Она не видела, не спрашивала, где летал мотоцикл. Открыла глаза, когда земля под ней остановилась и перестала трястись. Увидела калитку Железниковых. Бабку на лавочке. Бабка из-под руки разглядывает, какую такую там невесту, слава тебе, господи, наконец-то привез Василий… А Люська прилипла к багажнику — и ни туда ни сюда, закостенела так, что руки не разжимались.

Из дому выскочил Лешка, злорадно захохотал:

— Гляди, Васька, как она за тебя ухватилась!

Люська еле сползла с багажника, ладошкой незаметно затерла мокрый след на кожаной спине. Лешке она ничего не ответила, даже дураком не обозвала. Из уважения к Василию. Железниковы все очень переживали за своего Лешку. Он был у них не то чтобы глупый или несмышленый, нет. Дома и на улице он соображал нормально. Но школьные науки сбивали Лешку с толку и очень часто шли ему лишь во вред. Особенно грамматика. Лешка доучился по русскому языку до того, что стал делать ошибки в самых простых словах. В диктанте вместо «узник» написал «уздник». Борис Николаевич его спросил, откуда взялась лишняя буква «д», а Лешка совершенно спокойно объяснил, что, согласно правилам грамматики, определял корень от слова «узда».

Бабка Железникова всё же разглядела, кого привез Василий на мотоцикле. Плюнула в сердцах и замахнулась на Люську ореховым костылем. Лешка от смеха лег на траву и задрыгал ногами. А Василий ничего этого не заметил. Развернулся и покатил по проулку. Напротив Савельевых остановился, накренил мотоцикл, уперся ботинком в мостик перед калиткой и подудел.

Из калитки вышел савельевский квартирант, учитель Борис Николаевич. В школе он работал недавно, всего второй год. Очень не похожий на других школьных учителей, пожилых или вовсе старых. Молодой, сильный и веселый.

— Привет, Василий! Куда собрался?

— Садись, Борис, подвезу до клуба! Ты в кино?

— Хоть бы коляску завел… — Борис Николаевич потрогал руль, похлопал по бачку. — Всё в моторе копаешься, а на внешние усовершенствования никакого внимания. Сажаешь, как птичку на ветку…

— С коляской одна обуза. И устойчивость уменьшается, — ответил Василий. — Мотоцикл — он от верблюда произошел. Выносливый и жрёт мало. И, если хочешь знать, на нем можно хоть за тыщу километров ехать. Я ж тебе говорю — потомок верблюда… Ну как? Поехали?

— Поехали! Давай на тот год соберемся и двинем на юг. На Кавказ. У меня там все тропки знакомые. Твой верблюд по крутой горной тропе пройдет?

— Под уздцы проведу! — засмеялся Василий. — По любой тропе.

— Будем считать, что договорились!

Борис Николаевич одним прыжком очутился на багажнике за спиной Василия. Не гнулся, не лепился — легко и свободно сидел. Мотор зачастил оглушительно, и лишь дымок повис у калитки савельевского дома. Даже куры на этот раз не застонали, и бабы не ругались вслед мотоциклу. Бабы сошлись к железниковской лавочке и с большой приятностью поговорили о савельевском квартиранте. На этой лавочке мнения о людях редко совпадали, но тут соседки все как одна дружно согласились, что молодой учитель и скромен, и уважителен, и опрятен, и бережлив, и вообще пример для всех мужчин, проживающих окрест.

Василия соседки так же дружно осудили: не годится на улице, при всех, а особенно при учениках, «тыкать» учителю, даже если тот ровня по годам. Потом поговорили о семейных делах Бориса Николаевича. В городе у него осталась невеста, она ещё доучивается на врача. Как закончит, приедет к нему. Борис Николаевич уже в больнице договорился, чтобы ждали его будущую жену и за ней оставили должность. Опять же квартира намечена им при больнице. И эту его заботливость бабы тоже одобрили. Люська под их всеведущий разговор старалась представить себе, какая же у Бориса Николаевича невеста. Наверное, черноволосая, смуглая, с глазами-сливами… Как на Кавказе. Зря, что ли, он всё время про горы вспоминает. И не какие-нибудь другие, разные, а всё только Кавказ. Снежные пики, зеленые долины, древние монастыри.

Раньше Люське больше нравилась математика, задачи она лузгала, как семечки, а теперь ее любимым предметом стала литература. Борис Николаевич входил в класс и смешливо морщился:

— Опять пахнет немытыми ушами! Кто дежурный?

Дежурный бросался открывать форточку. Но чаще Борис Николаевич его опережал, сам открывал форточку, легко привстав на край подоконника. Ребятам нравилось, что учитель такой быстрый и ловкий.

— Железников! — строго говорил Борис Николаевич. — Ты как сидишь? Подтянись!

И Лешка Железников, по обыкновению полулежавший на парте и расстегнутый до пупа, не огрызался, как на завуча Марию Павловну и на всех других учителей, а садился прямо и подтягивал «молнию» до горла. Борис Николаевич обещал, если Лешка исправит двойки, принять его в школьную хоккейную команду.

Но даже литература иной раз сбивала Лешку с толку.

— Железников! — вызвал его Борис Николаевич. — Иди отвечать! Что было задано на дом?

Лешка встал у доски, мученически завел глаза.

— Слово об этом самом… ну… как его?.. князе Игореве… Шестнадцать строк наизусть и характеристики русских князей…

— Не «князе Игореве», — поправил Борис Николаевич, — а «Слово о полку Игореве». Ну, читай, Железников.

— С начала читать? — мрачно уточнил Лешка.

— С первой строки.

Лешка откашлялся.

— «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий… — глухо забубнил он, — трудных повестий о…» — Лешка запнулся, с надеждой поискал глазами по классу: кто подскажет?

— Старостин! — вызвал Борис Николаевич. — Скажи Железникову, в чём его ошибка.

Пятерочник Витя Старостин всегда рад выскочить.

— Вы, Борис Николаевич, нам перевод задали выучить, а Железников с левой стороны зубрил!

— Не мне говори, а Железникову, — попросил Старостина Борис Николаевич. — И что значит «с левой стороны»? Ты, Старостин, хотел сказать, что Железников невнимательно слушал вчера домашнее задание и потому выучил древнерусский текст? Скажи, Железников, а перевод ты учил?

— По-немецкому не велели никогда переводы заучивать, — убежденно возразил Лешка. — Велели немецкие стихи на немецком и учить. — Он шумно вздохнул и встал в позу. — «Айн фихтенбаум штейт айнзам им норден ауф калер хе…» — Железников отмахнулся от учителя и побрел на свое место, обреченно стаскивая «молнию» до пупа.

Борис Николаевич с сердитым, недовольным лицом наклонился над журналом. Ребята съежились и уткнули носы в хрестоматии.

— К доске пойдет… — Карандаш взлетел вверх, кого-то приметил и с размаху клюнул: — Пойдет Тиунова!

Вылезая, Люська больно стукнулась коленом. Краем глаза ухватила напоследок из хрестоматии: «…серым волком по земле, сизым орлом под облаками…» Дома она читала про волка низким, гудящим голосом, про орла — высоким, звонким. Слышал бы кто, как Люська умеет читать стихи — в красивой позе, с выражением в голосе и на лице. Нет, никто не слышал. Чем больше нравились Люське стихи, тем больше она стыдилась при людях произносить их с выражением. И сейчас наклонила голову и отбарабанила все строчки без смысла, без запинки. Загибая пальцы, перечислила всех князей. И остановилась, как на столб налетела.

— Приехали! — сообщил классу Старостин.

Борис Николаевич посмотрел на Люську скучными глазами.

— Это все?

Земля вдруг ушла у Люськи из-под ног. Конечно, Борис Николаевич её презирает. За тупость. За деревянный голос. За жидкие косицы желтого цвета. За руки в заусеницах. За всё.

— Нет! — с отчаянной решимостью выпалила она. — Не всё! Я ещё расскажу, как нашли рукопись «Слова о полку Игореве»… В одном старинном монастыре…

Во главе экспедиции, нашедшей драгоценную рукопись, была молодая, стройная женщина с волосами цвета янтаря. Она первой спустилась в подземелье древнего грузинского монастыря, что стоял над бурной горной рекой. Страшно было ей идти сырыми и узкими подземными ходами, но женщина всё шла и шла дальше, освещая путь слабым лучом карманного фонарика. Товарищи отстали, она шла одна и вдруг заметила под ногами проржавевшее кольцо, вделанное в каменную плиту. Женщина отодвинула плиту, и перед ней открылся ход в тайник. Старинные чаши. Монеты. Груда книг в кожаных переплетах. Женщина раскрыла одну из книг, и крик радости вырвался из её груди. То была книга, которую она искала всю жизнь… «Слово о полку Игореве».