За живыми жертвами несли изображения приговоренных к сожжению, но умерших до ауто-да-фе; их кости тоже неслись в особых ящиках. Шествие замыкалось огромной кавалькадой, состоящей из членов верховного совета, инквизиторов и духовенства. Великий инквизитор ехал самым последним в лиловом облачении; его сопровождали телохранители.

Как только процессия появлялась на площади и все размещались по своим местам, священник начинал служить обедню до момента чтения евангелия. Тогда с своего кресла поднимался великий инквизитор и, облачившись в мантию и митру, подходил к балкону, где находился король, чтобы выслушать от короля клятвенное обещание, согласно которому католический король обязуется охранять католическую веру, искоренять ересь и всеми силами своей власти поддерживать распоряжения инквизиции. Его католическое величество, стоя с непокрытой головой, произносил клятву. Все остальные присутствующие приносили ту же клятву. Затем кто-нибудь из доминиканцев подымался на кафедру и произносил проповедь, восхваляя инквизицию и клеймя еретиков. По окончании проповеди чтец Сант-Оффицио читал приговор; каждый осужденный выслушивал свой приговор стоя на коленях в клетке, после чего возвращался на свое место.

По окончании чтения великий инквизитор сходил со своего места и объявлял помилование примиренным с церковью, тогда как приговоренные к смерти передавались в руки палачей, сажались на ослов и отправлялись к месту казни. Там были сложены костры по числу жертв. Сперва сжигали изображения и кости умерших; после статуй к столбам, водруженным посреди костра, привязывали поочередно всех осужденных и зажигали огонь. Единственная оказываемая этим несчастным милость заключалась в том, что их спрашивали, намерены ли они умереть добрыми христианами; в таком случае палач сперва душил их, после чего зажигали огонь.

Примиренных, но осужденных к пожизненному заключению, к пытке или плетям возвращали обратно в тюрьму Сант-Оффицио, откуда они выходили лишь для несения присужденного им наказания.

Таковы были формальности и церемонии, сопровождавшие эти варварские казни, которые осмеливались называть „делами веры“, на которых король и двор присутствовали, как на торжестве. Испания обязана им потерей половины своего населения и позором хладнокровного к ним отношения в продолжение нескольких веков».

Я не добавляю ничего к этим скорее смягченным, чем сгущенным подробностям. Я только замечу, что инквизиция буквально придерживалась евангельского закона, не проливая крови и даже не позволяя ее проливать королевским палачам.

Действительно, заметьте, что пытки, применяемые ею к осужденным, сводились к следующим трем: Дыбе, Воде, Огню.

Три ужасные пытки, быть может более страшные, нежели «Испанские сапоги»[26] или какие-либо другие, но которые не вызывали потери крови.

При исполнении смертных приговоров соблюдалось то же самое.

Обреченных вешали, душили или жгли.

Никогда не применялось железо, никогда меч не перерезывал вен, не разрубал артерий.

Что же до духа евангелия, то и он был соблюдаем, согласно единогласным и постоянным утверждениям непогрешимой церкви в лице епископов, советов и пап.

Юрисдикция церкви простиралась лишь на души, а если она и мучила тело, то лишь для того, чтобы смягчить сердца и упрочить свою власть над духом. Согласно наставлениям Иисуса, она не отказывала в прощении покаянному грешнику и еретику.

До последней минуты у эшафота при свете пламени, лизавшего уже тело жертвы, она все еще увещевала грешника, заклинала покаяться, спасти свою душу. Даже в этот последний момент она готова была простить его, стараясь спасти его грешную душу от вечного проклятия — единственной настоящей смерти.

Разве Иисус не сказал, что он не хочет смерти грешника?

Церковь ее тоже не хотела, — в том мистическом смысле, как она это понимала, — и она всегда прикладывала все старания, чтобы жертвы ее не пребывали в ереси, в тех ужасных заблуждениях, которые неминуемо привели бы их к аду.

Что касается тела, то это уже иной вопрос. Оно принадлежало кесарю, а кесарь наказывал еретиков как мятежников, преступивших гражданские законы, как внесших разлад в целое общество, как людей, безбожно и нагло отрицавших принцип священной власти.

Такого преступления кесарь простить не мог, к тому же он применял высшую меру наказания лишь в тех случаях, когда, во-первых, преступник отказывался исправиться и упорствовал в своей ереси, а во-вторых, когда после первой, прощенной ему провинности, он снова впадал в прежний грех.

Следовательно, с какой бы точки зрения к этому ни подойти, инквизиция всегда могла сказать, что она действует согласно с буквой и духом христианского закона.

Она не проливала крови.

Она не хотела смерти… Нравственной смерти преступника, коль скоро она всячески старалась вернуть его в свое лоно. Физическая же смерть зависела от короля, который применял гражданские законы и наказывал непослушных подданных.

Мне возразят, что инквизиция, открыто не присуждающая к смерти, отлучила бы от церкви короля, если бы он не произнес этого приговора.

Разумеется, и отлучение, как наказание чисто нравственное, особенно сильно повлияло бы на монарха, провинившегося в отсутствии усердия по отношению к интересам церкви и веры. Не первая ли обязанность земных царей блюсти торжество небесного царя на земле?

Г. Доре. Допрос под пыткой в доминиканском монастыре. Гравюра 19 в.

Уверяю вас, что ответы найдутся и что раз выйдя за пределы вечных законов справедливости, права и человеческой морали, все понятия перепутываются, все идеи развращаются.

В том, что ложно, логично лишь ложное. Ступите на путь ваших противников и вы увидите, как на этом пути, тщательно очищенном от всех разумных истин, от всех увещаний совести, произрастают и распускаются защищенные софизмами всевозможные пороки и лицемерие.

Неоднократно принимались делать подсчет всех жертв Торквемады в течение тех лет, когда он исполнял должность великого инквизитора.

Количество их так велико, что точный подсчет был совершенно невозможен, и конечно, в действительности их было гораздо больше.

Тем не менее даже по самому скромному подсчету количество их ужасающее[27].

За восемнадцать лет трибуналы инквизиции, в одной только Испании, не считая некоторых провинций, как например, Галисию, сожгли живыми десять тысяч двести человек; десять тысяч восемьсот шестьдесят изображений людей либо сбежавших за границу, либо погибших от пыток в тюрьмах Сант-Оффицио.

Добавим, что последние должны, по меньшей мере, дать цифру в четыре тысячи душ обоего пола, не считая тех двух тысяч, кости которых были сожжены.

Количество бежавших достигает никак не больше нескольких сот, а мы имеем в общем сумму в четырнадцать тысяч человек, погибших тем или иным способом от инквизиции. Девяносто семь тысяч триста двадцать один человек прошли через разные наказания, как-то: бессрочная тюрьма, конфискация имущества, обесчещение и т. д.

Итого в результате, сто четырнадцать тысяч четыреста одна семья поверженных в позор и нищету, лишенных за эти восемнадцать лет кого-нибудь из своих членов.

В это исчисление не включены лица, которые либо благодаря своему родству с осужденными, либо по своей дружбе с ними ощутили на себе часть их невзгод и преследований.

Если это исчисление кажется преувеличенным, можно сделать другое, по цифрам жертв ауто-да-фе в Толедо за годы: 1485, 86, 87, 88, 90, 92, 94.

Тогда будет ясно, что в Толедо было шесть тысяч триста сорок один человек, приговоренных инквизицией за эти годы, не считая тех, которые погибли в другое время.

Это дает, в среднем, по семьсот девяносто две жертвы в году.

Если это число умножить на тринадцать (число действующих в это время трибуналов инквизиции), то получится ежегодно десять тысяч двести девяносто шесть приговоренных, т. е. сто восемьдесят пять тысяч триста двадцать восемь жертв в эти восемнадцать лет, — сумма еще большая, чем предыдущая[28].