— Тиунова, а кто была эта женщина? — заинтересовался Борис Николаевич.

— Научный работник. По древнерусской литературе.

— Фамилию ты запомнила?

— Нет! — Люська вспыхнула и опустила голову.

— Всегда ты, Тиунова, что-нибудь да не запомнишь! И дневника твоего я на столе не вижу. «Пять» за интересное сообщение, «три» за небрежность. Ставлю тебе «четыре». Неси сюда дневник.

Люська подала Борису Николаевичу дневник, а вернувшись на место, никак не могла запихнуть его обратно в портфель. Руки у нее тряслись. Что она там, у доски, наговорила? Или ей только померещилось — ничего она не рассказывала, ни про какое подземелье?..

Но на перемене к ней подошел пятерочник Витя Старостин.

— Тиунова, ты в каком журнале про тайник вычитала?

— Где вычитала, там теперь нет! — огрызнулась Люська.

— Не хочешь сказать — не надо! Я и сам в библиотеке спрошу. Ты где брала? В школьной или в совхозной?

— А вот и не скажу! — хихикнула Люська.

Глупо хихикнула — самой противно стало. И, чтобы Старостин отвязался, она ткнула его кулаком в живот. Старостин пискнул и щелкнул её по носу.

Возвращаясь из школы вместе с Верой, Люська уныло думала, что завтра въедливый Старостин непременно пристанет с расспросами к самому Борису Николаевичу.

— А у нас так интересно было сегодня на литературе, так интересно, — хвалилась Вера. — Такая захватывающая история… Столько лет считали, что пропала книга, а она нашлась… В грузинском монастыре…

— Что-о-о-о? — остолбенела Люська. — Откуда ты узнала про монастырь?

— Борис Николаевич сегодня рассказывал… Он знаешь сколько раз на Кавказе бывал, всю Грузию пешком обошел… Так интересно рассказывал!

— Что интересно? — дрожащим голосом спросила Люська. — Как книгу нашли?

— Про книгу тоже интересно. Но мне больше понравилось, как Борис Николаевич с товарищами через пропасть переправлялся. Я бы умерла со страху! — Судя по Вериному голосу, умирать со страху было очень приятно.

У Люськи от её рассказа голова пошла кругом. Какой монастырь? Ведь не было ещё никакого монастыря! И находки ещё не было! Всё только будет когда-то… Десять лет спустя… Но, может быть, кто-нибудь уже и в самом деле нашел ту старинную книгу? Недавно нашел! Как раз в грузинском монастыре! И никто другой, а молодая женщина, научный сотрудник по древнерусской литературе. Ведь ищут люди эту старую книгу… Искали-искали — и нашли…

У Люськи как гора с плеч свалилась.

Всему виной был грузинский монастырь над бурной горной рекой. Знакомые любимые места. Борис Николаевич, когда ещё учился в пединституте, все каникулы проводил там. А если удавалось, и зимой устраивался на какие-нибудь кавказские сборы или соревнования. Когда эта бестолковая Тиунова, эта пигалица, начала рассказывать про находку в монастыре, Борис Николаевич сразу представил себе неприступные стены, прилепившиеся к скале. Монахи — черт бы их побрал! — и в самом деле могли унести туда и запрятать старинные российские книги.

— Ах, голубчик! — убитым голосом выговаривала ему завуч Мария Павловна. — Как же вы могли!.. Повторять в другом классе фантазии девочки! Принять детскую выдумку за действительный факт… за сообщение о величайшей научной находке…

— Мария Павловна, но вы же знаете, — Борис Николаевич пожал плечами, — я завален тетрадями. На мне школьная самодеятельность. На мне хоккейная команда, хотя в школе есть учитель физвоспитания. Работы по горло. И, естественно, я не всегда успеваю следить за дополнительной литературой к уроку. А в наше время столько происходит сенсационных открытий. Поневоле перестаешь удивляться. К тому же — обратите внимание! — Тиунова из восьмого «Б» обычно не блещет красноречием, а тут она сделала связный и содержательный доклад. Вполне естественно, что я…

— Голубчик! — взмолилась Мария Павловна. — Но ведь это же «Слово»! Если бы в самом деле отыскалась рукопись… Произошло бы выдающееся событие в жизни всей страны! Сообщение о находке напечатали бы на первых страницах все газеты! А Тиунова? На какой журнал она сослалась?

— Что-то вроде «Знания молодежи»… — нехотя пробурчал Борис Николаевич.

— Да нет такого журнала! — Маленькая, с седым узелком на макушке, она встала из-за стола и принялась мерить шажками свой кабинет. Борис Николаевич остался сидеть на диване, и его молодое лицо выражало чрезвычайное возмущение. — Нет такого журнала! — твердила Мария Павловна. — Мне и раньше казалось, Борис Николаевич, что вы мало читаете. А учитель обязан учиться всю жизнь!

— Вы поймите, Мария Павловна, что вся эта история лишь досадный случай, абсолютная нелепость…

— Не знаю, не знаю, — приговаривала она. — Иной раз мне кажется, что вы равнодушно относитесь к своему предмету. А ведь вы учите детей литературе… словесности, как назывался ваш предмет в старину. «Слово о полку Игореве»… Пушкин… Некрасов… Горький… В русской литературе живет душа народа. Сколько детей прошло передо мной за годы моей работы в школе… Я убеждена, я тысячу раз убеждалась, что все их будущее зависело от того, насколько они в детстве любили литературу…

— Да, — конечно, — кивал Борис Николаевич, — вы абсолютно правы. Но… — Ему надоели прописные истины, которыми уже не первый раз угощала его смешная старушенция в деревенской кофте навыпуск. Он встал, чтобы оставить за собой последнее слово в этом неприятном разговоре. — Я хотел бы, чтобы мои старшие товарищи, к которым я привык обращаться за советом, за опытом, не раздували этого мелкого происшествия. Но если вы решили разобраться во всём до конца, то поинтересуйтесь, зачем понадобилось Тиуновой выдумывать про монастырь, про тайник, про книги… Я не вижу в её поступке наивной детской фантазии! Это злой поступок! Она хотела нарочно поставить меня в дурацкое положение.

— Вы так думаете? — растерялась Мария Павловна. — Я постараюсь узнать, зачем она это сделала.

— Но уж разбирайтесь с Тиуновой при мне, а не за моей спиной! — предупредил Борис Николаевич. — Я не позволю подрывать мой авторитет!

Мать отхлестала Люську кухонным полотенцем. Мокрым. Холодным. Пахнущим жирными ополосками.

— Не обманывай добрых людей! — задыхаясь, внушала Люське мать. — Не ходи смолоду по кривой дорожке! Тебя дома добру учат! А от тебя самой добра не дождешься! От тебя сраму дождешься. Доживу, что в подоле принесешь!

Мать, когда Люську — разом за все — воспитывала, всегда под конец не забывала упомянуть о подоле.

Люська не вырывалась. Не больно ей было. Всё равно теперь. Пусть бьют! Пусть срамят на весь проулок. Пусть из дома выгоняют. Всё равно…

Из дома Люську не выгнали. Она сама ушла. Через огороды, через овраг, через убранное, в сухих пеньках, кукурузное поле. На гудящее большое шоссе.

Дальше идти было некуда, только ехать. Люська села на крупитчатый обломок бетонной плиты и горестно подперла щеку соленым кулаком. По зеркально натёртому асфальту бежали глазастые автобусы, широкобокие грузовики. Серые «Волги», как серые волки, проносились, низко стелясь над землей, а в чистом, высоком небе сизым орлом вился самолет.

«Не лепо», — вспомнились Люське таинственные слова. — «Не лепо».

Она слезла с бетонной плиты и спустилась во влажный придорожный ров, заросший высоким клевером с крупными трилистниками. Была бы Люська счастливая, нашла бы клевер в четыре листочка. Нет, ей не найти… Вот Вере, той всегда попадается счастье — и в клевере, и в сирени. Она счастье в рот запихивает и жует, целыми горстями набирает и жует. Такое у неё во всём везенье.

— Соседка, ты чего по канаве лазишь?

Наверху, на кромке асфальта, стоял возле своего мотоцикла Василий Железников, одетый по-рабочему, в ватнике, в замасленной кепке с надломанным козырьком. Люська и не слышала, как он подкатил.

— Гуляю! — строптиво ответила она.

— Домой, хочешь, подвезу?

— Не хочу!

— Домой не хочешь — просто так покатаю…

— И кататься не хочу…