Странно! Еще когда-то в Париже без копейки в кармане Мария Клавдиевна старалась представить, что она будет делать, если вдруг ей повезет: «Я хотела быть богатой, очень богатой для того, чтобы создавать что-нибудь для пользы человечества… До боли хочется проявить себя, посвятить себя всю какому-нибудь благородному человеческому делу».

Дел для «пользы человечества» в России всегда было хоть отбавляй. Но тем, кто их затевал, трудно позавидовать: сколько сил и нервов стоило Марии ее первое бежицкое детище – ремесленное училище. Двухэтажное здание, оснащенное водопроводом, электрическим освещением, умывальными комнатами, просторными классами и мастерскими, – и все это для оборванцев? Местное чиновничество объединилось против странной барыни. Каждая затея осмеивалась, изыскивались любые причины, чтобы ставить палки в колеса. И все-таки тяжко, медленно, но дело двигалось. Княгиня устроила дешевые столовые, магазины с невысокими ценами, клуб, куда приглашала артистов. Убедила заводское начальство отдать рабочим свободную землю вокруг заводских корпусов с выдачей пособия для строительства личных домиков. Она начала борьбу с эксплуатацией детского труда и добилась, чтобы на завод не брали малолетних.

Когда усталая, вдрызг расстроенная или, наоборот, сияющая жена после очередной схватки с чиновниками или посещения первых уроков в школе появлялась в доме, Тенишев, глядя на нее, невольно себя спрашивал: «Для чего, зачем все это нужно женщине, которая рождена править бал в столичных дворцах?» И не находил ответа. Это так же трудно объяснить, как то, отчего одного человека природа наделяет чарующим голосом, а другой не может спеть простой песенки, почему один боится сунуться в мелководье, а другому для полного счастья нужен океан со штормами и бурями.

Говоря о своей бежицкой эпопее, Мария ничего из сделанного не ставила себе в заслугу. По ее словам, она просто стремилась возвратить долг «немым, безымянным труженикам взамен пролитого пота, утраченных сил, преждевременной старости…»

Когда пишут о Тенишевой – коллекционере, меценатке, вдохновительнице многих культурных начинаний, – почему-то забывают о Бежице. А ведь это был первый выигранный ею бой. Теперь она знала ответ на так долго мучивший ее вопрос: для чего родилась и что должна сделать на этой земле. Когда Тенишев завершил свои дела в Бежице и супругам предстояло вернуться в Петербург, Мария долго собиралась с духом – она покидала край, к которому прикипела всем сердцем.

В Петербурге княгиня стала весьма заметной личностью именно среди художественной элиты. В Зимний она не рвалась: во-первых, сам Тенишев, несмотря на княжеский титул, не принадлежал к придворному кругу, во-вторых, и это, возможно, главное, Мария Клавдиевна, человек огромной энергии, с избытком сил и дарований, сама туда не стремилась. Ее окружали люди дела – творческого ли, иного ли – но дела. Александр Николаевич Бенуа вспоминал, что в отдельных, принадлежавших только хозяйке апартаментах можно было встретить самых разных гостей: художников, музыкантов, литераторов, политических деятелей, коммерсантов. Вход сюда был запрещен только самому Тенишеву.

Эти сходки сблизили княгиню с людьми, с которыми ей впоследствии пришлось пройти всю ее непростую российскую жизнь.

В своем доме на Галерной Тенишева организовала школу для подготовки молодых людей к поступлению в Академию художеств. Она пригласила Репина консультировать одаренную безденежную молодежь. Надо ли говорить, какое началось паломничество. Желающих попасть в «тенишевскую школу» оказалось в десять раз больше, чем было мест.

Зная, что люди приходят на занятия иной раз полуголодными, княгиня устроила рядом буфет с большим пузатым самоваром и булками. От воспоминаний Тенишевой об этом времени веет тем счастьем, которого она и искала: «Иногда у нас в студии по вечерам собирались художники, пели, играли и даже танцевали, устраивались чтения, и всегда было так молодо, весело, непринужденно. Однажды я устроила для моих больших детей нарядную елку, а потом мы до утра танцевали. Кажется, это единственное место в Петербурге, где я так от души веселилась».

«Тенишевская школа» сделала свое дело. Там начинали люди, которыми гордится русское искусство: И.Я. Билибин, З.Е. Серебрякова, С.В. Чехонин, А.П. Остроумова-Лебедева. Азартную натуру Тенишевой захватила еще одна страсть – собирательство. В поездках с мужем по Европе княгиня, не ограниченная в средствах, покупала западноевропейскую живопись, фарфор, мраморную скульптуру, украшения, вещи, представляющие собой историческую ценность, изделия мастеров Китая, Японии, Ирана.

Художественный вкус был дан ей от природы. Многое узнала и поняла она из общения с людьми искусства. Чтение, лекции, выставки довершали дело – Мария обрела острое чутье знатока и умела оценить попавшее в руки по достоинству.

И вот когда они с мужем поехали по старым русским городам: Ростову, Рыбинску, Костроме, по поволжским деревням и монастырям, перед княгиней предстала рукотворная красота безвестных мастеров – оригинальная, невообразимая по многообразию форм и цвета и совершенная по исполнению.

На глазах рождалась уже новая коллекция из предметов утвари, одежды, мебели, украшений, посуды и поделок – вещи поразительной красоты, извлеченные из полутемной избы или заброшенного амбара. В Тенишевой просыпался человек, рожденный русской землей, в ее душе зазвучали ранее неслышные струны.

«Что мне мадонны XIII века? Что мне мраморные капители?.. Когда я приехала в Ярославль, с моей душой сотворилось что-то волшебное, я просто не чувствовала себя и влюбилась во все, что видела перед собой…»

Печально было сознавать, что это открытие пришло только сейчас, из-за случайной поездки в российскую глубинку.

«Почему? Почему наша старая Русь стала далекой для нас, россиян, для русского общества нашего, почему не художники, а чиновники и купцы, не ведающие, что есть национальное искусство, диктуют моду?..»

Вопрос зависал в воздухе. Разве она сама ближе к «нашей старой Руси», чем другие?

И вот летом 1896 года Тенишева упросила свою подругу Святополк-Четвертинскую продать ей Талашкино. Мария испытывала такую нежность к этому месту, будто оно было одушевленным. Разве можно забыть, как эта деревенька отогрела ее от парижского озноба. Услуга за услугу: благодаря Тенишевой Талашкино стало известно всему культурному миру.

…В стремлении создать в отдалении от больших городов своего рода эстетический комплекс Тенишева не была одинока. Достаточно вспомнить подмосковное Абрамцево. Но нигде не было подобного размаха, отлично организованной на протяжении двадцати лет творческой работы, таких успехов и резонанса не только в России, но и за рубежом.

В Талашкине появились новая школа с последним по тем временам оборудованием, общедоступная библиотека, целый ряд учебно-хозяйственных мастерских, где местные жители, в основном молодежь, занимались обработкой дерева, чеканкой по металлу, керамикой, окраской тканей, вышивкой. Началась практическая работа по возрождению народных ремесел. К этому процессу было привлечено немало местных жителей. Например, только русским национальным костюмом, ткачеством, вязанием и крашением ткани были заняты женщины из пятидесяти окрестных деревень. Их заработок достигал 10—12 рублей в месяц, что было тогда совсем неплохо. Места, где люди способные быстро набирались опыта, постепенно становились производством.

В Талашкине делали, по существу, все и из всякого материала. Посуда, мебель, изделия из металла, украшения, вышитые шторы и скатерти – все это поступало в открытый Тенишевой в Москве магазин «Родник».

От покупателей не было отбоя. Заказы приходили и из-за границы. Даже чопорный Лондон заинтересовался изделиями талашкинских умельцев.

Этот успех не был случайным. Ведь Тенишева пригласила в Талашкино жить, творить, работать и тех, кто составлял в то время художественную элиту России.