Молчановка встретила нас собачьим лаем, диким кошачьим ором и, конечно же, абсолютно пустыми, мертвыми домами. Если Медянск был мертв, то Молчановка еще только умирала. Умирала, страдая и корчась в конвульсиях, и это зрелище давило на психику сильнее, чем все, что я уже успел увидеть за сегодняшний день.

В стайках призывно мычали коровы, требуя еды. Несколько раз на дорогу, прямо перед нами, выскакивали собаки, за некоторыми из которых тянулась оборванная цепь. Они словно пытались остановить нас… Заставить обратить на них внимание, и выйти из машины. Зачем? Я уверен, что осиротевшие в эту ночь собаки понимали, что мы — последние люди этого мира. Вот только чего они хотели от нас? Тепла и ласки? Кнута и пряника? А, быть может, они, как и река, опьяненные свободой, теперь хотели разорвать нас в клочья, отомстив за годы сидения на цепи…

Мы долго колесили меж домов в сгущающихся сумерках, отыскивая что-нибудь подходящее. Что именно нам нужно я продумал еще сегодня утром, до встречи с Сашей. Прочный дом с погребом и гаражом, как можно меньше зависящий от цивилизации. Никаких электрических насосов — во дворе должна стоять колонка. Никакого газового отопления — только традиционная русская печь.

Мечтой был, конечно, дом с автономным генератором и уютным бомбоубежищем, но мечта — она на то и мечта, чтобы никогда не быть осуществленной.

Несколько раз я выходил из машины, чтобы проверить тот или иной дом. Трижды мне даже пришлось стрелять, отгоняя собак, табунами следовавших за нами. Оказывается, автомат был отнюдь не лишней вещью даже в мире, лишенном главного хищника, венца пищевой цепочки — человека.

Меня не устраивало то одно, то другое, но в итоге, когда темнота совсем уж, было, улеглась на деревню, я все же остановил свой выбор на небольшом одноэтажном брусчатом домике. Отчасти — потому, что он пришелся мне по душе, а отчасти — потому, что было уже слишком темно, чтобы продолжать поиски.

Тут выяснилось, что при всей моей предусмотрительности, я не подумал о самом главном. Об освещении! У нас не было не то, что фонарика, но даже и элементарных спичек.

— Дитя цивилизации! — обругал себя я, на ощупь пробираясь по сенкам и молясь о том, чтобы собака, будку которой мы видели снаружи, не оказалась в доме, — Как всегда надеялся купить спички по пути, в киоске?

Спички нашлись… За ними нашелся и фонарик, а потом — и сущее сокровище, керосиновая лампа, да не просто антикварная, а заправленная самым настоящим керосином. Слава богу, керосинку я обнаружил до того, как едва не наступил в коробку, в которой ютились десяток цыплят, полумертвых от голода.

Ни Саша, ни, тем более я, не были толком приспособлены к жизни в деревне. А уж тем более, в деревне безлюдной, пережившей беззвучный Армагеддон, уничтоживший в этом мире человечество. У меня в Молчановке жила бабушка, у которой я часто бывал в ранней юности, и потому помнил эту деревушку как райское место в дали от города. Потом, правда, годам к 17-ти, в виду своего увлечения девушками, кино и прочими атрибутами веселой студенческой жизни, к бабушке я наведывался раз в год, да и то, привезти пирожок и горшочек маслица… В общем, все мои представления о жизни вдали от цивилизации оканчивались студенческими походами на реку с ночевкой. Согласитесь, достаточно далеко от истинно дикарской жизни.

У Саши в деревнях не оказалось даже дальних родственников, и она, пусть и не будучи столь избалованной жизнью, как я, тем более не имела представления о прелестях местной жизни. А прелестей оказалось немало…

Я специально выбирал дом с подсобным хозяйством — чтобы на ближайший месяц предстоящего мне «отпуска» (а я к тому моменту уже твердо решил, что пробуду здесь не меньше месяца, наслаждаясь жизнью дикаря и обществом прелестной дикарки) нам с избытком хватило еды и питья. Здесь было все. Баня, гараж (со стоявшим в нем УАЗиком, ключи от которого нашлись на столе в доме), погреб, курятник (с тремя голодными и злыми курами), свинарник (на две не менее голодные свиньи) и стайка (с орущей благим матом коровой).

Я, собственно, и не ожидал, что мой «отпуск» будет изобиловать комфортом. Конечно, я не ожидал, что за один лишь день я дважды чудом избегу гибели, и не догадывался, что ждет меня в Молчановке, но все же предполагал, что все, что случится со мной в Зазеркалье будет мало походить на отдых в Египетском отеле на берегу моря. Так что мой оптимизм не могло сокрушить ничто! По большому счету, ведь в тот момент «отпуск» еще был для меня явлением временным. Своеобразным вызовом — справлюсь/не справлюсь. И если не справлюсь — в любой момент могу отправиться домой, что было равнозначно полному признанию поражения. А сдаваться я не собирался…

Поэтому стойко переносил все тяготы деревенской жизни… До двух часов ночи мы с Сашей мотались по дому, огороду и приусадебному хозяйству! Накормить корову? Что может быть проще! Вот только знать бы, что ест эта скотина! Сено? Где ж его взять-то в два часа ночи, весной, в вымершей деревне?! Оказалось, что на сеновале, на который еще нужно залезть…

Наелась, буренка, мать твою? Наелась, но продолжаешь завывать круче сирены скорой помощи?! Скотина, черт тебя дери! Ах, не доили весь день?! Интересно, а как же тебя, рогатая моя, доить? А во что? Где я среди ночи в незнакомом дворе найду чистое ведро?

Ведро нашлось, и за дойку коровы я усадил Сашу. Чуть не сломал себе шею в темноте, разыскивая дрова и уголь, чтобы затопить печку. Чтобы во дворе было видно хоть что-то — развел костер и посреди огорода, на что тут же отреагировала вся окрестная живность, устроив дикий концерт и ломанувшись на штурм нашей ограды.

Мы и так боялись выходить из дома, и даже в дорогу до туалета не рисковали пойти без автомата, теперь же стало и вовсе страшно. Десятки собак окружили изгородь и отчаянно лаяли, рычали и выли, глядя на меня голодными глазами. Костер я потушил, но зверюг это, похоже, не удовлетворило. Наоборот, когда во дворе снова воцарилась ночь, собаки пошли на приступ, бодро перепрыгивая через ограду. Мелочь из вежливости оставалась снаружи, а ко мне шли самые здоровенные псины… Впервые мне пришлось стрелять не в воздух, а по ним!

Грохота выстрелов заставил разбежаться всех, кроме трех громадных кобелей, которых я буквально изрешетил, выпустив по ним целый рожок. Новая забота — выносить их трупы за ограду, поминутно боясь, что кто-то набросится на тебя из темноты. При этом из стайки на меня еще и кричит Саша, у которой корова, перепугавшись выстрелов, опрокинула ведро и чуть не опрокинула ее саму…

Тепло в доме есть — это уже хорошо. Я даже нашел чайник и наполнил его водой — хоть чаю попьем, и на том спасибо…

В углу противно пищат цыплята… Выкинуть бы эту мелочь, скормить бы свиньям — все равно за предполагаемый месяц несушками они не станут. Но как я объясню их исчезновение Саше? Она то думает, что мы здесь надолго, если не навечно…

Потом были долгие поиски какого-нибудь пшена, которое с готовностью принялись клевать и цыплята в доме, и куры в курятнике. Хоть кто-то прекратил жаловаться на жизнь.

Саша вернулась с половиной ведра молока, красноречиво посмотрев на меня и дав понять, что кабы не я — ведро было бы полным. Не потерпев ее возражений я оставил нам на ужин от силы литр, а все остальное отдал свиньям, логически рассудив, что раз кошки любят молоко, то и эти всеядные твари не побрезгуют. Оказался прав… На молоко они набросились как алкаш на пиво поутру…

В погребе нашлась картошка, которую мы, совместными усилиями, сварили на печке, и умяли за обе щеки, закусывая квашеной капустой, пол бочки которой оказалось в том же погребе. Запив парным молоком ужин, показавшийся самым вкусным за всю жизнь, и употребив вовнутрь по бутерброду из «Подорожника», мы оба, не сговариваясь, откинулись на спинки стульев и улыбнулись друг другу.

Казалось, что пусть медленно, все же жизнь начинала налаживаться.

Казалось… Именно казалось. Но в тот момент, не смотря на какофонию звуков на улице, мы были сыты и довольны.