— Да, — рявкнул жандарм.

— Будьте готовы. Надо проводить этого… гостя в Поместье.

Звезднокожий молча стоял посреди двора. Сотни глаз внимательно и робко смотрели на него.

Вдруг словно сдрожь пробежала по его телу, оно покачнулось, как дерево. Наклонившись вправо, Звезднокожий вскинул левую ладонь ко лбу, выгнул руку дугой и стремительно бросил ее вверх. Лицо его замерло с выражением крайней сосредоточенности.

Толпа вздохнула и вновь замерла. Медленно, ни на кого не глядя, Звезднокожий выпрямил тело и заискрилось оно ярче прежнего. Возникла откуда-то из воздуха тихая неуловимая мелодия. Лица людей разгладились, напряжение спало. И только Ужас омрачился и побледнел. Звезднокожий закружился в танце света.

Люди, — звали его руки толпу, — идите ко мне. Я люблю вас. Идите, не бойтесь. Мне нечего вам прощать. Вы чисты и невинны. Идите ко мне, прекрасные мои друзья! Идите все вместе. И будьте все вместе отныне и навсегда. Пусть будет на земле рай. Мои бедные и любимые братья, я люблю вас, и ваши исстрадавшиеся сердца кричат в моей груди болью. Будьте вместе! Не мстите никому. Возьмитесь за руки, и идите, идите, идите… — одна за другой вылетали из глоток людей маленькие черные тучки и, чуть помешкав, уносились стремительно вверх, сливаясь с большой тучей. — Вы заслужили счастье, — пело тело Звезднокожего, — возьмите его, вот оно, здесь, перед вами. Ваше горе искупило все грехи. Берите, берите, берите счастье… Его хватит всем, не смущайтесь, берите. Всем хватит моей любви, друзья мои.

Тяжелая туша раздвинула толпу и вступила на крохотную импровизированную аренку.

— Именем Брамоса, — прорычала туша.

Мелодия исчезла. Легкая судорога волной прокатилась по телу Звезднокожего. Он остановился и внимательно вгляделся в физиономию Кирпича.

— Именем Брамоса, ты арестован за бродяжничество, — тяжелая пятерня жандарма легла на плечо Звезднокожего.

— Эй, полегче, брат, — подал глолос Угорь. — Смотри, как бы я о тебе Хмырю не сказал, что думаю! А моих друзей, учти, твой закон не касается. Они тебе устроят рыбий пир.

— Р-разойдись, — рявкнул Кирпич.

Толпа поколебалась и раздвинулась. Колоколец снова заплакал, причитая и всхлипывая. Побледневший, было, Ужас вновь налился здоровым серо-черным румянцем и обрадованно-суетливо потер друг о друга лапы.

Звезднокожий отрешенно улыбнулся, бросил веселый взгляд в прикрытое ставней окно бара и легкими шагами, сопровождаемый жандармом, отправился под арест в Поместье.

Следом за ними выскочили за ворота и Угорь с Колокольцем. И Ужас, нехотя бросив толпу, снова присоединился к разношерстной компании. Сзади задвигалась-загромыхала, освобождая солнце, страшная черная туча. Видимо, и она решила прогуляться в Поместье…

Во дворе, под слепящим солнцем, толпилась подавленная мрачная публика.

— Пути Господа нашего Деуса Брамоса неисповедимы, — провозгласил Крестец. — Он снова от нас ушел. Так ведь было, наверное, нужно? — неуверенно спросил священник. Но ответом ему было только тяжелое дыхание толпы, да несколько теней загадочно мелькнули тут и там и скрылись за изгородью.

Через час постепенно все разошлись — кто отправился в бар — посудачить с друзьями о случившемся за кружкой пивной пены, а кто домой — обдумать в уединении то, что Звезднокожий успел заронить в умы — тревогу ли? Грусть ли? Мысль какую?

— Где Берта-служанка? — спрашивали в баре мужчины у бегающего меж столов Крысы.

— Заболела, — кратко отвечал Крыса. Работы у него сегодня было на двоих — и только к вечеру он сумел выглянуть во двор, превратившийся в цветущую лужайку.

— Что за черт? — крякнул досадливо Крыса. — Эй, Берта! Выдери сорняки! — но тут же он вспомнил, что еще днем послал служанку вперед Звезднокожего с письмом к Хозяину.

Много-много веков назад люди были дикими и жили в шалашах в лесу. Поместья тогда еще не было, и Хоозяина, и денег — слава Брамосу — тоже. И были все люди — как братья и сестры, как мужья и жены. Дети диких были общими детьми, и еда, добываемая охотниками — тоже общей.

Что же случилось потом? Как и когда появился Хозяин? — об этом рассказывали страшные легенды и сказки. А что в них быль, что ложь — кто знает?

Но все же был один человек, который помнил те времена. Звали его старик Дуб. Впрочем, был он неразговорчив и всегда молчал.

А когда бы разговорился он, услышали б люди старую, как род человеческий, историю о том, как однажды в темном холодном шалаше диких родился задумчивый мальчик. Прозвали его — Печальный.

Однажды маленький Печальный ушел в чащу за ягодами и не вернулся. Его не искали, как никогда не искали и других потерявшихся детей. Ибо дети диких не возвращались только тогда, если их задирал лесной зверь, или падало, ломая слабые мальчишечьи позвонки, гнилое дерево, или острое жало черной змейки впивалось в маленькую пятку. Искать потерявшихся детей не имело смысла — их уже не было в живых, поэтому не досчитавшегося как-то раз вечером Печального ждали до утра, а утром и ужин, и завтрак его поделили между другими детьми.

Однако Печальный был жив и здоров и в этот день, и на следующий, и через год, и через сто лет, и даже тогда, когда внуки его братьев умерли от старости, и внуки внуков тоже умерли. А Печальный все жил.

Случилось так, что бредя в тот долгий день по чаще в поисках ягод, он сел отдохнуть под раскидистым дубом, прилег и заснул. Но не проспал он и десяти минут, как кто-то сильно шлепнул его по затылку. Печальный открыл глаза и огляделся — вокруг никого. Только рядышком, в ямке, золотисто-изумрудный желудь — лежит себе, хитро поблескивая.

«Почему желудь всегда падает на землю? — подумал Печальный. — И вообще почему все предметы земля притягивает? И как из такого крохотного желудя может вырасти такой громадный дуб?! Никак не может. Значит — это все не правда, а сказка?

Но глава рода никогда не рассказывает сказки. Он всегда говорит правду. Значит, из этого желуденка все-тки должен когда-нибудь вырасти дуб до небес? Ух, голова кругом! Но что-то мне все же не верится… Как это может быть?! Как это может быть?!» — изумленно восклицал Печальный, подавленный загадочностью природы, способной прятать великое в малом.

Ему совсем не хотелось возвращаться домой, в шалаш диких.

«Я должен сам увидеть как вырастет из желудя дяб», — решил он и сел, скрестив ноги, перед ямкой…

Бесконечной чередой, сменяясь в непрерывном земном ритме, потекли дни и ночи. Много зим унеслось с той поры.

Однажды охотники гнали по лесу лань. Быстрые тени сновали между стволами деревьев. Раненый зверь загнанно метался по дубраве, пугаясь боли, шума, неведомого врага, неизвестности, маячавшей сбоку. Но уйти от людей ему не удалось…

Обратно — возвращались нагруженные добычей — освежеванную тушу разделили поровну и бесшумными осторожными шагами двигались вперед.

Внезапно насторожились. Ведущий остановился и инстинктивно натянул тетиву лука. Там, вдалеке, белело что-то непонятное. Чужак, посягнувший на территорию диких? Нет. Тот давно услышал бы шорох травы, приметил бы разноголосую панику птиц.

Продвинулись ближе. Тихо окружили. Удивленно переглянулись, скрытые кустами — напротив столетнего дуба сидел, скрестив худые ноги, тощий голый старец.

Отступили назад, потом, в легендах, рассказывали, что с незапамятных времен в лесу сидит лесной дух — старик Дуб.

Перед битвами с чужаками мужчины приходили на это место и, боясь потревожить старца, молили его о победе. Старик не шевелился. Но мускулы воинов при виде его наливались упругой силой, а сердца — бесстрашием.

… Крохотная жизнь теснилась внутри желудя, пульсировала в ядрышке, рвалась наружу, натыкаясь на неприступную преграду — толстую жесткую кожуру. Энергия жизни умирала и воскресала в желуде сотни раз, процессы циркуляции затихали, чтоб потом взорваться, взбунтоваться с новой силой.