это я его сам… выдумал.

Горька никак не мог сообразить, потом до него дошло, и он огорченно спросил:

— Совсем нет?

— Н-нет…

— А как же объявление?

— Я… написал, чтоб сома… ловить…

— Эх ты, — сказал Горька, и лицо его сразу стало скучным. — Я так и знал… И ошибка еще там — «осьменог»… Эх ты — «осьменог».

И вдруг он влепил такого пинка Утенку, что тот кувыркнулся в траву, но не обиделся: сидел и улыбался, хоть по щекам и текли слезы. И ребятам при взгляде на Утенка становилось отчего-то радостно. Один только мокрый, тяжело дышащий Горька отвернулся и принялся стягивать через голову рубашку…

Прокофьевна работала сторожихой в школе. Все ее дети давно выросли и разъехались по разным городам, и она жила одна. У бабушки был полосатый кот Яшка. С котом она разговаривала, как с живым человеком. А кот этот был страшный вор.

В свободное время Прокофьевна или копалась у себя на огороде, или слушала радио. Она включала репродуктор, открывала окно и садилась на скамеечку возле дома: слушала передачи и стерегла от мальчишек огород.

А рядом со школой жил Тимка Утенок. Волосы у него на голове росли желтые и пушистые, как на утенке пух. За это мальчишки на улице так и прозвали его — Утенок. Но Тимка не обижался, потому что был изобретатель. Он всегда что-нибудь изобретал и таскал в карманах какие-то железки, гвозди и проволоку.

Утенок тоже любил радио. И вечно сидел на крыше, где у него были устроены разные сложные приспособления из палок и проводов. Крыша от этого портилась и протекала, и Утенку здорово попадало от мамы. Но, как все изобретатели, он был страшно упрямый и на крышу все-таки лазил.

Он уже изобрел много интересных вещей. Например, специальный сачок, чтобы, даже и не перелезая через забор, воровать у Прокофьевны яблоки. Но это не значит, что Утенок любил воровство. Воровства он терпеть не мог. Когда один раз кот Яшка вытащил из ведерка с водой и сожрал живого вьюна, нужного Утенку для производства одного опыта, Утенок изобрел ловушку, в которую кот должен был бы обязательно залезть и там бы его крепко прихлопнуло доской по спине. Ловушка была очень хорошая, но кот в нее почему-то лезть не захотел, а залезла мамина курица. Утенок подоспел почти вовремя, когда она лежала на боку, закатив глаза, и дрыгала лапами. Утенок сделал ей искусственное дыхание, после чего курица сразу же умерла. Убедившись, что оживить ее нет никакой возможности, Утенок перебросил курицу через забор, сам перелез и появился во дворе уже через калитку с погибшей на руках.

— Мама! Смотри-ка, нашу курицу велосипедом задавили! Какой-то мальчишка чужой… Я за ним бежал, бежал — не догнал! Мам, она все равно теперь дохлая, можно я у нее крылья отрежу? Мне на одну вещь нужно…

Утенок вообще мог бы наизобретать всяких штук куда больше, если бы у него был «конструктор», где одних только маленьких гаечек и винтиков целых две коробки. Денег он уже почти накопил — осталось совсем немного. Но и без «конструктора» изобретения у него были хорошие. Хотя бы тот же сачок.

О нем он сразу и вспомнил, когда прибежал однажды с улицы домой и увидел: за столом, подпершись рукой, сидит Прокофьевна—печальная — и жалуется маме:

— И что с ним делать — ума не приложу…

Сачок, конечно, действовал надежно, но изобретателю почему-то стало ужасно неприятно.

— Тихо говорит, часто шепотом… — горевала бабушка. — А как купила-то — и недели нет. А без радио мне никак нельзя…

Тут Утенок смекнул в чем дело и ожил:

— Это вы, бабушка, про радио? Тихо говорит? Я знаю, почему. Там, наверное… у микрометрического винта резьба сорвана… Или еще что… Пойдемте, посмотрю…

Идя рядом с Прокофьевной, он держал руки за спиной, часто сплевывая вбок, как знакомый монтер Иван Филиппович, и рассуждал:

— Есть основания надеяться… Там конденсатор такой есть… У вас сколько ватт?

Но бабушка, оказывается, совершенно ничего не знала ни о конденсаторе, ни о ваттах. А сам Утенок не то чтоб ничего не знал, — знал, но только мало. Однако пусть бабушка чувствует, что такое техника: это ей не на огороде копаться и не с Яшкой или там с курами разговаривать. Техника — наука точная! А Тимка не только какой-то там репродуктор, а приемники, детекторные и какие угодно, Ивану Филипповичу помогал разбирать не раз! Он бы не то еще сделал: вот только «конструктор» купить — и все удивятся!

Радио у бабушки помещалось в деревянном лакированном ящичке с регулятором на передней стенке.

Утенок повертел регулятор, послушал, покачал головой и загадочно произнес:

— Напряжение слабовато… Впрочем — устраним…

Он поставил ящик на стол, вынул из кармана маленькие плоскогубцы и отвертку, которые всегда таскал с собой, и мигом извлек из ящика все внутренности.

Прокофьевна, стоя рядом, смотрела на его руки с уважением и страхом: наверное, она переживала почти то же, что один раз пережил сам Утенок, когда ему в поликлинике прививали оспу.

Утенок действовал отверткой и плоскогубцами: откусывал какую-то проволоку, что-то подвинчивал, что-то сгибал, а бабушка умилялась шепотом, чтоб не помешать:

— Вот они какие детки-то пошли! Ах ты, господи! И мои-то сыночки тоже все такие… Тимочка, а ты, голубчик, не сломаешь так-то?.. Уж больно ты проворно…

— Ничего, ничего… — бормотал Утенок, — значит, так… Катушка в порядке… Положительный полюс… вот он… Так… присоединим… Н-да… Ага, вон что… так…

Хитрый кот Яшка сидел на комоде и делал вид, что Утенка он совсем не знает. А тот думал: «Хорошо бы изобрести такую невидимую руку да ухватить этого Яшку за хвост — отучился бы чужих вьюнов есть!..»

— Готово! — объявил он наконец и воткнул вилку в штепсель.

Радио заиграло — и как! Похоже было, что играли сразу три голоса: один был низкий, хриплый, от которого задребезжали оконные стекла, другой только шипел что-то, а третий пел сам по себе и был тоненький, пронзительный и нестерпимый, как зубная боль.

— Ну, вот… — проговорил мастер после некоторого молчания. — Видите… как громко… можно б еще громче…

— Тимочка, — сказала Прокофьевна, — Тимочка, а потише нельзя как-нибудь?

Утенок взялся за регулятор. Но, видно, голоса так обрадовались, вырвавшись на свободу, что подчиняться больше не хотели.

— Цепь нарушена… — объяснил Утенок бабушке, со страхом вслушивающейся в эти новые звуки. — И микрометрический винт ерундит… Пусть пока так побудет, а потом… чего-нибудь придумаем…

Он вернулся домой, таща большую дыню, которую бабушка дала ему за труды.

— Ну как, наладил? — спросила его мама. — Громко говорит?

— Ага, — сказал Утенок, отыскивая нож, — наладил… очень даже громко…

Некоторое время он размышлял о странном характере бабушкиного радио и рассудил: никто не виноват. Прокофьевна хотела, чтоб было громко, — стало громко, громче некуда. А три голоса — это даже лучше: не у всякого есть такое интересное радио.

Но Прокофьевна в технике ничего не понимала. Она не сумела оценить такой огромной выгоды.

На другой день утром она пришла опять. Утенок, который только завтракал, увидев ее в дверях, поперхнулся куском хлеба с маслом и закашлял.

— ТимОчка, — сказала Прокофьевна слабым голосом, — ты бы еще радио-то посмотрел. Измучилась я… голову раскололо… А Яшка, мошенник, так дома и не ночевал. Уж сделай, как было. Бог с ним, и с громом-то…

— Сходи, Тима, как же… Надо как следует сделать. Гы что же это, а? — сказала мама.

— Конечно… я сделаю… — бормотал Утенок, пытаясь запить молоком застрявший в горле кусок. — Почему не сделать… Там катушка… Я сейчас…

Он вылез из-за стола и поплелся следом за Прокофьевной.