Ефим Шлайн специализировался на проникновении в финансовые и коммерческие системы, отстирывающие "серые" деньги, - системы куда более изощренные по непробиваемости, чем те, которые имеют дело с "черным налом". Шлайновские щупальца - вполне материальные, но и виртуальные тоже обволакивали (отчего не сказать и так?) весьма утонченные структуры. Ефим продвигался по службе, отслеживая денежные и политические страсти, которые кишели под колпаком, надетым его агентурой на довольно просвещенный по части финансов и юриспруденции гадюшник.

Эта беспроигрышная, с моей завистливой точки зрения, деятельность постепенно, а уж к 2001 году и вовсе, отвадила Ефима от оперативной работы, кстати, качественно усложнившейся с тех времен, когда он заканчивал высшую разведывательную школу имени Андропова, или как там теперь этот хедер называется. Завязав на себя информацию массового уничтожения, Шлайн постепенно уверился, что его стратегические знания - все, а мелочная полевая работа - если и не второстепенное занятие, то уж наверняка такое, где он больше не потребуется. А тем временем начальство его конторы провело пять реорганизаций, и после каждой группа Шлайна теряла боеспособность, поскольку разбавлялась провинциалами. Я бы на месте Ефима предположил, что не только провинциалами. Могли оказаться варианты и опаснее...

Впрочем, суждения об этом мне не полагались. В официальном смысле ни нашего знакомства, ни тем более делового взаимодействия не существовало. Как не существовали Бэзил Шемякин и Ефим Шлайн в одном и том же пространстве или даже в одном и том же времени. Некий человек по собственному, скажем так, капризу время от времени нанимал некоего другого человека для доверительных поручений, оплачивая подряд сугубо от себя лично. Что же касается учреждения, которое Ефим, возможно, представлял возможность только и допускалась, к тому же расплывчатым полунамеком, - то оно находилось на иной планете, если вообще, как говорится, имело место быть.

Насколько я догадывался, последние месяцы Ефим стал испытывать особую склонность к сравнительному анализу весьма специфического характера. Перед поездкой в Лейпциг я прибыл для получения наставлений в "Кофейную" на московской Большой Дмитровке и сразу приметил, что на обложке брошюры, которую теребил поджидавший меня Шлайн, значилось - "Социальная защита военнослужащих НАТО". Если уж разведчик задумался о пенсионном обеспечении у извечных соперников...

Думаю, что ощущение оперативной растренированности было ещё одной причиной того, что Шлайн явился на встречу со мной в состоянии нервной натянутости. Ефима, как говорится, резко подняли, и он обнаружил, насколько отсижены у него ноги. А мне, конечно, отнюдь не светило в насквозь просматриваемом Таллинне, городе, в сущности, захолустном, однако, по причине своего столичного статуса набитого агентурой не меньше Варшавы, заполучить в партнеры бюрократа, утратившего полевые навыки.

- Немцы идут на встречу с персоной, которая вас интересует. Переговоры либо в Таллинне, либо в Пярну, либо в Риге, - доложил я. - Где-нибудь на лесной даче или в отдаленном пансионате на взморье. Точное время определяется. Однако группа сопровождения, по данным источника, уже начала подготовку и ориентирована именно на Таллинн.

- Большая?

- До пяти человек, - сказал я.

- Сходится, - откликнулся Шлайн, одним словом выводя информацию в разряд второстепенной и лишь подтверждающей его собственные сведения. Которые, я знал, к нему не поступали.

Неискренность как-то сама собой сделалась козырной мастью в игре, которую Шлайн повел в годы нашего сотрудничества после Бангкока, уже в России. По-моему, он считал, что в Москве я - всего лишь, как говорится, этнический русский - нахожусь не на своей территории.

Пользуясь языком картежников, степень шлайновской неискренности измерялась мною от шестерки до дамы. Ефим редко выкладывал короля, а уж до туза не доходило никогда. Похоже, теперь он его вытащил.

Лейпцигские же сведения носили эксклюзивный характер. Не стоило бы Ефиму блефовать, выдавая себя всезнайкой.

Дитер Пфлаум, старый кригскамарад по Легиону, ныне лейпцигский обыватель, по-немецки добросовестно окучивал эту информацию целую неделю, а его связи в Германии не снились агентуре шлайновской конторы. Скорее всего, Ефим располагал опосредованными сведениями из своих источников, не заслуживающих, по его мнению, доверия, а потому требовалась перепроверка. Иначе зачем бы ему или его инопланетянам нанимать меня для прогулки в Лейпциг и устраивать это свидание в Таллинне на их, судя по всему, "спящей", то есть не используемой, и дорогостоящей явке, приберегавшейся, возможно, для иных целей?

Пфлаум на сто процентов исповедовал доктрину своего народа: качество прежде всего. Сведения Дитера были высокой пробы. Контора Ефима, чем бы она не являлась, работала в иной традиции: беспрерывно качала в огромных объемах сведения из любых источников, которые после аналитических перегонок давали в конце концов тоже качественный продукт. Однако, подобная метода требует безграничного бюджета. А я на собственной шкуре давно ощутил: Шлайну выделяют деньги в обрез. В "Кофейной", отправляя меня в Лейпциг, Ефим впервые за последние пять лет не затеял безобразную, с моей точки зрения, торговлю по поводу гонорара...

Закомплексованные, затянутые тугим узлом взаимные счеты между людьми разведки и контрразведки пропитываются ложью не меньшей вязкости, чем у политиков. И если Ефим теперь лгал, даже по вдохновению, значит я, помимо сбора заказанной информации, оказался исподволь втянутым - или меня втягивали - ещё во что-то. Не дай бог, если в контрразведывательные действия. Другими словами, во встречный бой. В работу, за которую фрилансеры, во всяком случае единоличники вроде меня, не берутся из чувства самосохранения.

В силу объективной необходимости победить любой ценой руководство операциями "в поле" не различает, где кончается оперативная работа и начинается мясорубка на уровне терроризма... Сбор же информации - нечто вроде грибной охоты. Грибы можно распределить между желающими поровну.

В Москве речь шла о получении информации. Из какого источника касалось только меня. На том моей миссии полагалось бы и завершиться неким чеком на некую сумму. Предписание отправиться на Таллиннскую явку в музыкальной лавочке Велле поступило в Лейпциг от Шлайна в последний момент. Пришлось выезжать ночным поездом в Берлин, поскольку полеты на Восток производятся из аэропорта Шонефельд, как правило, по утрам, а из рейсов в балтийские страны имелся только один - на Ригу, где пограничная стража определенно обратила внимание на мой французский паспорт, когда я покупал на автовокзале билет до Таллинна.

И вот в довершение - грубая неискренность и примитивный балаган под мелодию "Сюку-сюку".

- Скажи-ка, Ефим, как называется то, чем мы теперь занимаемся? Это операция или что? Зачем понадобилась нести околесицу про собачье мясо, встречаться в этой гостиной, похожей на кабинет мамы-сан в провинциальном борделе? Зачем хромоножки-связные? Почему Таллинн, а не Москва? Отчего эта неуютная и чужая территория?

- Марика! Марика! - крикнул Шлайн, будто взывал о помощи.

Он явно брал тайм-аут - подумать над ответом. Я тоже использовал перерыв, чтобы погадать над его выкладками.

Определенно Шлайна озадачивала перспектива договариваться со мной о новой услуге, да ещё с сомнительным, судя по его напыщенности, исходом. Возможно также, что он действительно собирался предложить мне поработать с ним в паре, напрямую. Это поменяло бы отполированную схему наших неформальных взаимоотношений и могло придать им, боже упаси, какой-то статус. Раньше он меня нанимал. А теперь? Ему что же, предстояло меня вербовать?

Лживая заносчивость Ефима могла скрывать и смятение бюрократа, вынужденного принимать ответственное решение сходу, без предварительной прокачки ситуации и всех вводных...

Чуть выше, чем полагалось бы, занося ступни над ковром, девушка вошла с подносом, на котором стояли несколько банок пива, бутылочка кока-колы и два стакана. Нервным движением тонких пальцев с безупречным маникюром она откинула белокурую прядку на висок.