— Силим, — прошептал Джон Гарроуэй Эстебан на языке аханну. Сейчас ксенофилия вошла в моду вместе с инопланетными словечками. «Силим» означало «хорошо» или «так держать».

— Перед восходом солнца, — монотонно продолжал диктор, — части Третьего дивизиона Морской пехоты были доставлены суборбитальным транспортом в Гизу, нейтрализовали войска повстанцев и установили защитные укрепления. Таким образом, было установлено то, что президент Ла Салле назвала «зоной безопасности, призванной защитить интересы как Соединенных Штатов, так и Конфедерации в регионе».

Еще через минуту Джон Гарроуэй Эстебан переключился на репортаж из зоны боевых действий. Он видел американских морских пехотинцев, которые пригибались за укрытиями. Видел автоматические летательные аппараты, патрулирующие над пустыней. Видел, как команда археологов-конфедератов высаживается из трансатмосферного корабля и в сопровождении десантников направляется к основанию Великой Пирамиды Хеопса.

Изображение затуманилось и начало меняться. Джон Гарроуэй Эстебан обнаружил, что сидит на складном стуле в Розовом Саду Белого Дома. Президент Ла Салле стояла на невысокой трибуне в нескольких метрах от него. Ее лицо было искаженным и усталым, словно она всю ночь не сомкнула глаз.

— Один из моих предшественников, — сказала она, — называл Морскую пехоту США «мировой жандармерией».[11] Фактически, за сто пятьдесят лет они стали жандармерией президента. Первой группировкой национальных вооруженных сил, которую можно перебросить в любую точку планеты, где что-то угрожает нашим жизненным интересам. Я не могу сказать, что решение отправить наших молодых мужчин и женщин в этот регион далось мне легко. Раскопки в Гизе — это часть процесса потрясающих открытий, которые бесценны для нас, если мы хотим понять свое прошлое и природу инопланетных вторжений, которые повторялись на протяжении тысячелетий. Поэтому для нас жизненно важно, чтобы эти находки уцелели, чтобы не погибли от рук религиозных экстремистов…

С таким же успехом Джон Гарроуэй Эстебан мог слушать выступление президента, сидя прямо перед ней вместе с репортерами. Ясность и реализм ноуменальных ощущений почти не уступали подлинным. Его имплантанты были дорогими, с широкими возможностями. Почти две тысячи протеиновых процессорных узлов, выращенных из микроскопических нано-зерен. Две тысячи микроузлов, рассредоточенных по всей коре головного мозга и образующих кластеры с нервными центрами corpus callosum.[12] Его отец настоял на последней модели «Sony-TI 1200 Cerebralink» второй серии, укомплектованной набором социальных интерактивных знаков, высокоскоростным интерфейсом, вводом эмоциональных показателей и устройствами многоуровневого поиска по сети. В кои-то веки Джон был счастлив, что его отец был тем, кем он был — человеком, которому по карману такие расходы. «TI 12000» работала на ура. Это была та разновидность внутричерепных нанотехнических устройств связи, которые так любят техники и влиятельные главные администраторы. По сравнению с тем, при помощи чего другие школьники выходили в сеть — небо и земля… Да что там — световые годы.

Джону было восемнадцать, и он успевал хорошо за свой первый год университетской работы он-лайн. Карлос Хесус Эстебан решил, что его сыну предстоит защитить диплом по специальности «Управление бизнесом». Джон знал, что мнение отца относительно выбора его будущей карьеры может отличаться от его собственного, но в конце концов…

В правом верхнем углу мысленной картинки мигнул желтый свет. Вот дерьмо!

Джон послал мысленный сигнал «закрыть панель», но предупреждающая программа, которую он написал для своей «Sony-TI», оказалась недостаточно резвой, чтобы помешать появлению отца. Картинка на панели замерла, потом схлопнулась в точку и снова развернулась, демонстрируя президента Ла Салле, которая застыла с чрезвычайно глупым видом, умолкнув на полуслове.

Перед глазами Джона возникло ноуменальное изображение отца — усатого исполина, сурового, исполненного чувства собственной значимости, в модном деловом костюме темно-лилового цвета. Глаза под насупленными бровями метали молнии.

— Какого дьявола?

Голос Эстебана-старшего был подобен грому. Повинуясь давно отработанной привычке, Джон подобострастно согнулся, но тут же вспыхнул:

— Это моя сеть!

— Ты так думаешь, маленький ловкач? Я покупал тебе эту безумную технику не для того, чтобы ты смотрел всякую политическую порнографию. В моем доме этого не будет!

Изображение президента Ла Салле исчезло, словно ветром сдуло. Джон в гордом одиночестве вплыл в киберпространство своего отца. Он пытался настроить свою панель, чтобы чувствовать себя не столь похожим на крошечный сателлит на орбите планеты-гиганта, но убедился, что мысленным командам система управления больше ему не повинуется. Отец полностью завладел его «сетевой территорией».

«Ничего, недолго осталось. И я смогу ноумировать все, что захочу».

Эта мысль возникла нежданно. Но отец уловил ее. Или ее отзвук. Хотя… мог ли он такое сделать?

— И как это понимать? Программа-взломщик? Как ты думаешь, к чему это приведет?

Джон ощутил движение киберпотока, перемещающего пакет данных. Проклятье! Отец тщательно просматривает его файлы. Если он выяснит…

— Что ты прячешь, мучачо? А? Что там у тебя?

Отчаянным рывком Джон сумел сделать мысленный «клик» и прервать соединение. Потом снова опустился на свою сенсорную кушетку. Привычная домашняя обстановка, его собственная электронная комната… Некоторое время он лежал, тяжело дыша. Черт бы тебя подрал, папочка! После этих вторжений он каждый раз чувствовал себя дрожащим ничтожеством… как будто его только что изнасиловали. Просто отец считает себя вправе следить за всем, что его сын делает в сети…

Точнее — «знать все, о чем его сын думает». Это было грубое вторжение в его частную жизнь, нарушение личных границ, границ его личности… Оскорбительное, как оплеуха.

Если отец так разозлился из-за того, что он следит за освещением Египетского кризиса… Можно представить, в какую ярость придет папочка, когда через несколько дней окажется, что сынок-сосунок покинул дом, чтобы сделать хоть что-то стоящее.

Жестоко, подумал Джон Гарроуэй Эстебан. Но три месяца назад ему исполнилось восемнадцать. Теперь он свободный человек. Больше всего на свете он хотел стать морским пехотинцем — с тех самых пор, как слушал мамины рассказы о поколениях Гарроуэев, о том, какую роль они играли в войнах от Кореи до Мексики.

Скоро он сам станет десантником. Он отряхнет с ног грязь этой чертовой планеты и отправится посмотреть другие миры.

Силим!..

Межпланетная база Морской пехоты

Марс-Главная, Марс.

19:14 по Гринвичу

Примерно в двухстах десяти миллионов километров от Е-комнаты, где Джон Эстебан предавался размышлениям, полковник Томас Джексон[13] Рэмси — для близких Ти Джей — коснулся кнопки оповещения у двери кабинета своего командира.

Дверь услужливо скользнула в сторону.

— Генерал Кэссиди… Явился по вашему приказанию, сэр.

— Войдите, — откликнулся Уильям Кэссиди, не отрывая взгляда от монитора рабочей станции.

Рэмси вошел — вернее, проплыл — в каюту, аккуратно вписавшись в люк, и плотно сжал руки за спиной. Он не знал, зачем его вызвали. И не слишком беспокоился из-за этого, но когда тебя вызывает Бригадный генерал Кэссиди… Строгий, деловой генерал Кэссиди с крутым нравом, кожей цвета махагона, серебряными волосами, упрямый как осел; генерал Кэссиди, про которого говорят, что за пятьдесят метров от него молоко скисает… Словом, никогда заранее не узнаешь, чего ожидать от генерала Кэссиди.

— Вольно, вольно, — произнес Кэссиди после минуты молчания, стянул с головы венчик линков, швырнул его на стол и протер глаза. — Хватайте стул.