Про Угря мало кто что знал. Почти ничего не знали…

Правда ли, нет ли — но говорили, что Угорь в воде переставал быть человеком. Когда он нырял в море — его тело растворялось в волнах. И только солнце играло на скользкой блестящей черной спине неведомого, невесть откуда возникшего зверя.

На берегу же Угорь чувствовал себя неуютно — часто задыхался, хрипел и выбирал каждый удобный момент, чтоб окунуться хотя бы на миг в воду. Он и рыбу ловил руками, плавая за косяком — сам, как рыба.

И от людей он ушел, чтоб жить у моря. Поселился в прибрежной пещере. Жил — не тужил. Кому совет нужен был — сам приходил. А приходили к нему многие. Море — оно ведь все Угрю рассказывало. И что когда сеять, и как наговор отвести, когда бурю ждать.

Сам он бурь не боялся — напротив, встречал их как праздник — танцевал дикий танец свободы в волнах, уходя в распахнутую пасть моря.

И еще Угорь не боялся Хозяина. Не нужно ему было ни зерна, ни скота, ни земли — море его кормило, считая своим сыном, болтали в Поместье, что покойница Выдра, Царствие ей Небесное, понесла ребнка, купаясь в жаркий день в море. Понасла, — а облегчения-то и не заметила — коки нажевалась, что ли? Уснула у кромки моря, а наутро — глядь — младенец у берега полощется. А как вынули его из воды — он причать стал, задыхаться, назад рваться, извиваясь — так и прозвали его: Угорь.

С людьми дружбы Угорь не водил — его друзья жили в море. Крестным отцом ему царь вод приходился, Хмырь. Русалки — сестрами да невестами. Проблемы людские не волновали Угря. Не понимал он, зачем живут люди скотской жизнью — угодничают рабски пред Хозяином, да горб гнут, кто в поле, кто на пастбище. Не понимал он общинного быта. Что с того, что один богаче, другой — беднее? Все братья. Так говорят в Деусане. И если он, безбожник сызмалетства Угорь осознал все это, то что же вы, верующие?

— Зачем люди ходят в Деусану? — спрашивал он в детстве морского Хмыря. — Что Хозяину с того, что перед ним раболепствуют?

— Не вникай, — сынок, — неизменно отвечал Хмырь. — Окунешься в трясину — не вылезешь. Стоячей водой пахнет род человеческий. Живи свободно.

И жил Угорь привольно, вольготно, с единственным правом — на жизнь. И было его этого завсегда довольно.

Но приходили к нему люди. Плакали. Кланялись. Спрашивали:

— Не знаешь, Угорь, кто мою лошадь увел?

Он улыбался, скаля зубы (Помочь? Пустяк!), выходил на берег, вставал пред водой на колени, смотрел на свое отражение, которое игриво менялось, превращаясь в чужой незнакомый облик, и голос Хмыря сообщал ему:

— Сынок, ты видишь вора Потеряй Карман. Ушел он с конем на ярмарку в Теласко…

Благодарные за совет несли Угрю яйца, муку, сало, он все брал, потому что не мог никому объяснить, что плата ему не нужна, и что ему достаточно моря в этой жизни, а больше ничего и не надо.

И вот настало время… Странное время. Запенился грозно прибой, и черная туча пришла с севера. Страшная черная туча — какие люди носят в своем горле. И воды закружились в вихре ярости, ломая рыбацкие лодки.

— О-го-го, — свободно вздохнул Угорь и окунулся в прибой. И маленькая черная тучка вылетела из его горла и понеслась вверх, в небо, и соединилась с большой тучей, и волны злобно ощерились и ударили Угря по лицу.

— О-го-го, — еще раз крикнул он, и тело его стало хрустально-прозрачным. И играя волнистыми плечами, подплыли к нему подружки-русалки. Засплетничали, кокетливо взмахнув длинными ресницами:

— Там Хмырь. При полном параде.

— В бороду европейские водоросли вплел. Дорогие. Импортные.

— И с трона слез. Гостя усадил какого-то. Ой, молоденький он! Краса-авчик. Светленький такой. Никто у нас его прежде не видел.

— И с тобой, Угорь, он говорить хотел, я подслушала. Хмырь потому и устроил бурю — знал, что ты сразу к нам соберешься.

Вылезли из орбит глаза. Меж пальцев проросли перепонки. Ноги слились в единую линию. Угорь распрямил упругое гибкое тело, протянул вперед руки и податливо принял волну, поднявшую его на гребень и бросившую на щербатое каменистое дно.

И тут же из темноты выступили глаза царя вод.

— Здравствуй, Угорь.

— Здравствуй, царь. Ты искал меня?

— Да, Угорь. Гость у нас. Помоги ему — чем в силах. В люди его, понимаешь, надо отвести. Придется тебе пойти, сынок. Никто из нас, кроме тебя, не может на берег выйти. Сам знаешь… Ты пойдешь — и он за тобой. Только знаешь ли… он немного со странностями…

— А кто он?

— Познакомься.

Вспыхнул яркий золотой свет, ярче солнца, золотей золота. Ослепленный Угорь зажмурился, прикрыв рукой глаза, а когда решился отвести руку в сторону — он увидел не Хмыря, ни собственного тела — всё исчезло в искрящемся потоке, посреди которого стоял прекрасный юноша, светящийся звездным огнем.

— Он пойдет тайком, — сказал царь вод Угрю. — Невидимым. Он не хочет, чтоб о нем знали до поры.

На опушке леса играл с бабочками дурак Колоколец. Блистая разноцветными лохмотьями, звеня переливчатыми колокольчиками, развешанными по рукавам, он бегал от цветка к цветку и громко болтал сам с собой:

— Всё красивое любит красивое, ибо бабочки любят цветы, а цветы любят бабочек. Но Колоколец любит и цветы и бабочек, а бабочки и цветы любят Колокольца, значит, Колоколец самый красивый в мире. Прекрасный Колоколец, как ты чудесно звенишь! Прекрасный Колоколец, какое светлое у тебя имя…

— Колоколец, — позвал появившийся из леса Угорь.

— Здравствуй, Угорь. Я самый красивый. Ты это знаешь?

— Знаю, Колоколец.

— Ты меня любишь?

— Очень.

— Пойдем тогда ко мне. И ты поешь моих лепешек.

— Я не хочу есть, Колоколец.

— Но если ты поешь моих лепешек, ты оставишь мне монетку. Ты не обидишь бедного Колокольца…

— У меня нет ни одной монетки, дружок…

— Всё равно. Тогда ты поешь моих лепешек и кого увидишь — всем скажешь, что Колоколец самый добрый и самый красивый.

Торопиться Угрю было некуда — Звезднокожий юноша, выйдя из воды стал невидимым, и только из следов его тянулись вверх грустные Небесные Слезы.

Угорь взглянул на небо — с моря ползла-надвигалась страшная черная туча.

— Ну, хорошо, Колоколец, пойдем…

Угорь жевал черствую пресную лепешку и запивал ее полутухлой водой, а дурак преданными глазами смотрел на него.

— Угорь… возьми меня с собой… Я с тобой хочу…

— Что это тебе вдруг приспичило?

— Черный гриб страха и злобы растет у людей в горле. Угорь добр и бесстрашен.

— М-м?

— У Угря в горле светлый фонтан. И Деус Брамос ходит с ним рядом.

Угорь поперхнулся лепешкой.

— Колоколец! Ты что, видишь его?!

— Дурак не во всем дурак, — меланхолично отвечал Колоколец. — Ты меня возьми с собой все-таки…

— Да неохота мне идти, — вздохнул Угорь. — С людьми еще связываться… Да и Брамос ваш — чудной. Попросился в Поместье, а сам исчез, только эти вот растут, — Угорь потянулся наружу и сорвал цветок. Не люблю я такие причуды. Иди-ка ты с ним дальше, раз так хочешь, а я вернусь к морю.

Он вылез из коряг сосны, в которых жил Колоколец, и вдруг увидел, что цветущие следы босых ног стали быстро удаляться в сторону Поместья.

— Деус Брамос! Деус Брамос! — запричитал Колоколец.

— Эй, Звезднокожий, погоди, пошутил я, — закричал Угорь и побежал вдогонку следам. — Мне за тебя Хмырь голову снимет!

Сзади мелодично зазвенели колокольчики. Угорь оглянулся — дурак спешил за ним, размахивая руками. А из следов Звезднокожего робко тянулись вверх голубые Небесные слезы.

К вечеру они пришли (но черная туча опередила их и уже поджидала там) в Крысиную Нору — селение, лежащее на пути к Поместью. Оборванные детишки, прыгая, проводили их на постоялый двор.

— Эй, Угорь, эй, Колоколец, почему у вас столько следов? У-лю-лю! — сообщали они селению новость, обрывая небесные слезы. — У Колокольца с Угрем по три ноги. Колоколец и Угорь пришли. Вместе. Смотрите, сколько цветов!