— Я остаюсь здесь, — буркнул я. — Спокойной ночи.

И тогда мне впервые пришло в голову, что я в самом деле остаюсь здесь. И что это единственное, что я могу сделать.

Вечером я все же покинул навигаторскую. Сталось тесно. Вернулись Иба и Муспарт. Реусс устроился на моем обычном месте, а Сен заснул возле пульта управления, повернувшись ко всем спиной. Гус остался на дежурстве. Он нес его внизу, за рекой, вблизи строений.

Я не воспользовался помещением гибернаторов. Занял нишу, в которой помещалась диагностическая аппаратура. Там было ровно столько места, чтобы всунуть туда кресло, пришлось только немного приподнять спинку.

В навигаторской стояло тишина. Люди молчали. Может, они в самом деле спали? Меня это не касалось.

Сам я не сомкнул глаз. Думал. О такой ситуации говорят, что в ком-то «созревало решение». В моем случае это было ложью. Если даже я что-то и прикидывал, то основное было решено. Впрочем, вся эта мыслительная деятельность имела весьма смутные формы.

Я в первую очередь решил, что больше не поддамся ни на какие обещанные Реуссом «иллюзии» и «обрывки воспоминаний». Покончил с прошлым. Думать о том, что делаю, что чувствую, что буду делать и что буду чувствовать. И только об этом. Я успокоился уже настолько, что впору зауважать себя самого. Если подумать как следует, то жалеть не о чем. Из достаточно многочисленного семейства я один вырвался за пределы солнечной системы. Они не воспримут слишком болезненно отсутствие среднего брата. И среднего сына. Что же касается друзей… то что ж. Не зря же носил прозвище «Кибернетический». Трудно испытывать любовь к автоматам. Людей, с которыми я был близок, я мог бы пересчитать на пальцах одной руки. Даже если бы мне ампутировали больше, чем половину этих пальцев.

О чем я минуту назад думал… О прошлом. О том, что не буду уходить памятью в прошлое, за пределы того дня, когда на меня, стоящего на краю поляны, обрушилось солнце. Я сказал себе, что могу полагаться на собственное слово. Могу себе доверять…

Я позабыл об одном. О пустяковине. Тоже связанной с доверием, если немного подумать.

У меня в ушах прозвучали мои же собственные слова. «Вы предпочли стрелять по существам, которые не сделали вам ничего плохого, вместо того, чтобы пойти с нами поздороваться. Со спасательной экспедицией. Я против вашего возвращения на Землю».

Тогда я говорил гораздо больше. Сен и Гус признали мою правоту. Довольно об этом. Я был прав. И правота эта не изменилась. Копии остаются здесь.

Но все, что я тогда сказал, теперь распространяется и на меня. Мой мозг точно такой же, как и у них. Не такой же. Тот же. Мозг, созданный чуждой расой для своих нечеловеческих целей. Даже если это точная копия человеческого мозга, в нем произведены некоторые изменения. Благодаря этой модификации мозг этот приказывал Петру убивать.

Я поднялся из кресла. Я чувствовал, что меня обливает холодный пот. Раздражение, с которым я воспринял слова Сеннисона. А до этого — Реусса. То, что я не смог с ними разговаривать. Ни спокойно подумать.

Кто я? Что я могу от себя самого ожидать? Что я еще сделаю?

Я бессильно опустился в кресло. Посмотрел в сторону тонущей во мраке кабины.

Меня охватил страх. Невозможно, чтобы они об этом не подумали. Если они не спят, то не оттого, что размышляют о том, что натворили. Они боятся меня. Присматриваются. Следит по крайней мере один из них.

Высоко поднимая ноги, на цыпочках, я подошел к краю ниши. Оперся спиной о стену и замер.

Неожиданно у меня промелькнула мысль. Я совершил ошибку, не согласившись перебраться в помещение гибернаторов. Там есть нечто, чем мне следовало заняться. Теперь. Немедленно.

Я скользил взглядом с одной неподвижной фигуры на другую. Кто из них спит на самом деле? Кто из этих немых, черных силуэтов бодрствует? Может, они уже заметили, что я поднялся из кресла и крадучись, словно зверь, пробрался сюда? Может, за мной наблюдают из-под полузакрытых век? Сен? Реусс? Муспарт? Иба?

Меня охватила дрожь. Я прикусил губу. Вытянул перед собой руку и помахал демонстративно раскрытой ладонью.

Никто не шевельнулся. Тишина.

Я наклонился. К голове прилила волна раскаленного свинца. Так мне ничего не удастся.

Я отступил назад, потом присел на пенолитовый матрас. Маневрируя пальцами одной руки, сбросил мягкие, тренировочные туфли. Выпрямился. И почувствовал слабость. В висках у меня заломило, словно какая-то огромная птица билась о них крыльями.

Тишина.

Один шаг. Другой. Я должен проложить путь так, чтобы пройти как можно дальше от кресел. Иду. Они все еще сохраняют неподвижность. Дышать ровно, спокойно, словно и в самом деле спят. Может быть, и спят. В конце концов, кто-то же дежурит. Гускин.

Я подумал, что Гус может быть тут, за стеной. Или в помещении гибернаторов. Мне специально сказали, что он вне корабля, чтобы притупить мою бдительность. Или удостовериться, что я собираюсь сделать.

Я говорил о доверии к самому себе. Я! Это значит — кто?

Иду. Двери в коридор все ближе. Я мог бы уже коснуться их поверхности. Они открыты. Приглашают.

По сравнению с полумраком, царящим в кабине, коридор погружен в глубочайшую темноту. Но мне нет необходимости видеть, чтобы дойти туда, куда я хочу. На любом из наших кораблей я мог бы добраться куда угодно с закрытыми глазами. После стольких-то лет.

Эти двери закрыты. Осторожно. Замок обычный, магнитный. Надо коснуться клавиши. И придержать другой рукой. Они открываются быстро. Это можно услышать.

Теперь их надо закрыть. Я до последнего момента придерживаю дверь пальцами, чтобы не стукнула. Тишина.

Я в помещении гибернаторов. Делаю вслепую несколько шагов и нащупываю перед собой кресло. Мои движения становятся более плавными. Надеваю обруч. Проверяю провода, передвигая их в сжатой руке. Не сажусь. Из кресла я не смог бы задействовать аппаратуру. Теперь проектор. Он стоит, как я его и оставил, после последнего «сеанса». Никто его не трогал. Да и зачем?

Готово. Один короткий удар по клавише. Я почувствовал ее под черепом, но не обратил на это внимания.

Нет уже ни кабины. Ни темноты. День. Светит солнце. Вдоль русла реки двигаются слегка сплющенные шары. Один из них приближается, растет…

Ничего. Я ничего не ощущаю.

Стою и смотрю. Тогда, возле белой пирамиды, нас приветствовали точно такие же шары.

Именно, приветствовали. Сигнализировали.

До определенного момента. Пока не убедились, что имеют дело с людьми.

А теперь их планета пылает. Все еще пылает, несмотря на то, что ее поверхность уже утратила качества биосферы. Пространства, в котором может развиваться жизнь. Какая-либо жизнь.

Я почувствовал прилив злости. И пришел в себя.

Я злюсь…

Бредятина. Эта злость наилучшим образом свидетельствует, что я зря сюда приходил. Шары не пробуждают во мне желания убивать. Скорее — жалость. Если что и раздражает меня, так это люди. Те, которые воевали с ними. Из-за которых к нам отнеслись как к агрессорам.

Я подождал еще немного и выключил аппаратуру. Зажег свет. Теперь мне нет нужды маскироваться.

Что ж, это меня миновало. Я не получил дополнительный презент от копии, мозг которой забрал. Воспользовался только субстанцией. Сырьем. Без чуждого содержимого. С помощью стимулятора наполнил эту субстанцию собственной сутью. Человеческой. Личностной.

Минутку. А если это потому, что я сам до этого составлял программу? Что сам до этого инсценировал представление с диагностикой, компьютером и головизионным фильмом, привезенным с Третьей? Потому, что все знал до того, как подвергнуться эксперименту?

Мысль эта обрушилась на меня как глыба льда.

В коридоре послышались чьи-то шаги. Приблизились. Стихли. Я хорошо помнил. Двери бесшумно не открываются.

— Увидел свет… — начал было Гускин и замолчал.

Я повернулся к нему.

— Что ты тут делаешь? — спросил он изменившимся голосом.

Я покачал головой.