Ян Люкен. Офорт из серии «Испанские ауто-да-фе». 1700 г.

Только один осужденный был сожжен живым вместе с Франциско, — это был адвокат Херецуэло. Слыша, как его хозяин Агостин переходит на сторону монахов, усиленно убеждавших его отказаться от своей веры, он только окинул его взглядом, полным презрения; но вдруг он узнал в группе примиренных с церковью, купивших свою жизнь ценой отступничества, свою любимую жену, Леонор де Сиснерос; он ничего не мог ей сказать, но в его взоре сверкнул упрек, полный любви; затем он твердыми шагами пошел на смерть, как человек потерявший все на земле.

«Я был около него до последнего издыхания», рассказывает папист Иллескас, «и мог видеть малейший его жест. Рот у него был завязан, и он не мог говорить, но вся его фигура дышала решимостью самого упорного грешника, и мне не удалось подметить в нем ни малейшего признака страха или даже страдания; его лицо выражало такую сосредоточенную серьезность, какой я никогда не видел на земле. Я содрогался при виде этого лица, думая, что через минуту он будет в аду вместе со своим учителем Лютером. Наконец, спокойный и радостный взгляд, устремленный на судей, вывел из себя одного из стражников, и тот поразил его копьем, сократив, таким образом, его мучения.

Мужество Леонор оставило ее во время пыток. Не зная об участи своего мужа, сомневаясь, может быть, в его твердости, она уступила… Но взгляд Херецуэло пронзил ее сердце, как взгляд Христа пронзил душу отрекшегося от него апостола. С этого дня этот взгляд не покидал ее.

Жизнь, купленная ценой подлости, сделалась ей в тягость. Она отказалась подчиняться наложенной на нее епитимьи и была снова заключена в тюрьму, где провела восемь лет. Никакая сила не могла заставить ее отказаться от веры, — воспоминание о первом падении не позволяло ей совершить второе».

Наконец, в 1568 году, она погибла на костре: «Ничто», рассказывает опять Иллескас, «не могло смягчить этого строптивого сердца»[36].

Ян Люкен. Офорт из серии «Испанские ауто-да-фе». 1700 г.

На том же самом костре были сожжены кости матери братьев Казалла, виновной в том, что при жизни давала в своем доме убежище для собрания лютеран. Ее память была предана позору, имения ее конфискованы, а самый дом срыт.

В память этого ауто-да-фе была воздвигнута колона разрушенная… никем иным, как французами в 1809 году.

8-го октября того же года состоялось в Валладолиде второе ауто-да-фе.

Сам Филипп II присутствовал на нем со всем своим двором.

Среди сожженных жертв был некто Карлос де Сесо, итальянский дворянин, со своим слугой Санхец.

Когда от огня истлели веревки, связывавшие последнего, он бросился вон из костра.

— Откажись от веры и ты будешь помилован, — говорят ему священники.

Но в это время он увидел своего господина, спокойно и решительно стоявшего среди пламени…

— Нет, я хочу умереть так же, как этот достойный служитель господа, — вскричал он.

И его опять бросили в огонь.

В тот же день погиб Доминго де Раксас, пастор реформаторской церкви в Валладолиде, о котором упоминалось выше.

Проходя перед королевской ложей, он сказал Филиппу II: — Я умираю за правую евангелическую веру, проповеданную Лютером, а вы, государь, неужели вы можете хладнокровно смотреть на страдания ваших ни в чем неповинных подданных?

— Да, — отвечал король, — если бы мой собственный сын был таким же проклятым еретиком как ты, то я сам принес бы дров для его костра.

И Филипп II был в состоянии это сделать!

«Все люди братья» — сказал Христос. Да, верные сыновья господа, но между ними и еретиками нет даже родственных уз.

Впрочем, из самых слов пастора Раксас видно, что идея протеста и борьбы еще не зародилась в уме этих людей.

В XIX столетии человек, освобожденный великой революцией, сослался бы на свое право, а не на невинность.

На том же костре было сожжено пять монахинь, но их озаботились сначала задушить, чтобы заставить народ подумать, что они отказались от своей веры, тогда как на самом деле ничего подобного не было.

Севилья в свою очередь устроила ауто-да-фе, превзошедшее Валладолиду количеством жертв и важностью их общественного положения.

Первое ауто-да-фе было отпраздновано 25 сентября 1559 года.

Присутствовало 101 осужденных, из них 21 погибло на костре.

Доктору Зафиа одному удалось бежать, но было сожжено его изображение.

Среди сожженных известен Ариас, названный «белым доктором», введший реформаторство в монастыре Сан-Исидро.

Он шел к костру, качаясь и тяжело опираясь на палку.

С ним вместе погибло три монаха из того же монастыря.

Один из них, брат Хуан де Леон, был арестован в Зеландии вместе с другим монахом.

После пытки их в оковах отправили в Испанию; при этом, их головы были покрыты шлемом с повязкой внутри так, что они не могли говорить.

Лозада, пастор севильской церкви и Хуан отказались отречься от своей веры, так же как Хуан Гонзалес, по происхождению мусульманин, стойко вынесший все пытки.

Когда его мучения уже кончались в пламени, его ожидало еще одно, может быть, самое страшное испытание.

Он увидел среди приговоренных к смерти двух своих сестер.

В этот день тринадцать женщин проявили героическое мужество, между ними нельзя не упомянуть Марию де Бохорк, которой было всего двадцать лет.

Перед судьями она открыто исповедывала свою веру. Инквизиторы, исчерпав все увещевания, прибегли к пыткам, но у нее удалось вырвать только признание, что она говорила о новой вере своей сестре Хуане, которая ее не оспаривала.

Мария де Бохорк была не простая обвиняемая. Ее высокое положение, молодость и выдающиеся таланты обратили на нее взоры всего общества и потому для Сант-Оффицио побороть ее упорство было вопросом чести. Ей не дали покоя даже в ночь перед казнью, священники осаждали ее до последнего издыхания, но Мария вынесла все домогательства с редким терпением.

Она шла на казнь спокойно и твердо и пела псалмы.

Тогда ей завязали рот.

Когда ее привязали к столбу, то решили испытать, не отречется ли она, и предложили прочесть символ веры.

Она согласилась, но начала читать лютеранский символ веры, тогда ее задушили и бросили в огонь еще теплое тело.

Второе ауто-да-фе состоялось в Севилье 22 декабря 1560 года.

Здесь сожгли изображения трех обвиняемых: умершего Егидия и бежавших Константина Понса и Жана Перец.

Пять женщин, принадлежавших к одной семье, взошли вместе на общий костер. Одна из них, Мария Гомец, выдала протестантов в Севилье. Потом она раскаялась в своем предательстве, и вера, которой она изменила, стала ей еще дороже. Лично она была вне подозрений, но одна из ее племянниц была арестована. Никакие пытки не могли вырвать у этой девушки доноса на свою семью; тогда судьи прибегли к дьявольской подлости. «Молодая узница», рассказывает нам Монтанус, «отличалась овечьей простотой (ovina simplicitate). Один из инквизиторов стал посещать ее в тюрьме и проявлять к ней все больший и больший интерес. Окончательно завладев этим беззащитным сердцем, он стал убеждать ее, что лучшим способом спасти семью было бы открыть ему все, как отцу и другу. Невинная девушка попала в эту ловушку и сделала признание, которое не могли вырвать у нее пытками. Вся семья была брошена в тюрьму, пытки не поколебали их твердости, и всех приговорили к сожжению на костре. Перед костром, где они встретились в последний раз, молодая девушка бросилась в ноги родным, умоляя о прощении, и все обнялись с безмятежною радостью мучеников, готовых встретиться в лучшем мире. Толпа, собравшаяся глазеть на это отвратительное зрелище, безмолвствовала; потому ли, что фанатизм заглушил в ней всякое человеческое чувство или из страха перед инквизицией — неизвестно».