И тогда он приказал девушке как-нибудь выразить свою любовь к нему, и Айнелла взяла засохший цветок, до сих пор приколотый к куртке юноши, и подала Казориусу. Тиран отложил цветок в сторону и, подав ей нож, приказал изуродовать свое прекрасное тело, что она и проделала, по-прежнему с собачьей верностью глядя на того, кто владел ее сердцем. И когда он велел ей остановиться, в ладонях, измазанных кровью, она снова протянула ему цветок, некогда подаренный юноше. И Тайленар заплакал и забился в цепях, и стражникам пришлось вставить ему в рот деревяшку, чтобы он не прокусил себе губы или не откусил язык. Тиран же, развалившись на подушках, с легким любопытством рассматривал юношу, в то время как Айнелла продолжала ласкать его.

— Видишь, — сказал Казориус юноше, — дело совсем не в страхе.

Он приказал врачам и целителям вылечить раны девушки. И когда это произошло, велел Айнелле совокупиться с Тайленаром. И плоть ответила плоти, но юноша видел, что взгляд его возлюбленной прикован к Казориусу, и глаза ее полны немого обожания. Лишь тень легкого беспокойства иногда мелькала на ее лице — все ли она делает так, как желает тиран, и не может ли она как-нибудь еще угодить ему?

После этого тиран приказал выпустить Тайленара из клетки. О, как мечтал юноша выбраться из своего узилища и вцепиться тирану в горло! Не ценя свою жизнь и не боясь смерти, он не беспокоился о том, что сделают с ним стражники. Но, к своему удивлению, он поклонился Казориусу, и, как и Айнелла, поцеловал ему ноги, и, продолжая изумляться, услышал, как его уста благодарят Казориуса. И было мгновение, когда он забыл о себе и растворился в воле колдуна. Служить тирану казалось ему верхом счастья. Но затем он снова стал свободным, и Казориус, издеваясь, отпустил его, оставив лишь смутную память о счастье Служения. И юноша ужаснулся случившемуся и зарыдал, поняв, что бессилен против своего врага, а Казориус приказал проводить Тайленара из дворца, и велел Айнелле сопровождать до ворот. И девушка много говорила во время этой дороги, но все ее речи сводились к тому, каким великим благом были заполнены для нее эти дни. В подробнейших деталях она описывала, как будет служить Казориусу, на какие жертвы пойдет ради него и что сделает, лишь бы заслужить один его снисходительный взгляд. На выходе из дворца Айнелла и слуги колдуна оставили юношу и удалились. И только тогда с Тайленара окончательно пали чары, и оцепенение покинуло его. И даже ненависть в его душе утихла, столь велико было в этот миг его отчаянье. Он проклял Казориуса, и женщину, породившую его, и отца, зачавшего колдуна, и землю, по которой ходил Казориус, и богов, допустивших жить это чудовище.

А тиран в своем дворце громко смеялся, слыша эти нелепые проклятья. Тайленар был не первым и не последним, над кем он так потешался. Отдохнув во дворце, сполна насладившись новой наложницей — которая, впрочем, ему быстро приелась — он отправился в город на поиски новых приключений.

Прошло три года. И вот, в один день, пришел во дворец Казориуса странник. Странник не был ни стар, ни молод. Одежды его были дорогими и искусно сшитыми, но цвета этих одежд напоминали о темной древесной коре и белой пушистой плесени, покрывающей гниющие фрукты. Не было уродства ни в лице странника, ни в его теле, но было в нем нечто, заставляющее при взгляде на него содрогаться от страха и отвращения. Прямые темные волосы его почему-то напоминали паутину, а темные глаза — ямы, полные копошащихся насекомых. Слуги Казориуса разбежались при его появлении, но преданные солдаты попытались заградить дорогу пришельцу. Однако странник небрежно повел рукой — и солдаты замерли на месте. Пришелец пошел дальше, а слуги, осмелившиеся приблизиться к солдатам, увидели, что тех покрывают нити полупрозрачной белесой плесени, и гной наполняет рты солдат, и медленно сочится из глаз их, ушей и ноздрей, и из-под ногтей их пальцев также вытекает слизь.

Миновав охрану, пришелец вошел в тронный зал Казориуса, где тиран, восседая на престоле, придумывал себе новые развлечения.

— Кто ты такой? — Требовательно спросил Казориус. — И как ты осмелился явиться сюда, не испросив у меня позволения?

— Я — Мъяонель, Хозяин Безумной Рощи, — ответил пришелец. — И я не нуждаюсь в позволении находиться там, где имеется нечто, принадлежащее мне.

Тогда Казориус содрогнулся от страха, ибо понял, что один из Обладающих Силой навестил его в этот день, а встреч с другими колдунами, тем более встреч неожиданных, он всегда опасался. Но он совладел со своим страхом.

— И что же в моих владениях принадлежит тебе? — Спросил он, желая отдать это и на том распрощаться с проклятым пришельцем.

Но Мъяонель непреклонно протянул к нему свою руку.

— Ты сам. — Сказал он.

И тогда Казориус, обладавший властью приказывать сердцам, приказал сердцу Мъяонеля умереть. Но у пришельца не было сердца, и заклятье Казориуса, встретившись с ничем, рассеялось. А в ответ устремилось волшебство Мъяонеля — и на этот раз результат был иным, и власть Хозяина Безумной Рощи сковала тирана, ибо угнездившаяся в сердце самого Казориуса гниль подчинялась ему.

— Пощади, — прошептал тиран, — возьми все, что хочешь. Возьми весь этот город и все мои земли. Возьми…

— Меня призвал юноша по имени Тайленар, — сказал Хозяин Безумной Рощи. — И он заплатил своей душой за мое появление. Можешь ли ты предложить большее, чем он? Думаю, что нет, ведь ты и так мой.

И, волоча за собой тирана, он вышел из дворца. Открыв дорогу волшебства, он вступил на нее со своей ношей. Легкая одежда Казориуса мгновенно пропиталась слизью и нечистотами, покрывавшими эту дорогу, а его душа содрогалась от страха, ибо разложение и смерть властвовали в месте, через которое продвигался колдун. Путь был долгим — не раз и не два за время его Казориус терял сознание от боли и ужаса. Наконец Мъяонель привел его в страну, гибельную для магов — в земли, где волшебство умирает, а душа даже в посмертии не может пересечь границ Земли Изгнанников. Не произнеся больше ни слова, Мъяонель наложил на магию своего пленника оковы, бросил его в той земле и удалился, а Казориус, стеная от боли, отряхнул одежду, поднялся и пошел по дороге. По пути он встретил человека, одетого по меньшей мере странно, но тирану в этот день было не до нарядов. Гораздо больше его интересовало другое.

— Скажи, добрый человек, — обратился он к встречному, смотревшему на него с жалостью и презрением, — что это за город далеко впереди различают мои глаза?

— Плебей, — ответил ему человек, — сын осла и собаки, рожденный на свет по ошибке родителей! Твое невежество столь глубоко, что не заслуживает даже насмешки! Знай, что дорога, по которой ты идешь, ведет к Вечному Городу, где тебя непременно бросят на растерзание диким зверям за твой отвратительный вид!

И, сказав так, человек пошел дальше, а Казориус направился к Вечному Городу. Однако там его не бросили хищникам — может быть, потому, что еще прежде он выстирал свою одежду в реке, а, может быть, потому, что незнакомец лишь напугал его и надсмеялся над ним.

Казориус стал жить в бедных кварталах города. Он поступил в услужение к какому-то мелкому торговцу. Все свободное время он тратил на то, чтобы отыскать здешних волшебников, снять оковы со своего Дара и вырваться из этих земель, но нигде — ни в храмах, ни обиталищах ведьм он не встречал подлинной магии, которая могла бы помочь ему. Меж тем, оковы, которые наложил на него Мъяонель, слабели день ото дня, ибо мир, в котором очутился тиран, разъедал любое волшебство, принесенное в него извне. Когда оковы спали окончательно, Казориус завыл от боли и бессилия, ибо в тот же день погасла последняя искра его собственного Дара. Так он оказался запертым в этих землях, которые заселяли Изгнанники и потомки Изгнанников, и был принужден жить среди них. Текли годы, и утративший бессмертие Казориус старел и слабел наравне со всеми. Отчаявшийся, потерявший надежду вернуть себе Силу, он стал тем, чьи души когда-то презирал и мял в своих руках, словно воск — стал обычным человеком. Со временем его тоска по Силе хотя и не ослабла, но как будто притупилась. Он исправно выполнял свою работу, обзавелся собственным углом и даже женился. Женщина эта была немолода и некрасива, и супруги не любили друг друга. Сойтись их вместе заставили скорее необходимость и удобство, чем влечение друг к другу. У женщины уже были дети, а Казориусу она родила еще двоих. Хотя они оба были свободны, но жили во многом хуже рабов — ибо раб пресмыкается только перед своим господином, им же приходилось пресмыкаться перед многими. Голод был самым частым гостем в их доме, и среди соседей не находилось никого, кто бы уважал Казориуса или был с ним дружен. Его собственные дети не любили его, ибо он желал властвовать над ними, как когда-то властвовал над целой страной, но теперь он не обладал той силой, которой обладал тогда, и, становясь старше, дети все чаще отказывались подчиняться ему и все чаще награждали его своим презрением. И тогда он смирился. Это принесло бывшему тирану успокоение. Он уже ничего не желал, кроме как тихо сойти, наконец, в Страну Мертвых. Память о собственной Силе превратилась для него в сон. Так он жил — длил дни до смерти, и не помышлял о большем, но наступил 410 год, и варвары ворвались в Вечный Город. Рабы восстали против своих хозяев, и все сражались со всеми, а гунны убивали и рабов, и хозяев, и наемников. Запылали храмы и дома, всюду слышались крики умирающих. Жену Казориуса растоптала толпа, когда они пытались вырваться из города, сына убили варвары, а дочь они увели с собой в плен. На детей его жены обрушилась стена горящего храма, и лишь Казориус, из-за хромоты не успевавший за ними, остался в живых. Каким-то чудом ему удалось выбраться из Вечного Города. Остановившись на одном из его холмов, он оглянулся назад, и увидел лишь пламя и дым, вырывающиеся из-за стен. Он знал, что умрет здесь — на чужой земле, в стране слепых Изгнанников. И тогда он проклял того, кто заточил его — проклял, надеясь, что хотя бы его проклятье вырвется за стены этого мира — пусть даже прежде это не смогли сделать его разум, его душа, его магия и его плоть.