— Смотрю фильмы. Или нельзя?

Он долго молчал. Его взгляд задержался на моем лбу, с которого я не успел снять обруч, скользнул ниже, на крепления кабелей и переключатели, переместился в сторону компьютера…

— Жиль… — голос застревал у него в горле.

— Без сантиментов, — печально попросил я. — Мне от этого дурно делается.

Он не слушал. Быстро подошел и сделал движение, словно намеревался меня обнять. Остановился. Руки его опустились.

— Жиль, дружище… — выдавил он.

Это было больше, чем я мог вынести. Резким движением я сорвал обруч и отшвырнул провода. Отстранил его и пошел к двери.

— Подожди, — услышал его шепот. Я остановился, не поворачиваясь.

Бросил:

— Что еще?

И повернулся. Голос его прозвучал тоном выше.

— Два слова. Я никому не скажу, что тут застал. И что ты тут делал. Ведь ты же этого хочешь, так? — быстро добавил он.

Я кивнул.

— Еще что-нибудь? — спросил я уже более ласковым голосом.

— Да. Почему ты нам не веришь? Впрочем, шесть других — пример. Запомни, что я тебе скажу. Ты — пилот. На твоем месте я ожидал бы от тебя искренности. Я искренен.

— Да, — сказал я. — Тебе верю. Но ты тоже ничего не знаешь. Ничего, — повторил я самому себе, уже в коридоре.

Я выровнял рули. Раз в месяц я еще чувствую себя пилотом. Этого я автоматам не оставляю.

Четвертая росла подо мной, похожая на плоскую тарелку с поднятыми краями. Приобрела окраску, порозовела. Поверхность ее раздвинулась и охватила меня горизонтом.

Я положил ракету. Резко, быстрее, чем требовалось. Минутная перегрузка.

Это уже не была планета, небесное тело, к которому я направлялся сквозь пространство по точно рассчитанной траектории. Я находился над сушей. Еще минута — и выйду на орбиту, на которой тоже позабавляюсь не дольше четверти часа.

Пора.

Нарастающее мяукание компрессоров климатизаторов. Силовое поле пронзает мое тело, панцирем охватывает каждую клеточку, каждый атом. Еще сто лет назад ни один пилот не прожил бы дольше тридцати секунд в условиях такой перегрузки.

В экране промелькнула полоса горных цепей, после чего разлилось зеленое море леса. Тормозные двигатели. Нос корабля окутывается огнем. Серия маневров.

Уже спускаюсь. Не могу оторвать взгляда от индикаторов, чтобы поглядеть вниз, но знаю, что ни в каких поправках нет необходимости. Я попадаю в ту же самую точку, что и всегда. Никто не сможет узнать, появился ли этот круг выжженной травы месяц, два или же всего несколько секунд назад.

Разведывательные ракеты не нуждаются в амортизаторах. Они садятся на специально спроектированные обтекатели дюз. Надо как следует смотреть, куда ты идешь на посадку. Любое смещение грунта, неровность могут стоить несколько дней работы. Прежде, чем девятитонная сигара вновь примет вертикальное положение.

Но я знаю местный грунт. Знаю, что на него можно положиться. Хотя это не означает, что я с ним запанибрата. Мне не грозят никакие неожиданности. Но это не значит, что я буду чувствовать себя здесь как дома.

Только два раза, с тех пор, как я здесь, я наткнулся на облака. Два раза из одиннадцати.

И сегодня небо тоже чистое. Добротное, глубокое небо, без следа перевернутых вверх ногами городов. Когда я стоял в открытом люке «Идиомы», то с этого места были видны синеющие на горизонте горы. Корабль был чуть ли не в три раза выше моей лодчонки. Теперь же передо мной только бесконечный ковер потревоженной зелени леса. Но я прилетел сюда не ради пейзажей.

Больше я не пилот. Скача по камням, я перебираюсь через реку и поднимаюсь на невысокий склон. В метре передо мной вздымается окружающий ферму вал, переходящий в острия ограды. Неподвижные тарелки антенн смотрят в противоположную сторону. Словно и они приготовились к моему прибытию.

Ферма покинута. Как и всегда. Сколько раз я не прилетал, у них всегда полны руки работы за ее пределами. Порядок. Так и должно быть. Меня это устраивает, скорее всего, ничуть не меньше, чем их. И меня не касается, кого они сегодня оставили на дежурстве. Дабы изображал из себя «хозяина дома».

Я свернул за угол и увидел его. Он вышел на несколько шагов за ворота и поджидал меня.

— День добрый, Жиль! — сказал он. — Я один. Остальные…

— Вижу, — перебил я. Прошел мимо и оказался за оградой.

Мне безразлично, кто. Скажем, почти безразлично. Но не в этом одном-единственном случае. Именуемом: Петр Може.

Это не он, — подумал я. — Это его копия.

В том, собственно, и дело. Из двух копий осталась одна. Еще — уцелел мозг. Уцелел — не самое удачное определение. Но не стоит о словах…

Не оглядываясь, я направился к столу, придвинул себе твердое, деревянное кресло и уселся. Он занял место на противоположной стороне. Вид у него был такой, будто он намеревался раскрыть папку и незамедлительно приступить к «делу».

— Летел нормально? — спросил он.

Я кивнул.

— Возвращаешься сегодня? Как обычно?

— Да.

Он сидел против солнца. Мое лицо оставалось в тени. Я был недостаточно в нем уверен, чтобы не обратить внимания на эту ситуацию.

— Мы построили новую перегонную установку, — приступил он к отчету. — Нися нашла нефть. Правда, с примесями, которые несколько затрудняют процесс синтеза. Придется переделывать оборудование. Тем не менее, — продолжал он, — Муспарт и Реусс отправились к морю. Проводят исследования. Если бы удалось наладить производство концентратов из хлореллы, то нефть мы сохранили бы исключительно как топливо. А кроме того, — он усмехнулся, — у нас весна. Тут можно позволить себе традиционную посевную…

Я слушал спокойно. Только это и оправдывает мое присутствие на спутнике этой планеты, которая может позволить себе времена года. В этом оправдании я нуждался больше, чем они. Копии. Если бы они знали об этом…

Я пригляделся к нему внимательнее. Его освещенное солнцем лицо выглядело молодым. Более молодым, чем когда-либо. И только вокруг глаз появлялись морщинки, когда он прищуривался.

Если бы знали… Мне неоднократно приходило на ум, что это знает он один. Тот, кто смотрит сейчас на меня из-под прищуренных век. И улыбается, говоря о весеннем севе. Что он с полным сознанием принял игру, которую я ему навязал. Потому что знает, что я играю сам с собой.

Человек, который дал ему мозг и тело, погиб. Копии того же самого человека было суждено погибнуть, чтобы дать мозг мне. Я не мог и не хотел думать, с которым из Петров разговаривал тогда, на борту «Идиомы», перед началом достопамятной «проверки». С тем, которого год назад похоронили неподалеку отсюда, в месте, о котором никто передо мной даже не заикнулся, или с тем, который сидит теперь тут, с лицом настолько просветленным, словно думает о Земле, и с белым от солнца волосами.

Не мог думать и не хотел. Но вот не думал ли?

Ведь он-то знал. Если это был он, то он был должен помнить каждое слово. И нечто большее, чем слова. Что несколько часов он был рядом с человеком, с которым мог бы разговаривать. В том понимании, которое я вкладываю в слово «разговор».

Меня охватило нетерпение. Должен ли я раз за разом переживать одно и то же?

Должно быть, я сделал какой-то жест, так как он неожиданно замолчал. С минуту стояло молчание. Я поднял голову и испытующе посмотрел на него.

— Это все, — сказал он. — Мы хотим перегородить реку и нашли подходящее место в полутора километрах отсюда. Сделаем там небольшую энергостанцию и водохранилище. Думаю, это второе окажется более впечатляющим, — добавил он с улыбкой. — Мы как раз собирались начать бурение в том месте, но как-то руки не доходили. Время есть…

Время у них было, вне всякого сомнения.

Я молчал. И смотрел ему прямо в глаза. Но ничего не чувствовал. Только в этот момент я осознал это. Что мы сидим за этим залитым солнцем деревянным столом, он и я, и попросту заняты своим делом.

Я невольно выпрямился. Если уж я подумал, что ничего не чувствую, значит, через минуту это начнется. Я приготавливался. Но не отводил глаз.