Но если это убийство не могло сделать инквизицию — раздражив ее — еще более отвратительной и более жестокой, чем она была первоначально, оно, в свою очередь, и не привело также к желаемым результатам.

Заговорщики считали, что пролитая кровь приведет остальных инквизиторов в священный ужас; они рассчитывали, что сам король и папа пойдут на уступки из страха перед новыми восстаниями в Арагонии и Кастилии.

Это было большой наивностью.

Злополучный труп, который лежал поперек дороги религиозной и политической тирании, не мог остановить ее хода. Она и не обратила на него внимания и продолжала спокойно истреблять народ. Впрочем, как я уже говорил раньше, дело шло не о каком-либо идейном вопросе, а лишь о частных и материальных выгодах, и нравственное чувство до такой степени отсутствовало у христиан, что все те, кто не принадлежал к числу обращенных евреев и считал себя вне подозрений, взялись за оружие для истребления заговорщиков и маранов. Восстание грозило перейти на улицах Сарагоссы в гражданскую войну, но вмешательство архиепископа водворило снова порядок и спокойствие.

Виновных арестовали, а затем были оказаны почести памяти Пьера Арбуэса, приобретшего славу мученика.

Ему стали приписывать разные чудеса, и Александр VII сопричислил его в 1664 году к лику святых.

Великомученику Пьеру Арбуэсу был воздвигнут великолепный надгробный памятник, под которым и было 8 декабря 1487 года погребено его тело, а на памятнике была выгравирована следующая надпись в обычно напыщенном стиле:

«Кто почивает под этим камнем? Другой, столь же твердый камень, добродетель которого удаляет отсюда всех иудеев; ибо священник Пьер — тот твердый камень, на котором Бог воздвиг свое дело (инквизицию). Счастливая Сарагосса! Ликуй, что на сем месте похоронен славный мученик. А вы, о иудеи, бегите отсюда, бегите немедленно, ибо сей драгоценный камень-гиацинт обладает свойством изгонять нечисть из этих мест».

Ничего не забыли, даже обычной игры слов относительно Пьера.

Арбуэсу была также воздвигнута статуя с прочувствованными надписями от Фердинанда и Изабеллы.

Мы приведем здесь лишь надпись королевы. «Королева Изабелла воздвигла этот памятник своему духовнику или, вернее, мученику Пьеру Арбуэсу, в знак ее особого и неизменного почитания».

А теперь возвратимся на землю и посмотрим, что стало с убийцами великомученика.

Можно легко догадаться, что инквизиция, имея такой хороший повод к наказаниям и к отмщению своих собственных и божеских интересов, не оставляла палачам много свободного времени.

Трудно подсчитать сколько семей подверглось более или менее серьезным испытаниям. Менее чем в несколько дней более двухсот жертв было истреблено в качестве еретиков, т. е., как врагов Сант-Оффицио, что в общем сводилось одно к другому.

Один из заговорщиков, Видаль де Уранэо, признался во время пытки во всем, что от него требовали и выдал столько соучастников, сколько этого хотели его мучители.

Внезапная смерть стольких людей повергла Арагонское королевство в скорбь, еще более усугубленную тем, что множество несчастных медленно погибали в смрадных тюрьмах инквизиции.

Среди высшей аристократии не было, быть может, ни одной семьи, не опозоренной приговором хотя бы одного из своих членов к ауто-да-фе, хотя бы в качестве «кающегося», т. е. одетого в «san benito» и отпущенного после публичной исповеди.

Самое незначительное указание принималось как доказательство, и дать приют беглецу считалось преступлением.

Наглость монахов дошла до того, что появился приказ об аресте племянника короля, дона Иакова Наварского, который был заключен в тюрьму Сант-Оффицио и был выпущен оттуда лишь для публичной исповеди. Он способствовал побегу нескольких «подозрительных»!

Что касается главных виновников убийства, то им, до повешения, отсекли руки; их трупы были четвертованы и члены их разбросаны в различных публичных местах. Один из этих несчастных, Жан д’Абадиа, в тюрьме покончил жизнь самоубийством, что не помешало трупу его фигурировать на общем торжестве. Инквизиторы обещали Видаль де Уранзо, ценою доноса, сохранить ему жизнь. Но тем не менее он был повешен, ибо никто не обязан сдерживать данное врагом господним слово.

«В подобных случаях», говорит Ллоренте, «если Сант-Оффицио обещает „сохранение жизни“, то он не имеет ничего иного в виду, как только получить от виновного признание его вины и выдачи соучастников». Тем не менее из христианского милосердия палачи отсекли ему руки лишь после смерти. К счастью, некоторые из обвиняемых успели бежать во Францию. Среди них находился один вельможа, по имени Гаспар де Сантакрю.

Он умер в Тулузе в то самое время, когда его дело разбиралось в Сарагоссе. Один из его сыновей был арестован, так как якобы способствовал его побегу. Он был приговорен к ауто-да-фе, но сожжение было заменено ему наказанием, исполнив которое он мог искупить свою вину, доказать свое рвение в вопросе веры и подчинение инквизиции. Ему было приказано отправиться в Тулузу и добиться от доминиканцев этого города сожжения трупа своего отца.

Затем он должен был вернуться в Сарагоссу и привезти инквизиторам протокол этой «отцеубийственной экзекуции».

Сын принял наказание и исполнил возложенное на него гнусное поручение.

Надо было сохранить драгоценное воспоминание этой победы инквизиции, что и было сделано следующим образом: оружие, служившее убийцам, было развешено в сарагосском соборе, где долго сохранялось с именами лиц, сожженных или подвергнутых публичному наказанию. Эти имена были написаны большими буквами на холсте, на котором сверху было изображено пламя, если виновный был сожжен, или огненный крест, если он подвергся какому-либо другому испытанию. Некоторые из них были вскоре сняты, вследствие папских булл, исполнение которых было разрешено Фердинандом V в. качестве особой милости. Они были убраны, в виду особого ходатайства семей осужденных, которые занимали видное положение в городе. Эта мера чрезвычайно не понравилась инквизиторам; своими безумными фанатичными жалобами они сумели возбудить наиболее невежественные элементы среди старых христиан, уверив их, что поступок этот был оскорблением, нанесенным католицизму. Их жалобы подали повод к восстанию, которое грозило стать повсеместным, столь велико было влияние духовных лиц, заинтересованных в укрытии истины и в искажении идей.

В то время как события эти происходили в Сарагоссе, аналогичные события происходили в остальных провинциях.

В Толедо трибунал Сант-Оффицио до такой степени переполнил заключенными тюрьмы города, что становилось невозможным вести правильно даже упрощенное судопроизводство, введенное инквизиторами в силу обстоятельств.

Для того, чтобы очистить тюрьмы, одно ауто-да-фе следовало за другим. Через месяц после срока для ходатайства о помиловании примирили с церковью семьсот пятьдесят осужденных обоего пола, которые все, в одной рубашке, босоногие и со свечой в руках, подверглись публичному наказанию.

По прошествии двух месяцев произошла новая церемония, в которой участвовало такое же количество «подозрительных». В том же году было еще два ауто-да-фе.

Во время последнего было сожжено двадцать семь человек, включая двух священников, а девятьсот пятьдесят человек было приговорено к более или менее тяжелым наказаниям.

В общем подсчете, в течение года одна только толедская инквизиция начала и закончила три тысячи триста двадцать семь процессов, не считая дел, начатых против тех «предупрежденных», которые находились еще в тюрьмах, в ожидании решения своей участи.

Это выходит, примерно, по тридцать законченных процессов в день, — тридцать процессов, которые решали вопрос жизни, свободы, чести обвиняемых, а также вопрос благосостояния целых семейств, ибо, как известно, система конфискации доводила до нищеты жену и детей осужденного.

Знаете ли сколько было судей для выполнения этой сверхчеловеческой работы?

Два инквизитора и два секретаря!