Начал моросить мутноватый дождик. Это были инсектициды: над полями круглосуточно кружили распылители, уничтожая насекомых. Мне ничто не угрожало: я был защищен спецодеждой и кабиной трактора. Я как раз проезжал мимо автомата, который извергал навстречу дождю плотный зеленый туман хлорофилловый корректант. Здесь растения погибли от вспышки физихозиса пахотного слоя.

На мгновение мне показалось, что я нахожусь на поверхности чужой планеты. Выйти наружу незащищенным означало принять мучительную смерть.

Большинство знакомых черт пейзажа было изуродовано или вообще исчезло. Пока трактор карабкался по пологой насыпи, я вспомнил, что несколько лет назад здесь росли огромные деревья. На вершине холма стояло множество машин. Сюда мне и приказали прибыть. Я вышел, отдал старшему надсмотрщику рабочую карточку.

Мы много работали в тот день. Работа была трудной, опасной, но необходимой. По одну сторону от холма проходила широкая дорога, за ней начиналась чужая ферма. Владения нашего Фермера простирались от южного побережья до центральных графств, но ни один человек из деревни не имел возможности проверить это. Граница патрулировалась быстрыми автономными роботами, остальным видам транспорта останавливаться там запрещалось.

Вместе с другими ландсменами, цепляясь за сетку, я полез на опору. По дороге проносились машины, перевозя пассажиров из города в город. В одном из городов жил наш Фермер. Его имени не знали даже охранники, не говоря уже о нас.

В интересах эффективности, фермы укрупнялись, проглатывая маленькие хозяйства. У железных дорог обрезались боковые ветки, и стальные магистрали превращались в прямые скоростные трассы. Система автодорог упрощалась с тем же радикализмом, в интересах все того же холодного божка эффективности. Осталось всего несколько главных дорог, которые опоясывали землю так, что их рисунок вполне годился для учебника евклидовой геометрии.

Уничтожение железных дорог и автострад было обдуманным решением. Среди фаворитов божка эффективности есть один, который зовется централизацией. Эффективность росла посредством проведения в жизнь идей централизации, а многие города и поселки начали умирать. В конце концов остались лишь очень большие города и скудные деревни, которые раньше назывались бы трудовыми лагерями. Но в наш просвещенный век тюрьмы были уничтожены, а сроки за преступления отбывали, работая в деревнях. "Удаление в деревню" - так это тогда называли.

Несмотря на изрядное количество автоматов, работы в избытке хватало и людям. Наш труд на опорах был пока слишком сложным для любой машины. Опоры стояли вдоль гряды холмов. Нас послали на огромную металлическую сеть, на высоту около сорока футов. Я цеплялся, карабкался и проклинал Фермера, который сидел в своем офисе в далеком городе, перебирал бумажки и, наверное, никогда не видел своих зловещих владений. В то время я еще слишком мало знал, чтобы проклинать саму систему, использующую ландсменов подобным образом.

Подо мной лежала разоренная земля. Деревья, которые давали почве защиту, были срублены. Их срубили, дабы избавиться от птиц - переносчиков болезней. И сейчас мы монтировали искусственные деревья, заменители, призванные укрепить почву. Никто не думал о том, что это является ярким свидетельством нежизнеспособности системы.

По мере того, как парень подо мной устанавливал ячейки, я, страхуя его, поднимался все выше и выше. Вскоре сквозь дымку показались крыши домов ближайшего города. Город стоял на гигантской платформе, высоко поднятой над землей, чтобы в него не попадали яды из почвы. Хотя я и знал, насколько переполнены эти центры жизни, меня пронзила острая ностальгия.

Со своей высоты я увидел еще кое-что. Сопротивляясь дороге, невдалеке лежали руины старого города, одного из тех, что исчезли после создания прямоугольной дорожной сети. Такие городишки просто стирали с лица земли, но некоторые еще оставались.

Два года назад меня использовали на работах по расчистке руин. Там я обнаружил хранилище книг, и мне удалось пронести несколько штук в деревню. Теперь они лежали в тайнике под моей койкой.

Я решил снова наведаться в развалины и поискать еще чего-нибудь. Я просто жаждал совершить это.

Мы работали весь день, сделав один короткий перерыв, чтобы похлебать привезенную луковую похлебку. После окончания работы мне удалось ускользнуть. Из нашей деревни я был здесь один, и никто из охранников не отвечал за то, что произойдет со мной после того, как я получу свою рабочую карточку.

Впереди лежали темные, многообещающие руины. Трактор наскочил на груду камней перед развалинами. Резко свернув, я вклинился между домами и остановился на останках того, что когда-то было магазином.

Для меня был очень важен вопрос времени. Вечерняя проверка в лагере начиналась сразу после гудка сирены, и если к этому моменту я не вернусь, то, во-первых, останусь без ужина, а во-вторых, окажусь в карцере.

Передо мной находились останки разбитой витрины. Дальше была темнота, в которой угадывались груды старых вещей. Дома только казались домами - целыми оставались лишь стены, а все, что находилось внутри, было давно разрушено. Чувство заброшенности усиливалось от вида буйно разросшихся сорняков. Но в этом хаосе я увидел тень более человечного образа жизни. Руины являли собой труп города, в котором когда-то ценилась личность.

Я вылез из трактора и прошел между домами. Я узнал здание, в котором два года назад нашел книги. В книгах я встретил слова, смысла которых не знал: библиотека, музей, читальный зал.

За прошедшее время фасад здания обрушился, и я забрался внутрь с другой стороны.

Краем глаза я заметил какую-то тень, мелькнувшую в проеме. Тут же на меня набросились два человека. Грязный кулак с силой врезался в лицевое стекло моего шлема.

Тут они разглядели на моей груди желтую звезду.

- Это всего лишь ландсмен! - разочарованно воскликнул один из нападавших.

Они позволили мне подняться, но держали все так же крепко.

- Кто вы? - спросил я.

- Вопросы здесь задаем мы. Шагай, ландер. Старший хочет поговорить с тобой.

Второй достал нож. Оттянув край моего комбинезона, прорезал дыру дюйма в три. Я в ужасе схватился за края и зажал дыру, стараясь не выпустить чистый воздух. Подобную процедуру проделывают с теми, кто вызывает подозрение: ты слишком занят своим комбинезоном и больше ни о чем не будешь помышлять.

Шок вызвал у меня галлюцинацию.

Незнакомцы перевели меня в другое здание, которого я раньше не видел. Оно удивительно хорошо сохранилось. Внутри была обстановка прошлого века. Повсюду висели картины, написанные натуральными красками, в углу стоял большой темный музыкальный инструмент, в кадках росли настоящие деревья.

За столом сидел очень толстый человек - такого можно встретить только в больнице. С помощью каких-то сложных инструментов он ел ярко окрашенную старинную пищу. Когда я вошел, он отодвинул еду в сторону.

- Есть что-нибудь интересное? - спросил он.

У меня в кармане лежал рисованный портрет. Это был портрет человека, которого я любил и который от меня зависел. Портрет являлся для меня драгоценным символом, но самого человека, изображенного там, я не помнил.

Я судорожно сжал рисунок.

- У меня ничего нет.

Жирный усмехнулся.

- Дурак, что-нибудь у тебя должно быть. Здесь двадцатый век, а не двадцать первый: каждый все еще владеет чем-нибудь.

Охранники вырвали мою правую руку из кармана, прижали запястье к углу стола, и высокий с размаху рубанул ребром ладони. Боль ножницами резанула по руке, я закричал, выронил рисунок.

Жирный подобрал его и подошел к большому баку, стоявшему у окна. Я кинулся к нему. Из бака разило знакомым запахом. Как часто я мечтал проснуться утром и не чувствовать его! Это был хлорированный гидрокарбон, называемый обычно оксобензином. Мы травили им самых живучих насекомых, разбавляя одну его часть десятью тысячью частями воды.

Жирный бросил рисунок в бак.