— Вы живёте устаревшими традициями, Рытхэу, — не унимался Лёша, — от которых надо избавляться. Я бы даже сказал не традициями, а стереотипами. Мысль о равенстве кажется вам дикой, но в ней одной и есть правда.

— Так чего же ты не ходишь с братом на охоту, а лишь учишь наших детей, болтаешь с женщинами да читаешь привезённые книги? Где твоя правда, где равенство?

Лёша сдался. Слово коммунизма было бессильно в этих землях. По крайней мере, одно лишь слово. Сложившиеся устои можно было разрушить только насилием, на которое юноша не способен, но способны те, что приедут сюда через год или два с подарками в виде кубиков сахара, плиток шоколада, а также с ружьями, заряженными дробью справедливости. Тогда и поделят оленей, свергнут богов, людей сделают равными, а тех, что равными не делаются, заставят исчезнуть. Цель Лёши — хоть как-то подготовить этих запутавшихся аборигенов к неизбежному перелому.

— Пойдём? — спросил шаман, прервав цепочку воспоминаний. — Ты хотел повидать брата.

— Пойдём.

— Будь осторожнее, Рытхэу, прошу тебя, — предупредила старушка. — Тепло грядёт, снег тает, вскоре ягель покажется под ним. Либо истончившийся лёд, что едва и ребёнка выдержит.

— Я иду не к морю, а в сторону леса, не волнуйся. Сегодня со мной точно всё будет хорошо.

Рытхэу вышел первым. Лёша задержался в чоттагине[5], так как его позвала Гитиннэвыт. Огонь за спиной старушки заволновался от несуществующего ветра и — отчего мурашки побежали по коже — зашептал. Или юноше показалось?

— Огонь говорил со мной о тебе, таигитан, о твоих снах, — Гитиннэвыт заглушила шёпот пламени своим голосом. — Сегодня случится беда, но вместе с ней придёт и радость, вернётся жизнь. Слова, что ты жаждешь услышать от картинки молчаливого бога, от крестика, что сжимаешь по вечерам, произнесут наши боги. Но это позже, не сейчас. А теперь иди. Брат ждёт.

Брат ещё не вышел, поэтому шаман и юноша зашли в его ярангу — более тёплую, комфортную, неуловимо влекущую. Причиной тому была молодая Айнана — вдова, к которой подселили Михаила. Она встретила гостей с улыбкой, предложила чай. Отказаться не представлялось возможным.

— Етти, Рэтхэу! Етти, Йичьем![6] — Михаил обнял каждого.

За три месяца он, в отличие от брата, спокойно научился говорить на чукотском языке. Да и вообще, если честно, изменился до неузнаваемости, что огорчало Лёшу. Ведь Михаил вместо попытки преобразить чукчей преобразился сам. Ассимилировался. Спокойно жил без еженедельной бани, ходил на охоту и мастерски добывал дичь вместе с богатым на оленей Имрыном — братом Айнаны. А уж эта Айнана…

Полногрудая женщина, разливая кипяток, с не оставляющей сомнений нежностью смотрела на Михаила. Мужчина же с не оставляющей сомнений нежностью смотрел на Айнану. У видящих эту сцену Лёши и Рэтхэу сомнений не оставалось.

То, что Михаила подселили к Айнане, было стратегическим решением. Имрын, как и принято, должен был полноценно ухаживать за вдовствующей сестрой, а каждый знает, что содержание двух яранг — тяжёлая ноша. Поэтому как только он получше узнал старшего брата Лёши, то тут же предложил ему переселиться. И тогда все соседи начали терпеливо и при этом трепетно ожидать.

Первые недели Айнана и Михаил скромно сосуществовали вместе, спали в разных углах. Изредка мужчина заводил разговор о коммунизме, пел военные песни либо не особо понятные, но забавно звучащие частушки. Ещё через две недели, он, по приглашению Имрына, начал ходить на охоту в меховой одежде мёртвого мужа женщины и добыл своего первого моржа. Соседи, видевшие разделывающую тушу Айнану, утверждали, что она улыбалась. Позже всех пригласили на пир, на котором уже точно стало ясно, что хозяйка находится в приподнятом настроении.

Со временем Айнана начала чаще разговаривать с Михаилом, обучая его чукотскому языку, радуя сказками, как ребёнка. Мужчина же, словно настоящий чукча, привык тщательно очищать от снега шерсть на кухлянке и торбасах, чтобы дольше прослужили. Ездить с братом в посёлок стал лишь за сладкой мелочью для Айнаны.

Месяц назад Тиныл, жена Имрына, зайдя в гости, заметила, что в яранге расстелено всего одно спальное место. Позже Михаил признался брату, что собирается жениться. А Айнана с гордостью сообщила подруге: живущий с ней таигитан, теперь называемый мужчинами тумгытуром[7], подарил ей то, чего не успел подарить предыдущий муж, — ребёнка. Родит она к концу осени.

Именно тогда и пропали все сомнения.

— Етти, Имрын!

Когда, наконец-таки, прибыл Имрын, Айнана вместе с мужчинами вышла на только-только освещённую волчьим закатом улицу. И всё то время, пока фигура Михаила с винчестером за спиной отдалялась, женщина неподвижно стояла. Будет она стоять так долго, пока мужчина полностью не пропадёт из виду. А вечером, когда Михаил вернётся, даже если ни с чем, встретит его тёплой ярангой да с ковшиком горячей воды.

Краем глаза Айнана раздражённо поглядывала на Лёшу.

— Почему ты здесь?! — не выдержала она.

— Мы редко видимся с братом. Хотел его проводить.

— Я не о том. Почему ты здесь, а не с ним?!

— Айнана, — укоризненно прервал женщину Рытхэу, который только что вернулся от Тиныл и её сопливой дочки. Знаком показал Лёше, что всё в порядке.

— Какая от него польза? — не унималась женщина.

— Он учит наших детей.

Айнана фыркнула, но будто бы успокоилась. Отправилась в ярангу. Рытхэу выдохнул, попрощался с юношей и пошёл в противоположную сторону. Лёша остался один на рычащем морозе, скованный каким-то непонятным чувством. Ветер задувал сильнее и сильнее, становясь плотным, неправдоподобно материальным. В нём слышался голос мёртвого отца: «Ты виноват! Ты виноват!»

— Я схожу с ума!

От шёпота в ветре его спасла яранга. Гитиннэвыт подшивала рваный кэркэр, поэтому не заметила волнения в лице Лёши. Юноша присел у огня с покрытым сажей молитвенником в руках. Читать не получалось, в голове прокручивался недавний сон: труп отца и выпученные покрасневшие глаза с нескрываемым укором. Да ещё этот несправедливо жестокий голос!..

В ярангу пришли дети, и, к счастью, от воспоминаний пришлось отвлечься. Отвлечься от шитья пришлось и старушке, чтобы помогать переводить слова учителя, то есть Лёши. За три месяца деток-аборигенов как будто бы удалось научить многому и в то же время оставалось чувство, что они не научились ничему. Алфавит был почти полностью выучен, за исключением звонких согласных. Изредка появляющиеся в руках юноши конфеты значительно повышали успеваемость и даже каким-то чудом позволяли читать и произносить простые предложения. С математикой всё было сложнее и интереснее. Чукчи считали двадцатками, то есть суммой пальцев на ногах и руках. А прибавляющееся к этой особенности образное мышление вообще нередко вводило Лёшу в ступор. Простые арифметические задачки не могли решиться без уточнений. Ведь если в условиях сказано, что «у вас есть девять яблок», то это неполные условия, так как лежащие по левую руку — это одни яблоки, а по правую — другие. Даже старая Гитиннэвыт не могла здесь помочь, ведь сама считала двадцатками и обладала развитым образным мышлением.

Преподавание естественных наук превращалось в длительные разговоры обо всём, Лёше приходилось ломать голову над ответами, так как детей интересовало всамделишное всё. Строение огромных «дымящих» кораблей, которым не страшен гнев Кэрэткуна — бога морей. Секрет коробки, издающей голоса людей, находящихся за тысячи километров от тебя. Состав заменяющих таигитанам тулап[8] сигарет и огненной воды, к которой пристрастились отцы некоторых детей. Тайна излишней волосатости-бородатости Лёши и цветных, а не коричневых глаз. И много-много чего ещё. После всех этих тяжёлых вопросов шло нечто поприятнее — игры. И здесь в старой Гитиннэвыт уже не было необходимости, хотя сегодня уставшие дети ограничились лишь забавами «загарпунь кита», а также «ястреб и птицы».

К тому моменту, как яранга опустела, Гитиннэвыт успела собрать хворост на просушку и залатать прохудившуюся шкуру моржа, что пропускала ветер в чоттагин. Насытив пламя поленом, старушка взглянула на Лёшу. Обычно безэмоциональное лицо теперь с удивительной выразительностью передавало сильную заинтересованность, детское желание поделиться тайной.

— Я обещала дать тебе слова, таигитан. Те, что замалчивает ваш бог, те, что не найти у вашей власти. Знаю, во внешние силы ты не веришь, но они верят в тебя. Этого достаточно. А потому подойди и взгляни на пламя, на танцующие рыжие хвосты.

Лёша послушно взглянул на пламя, а пламя взглянуло на него.

— Огонь в очаге наблюдает за всеми жителями и гостями яранги, он любопытен и мудр, но лишь хозяйкам дано говорить с ним… Я стара, — вдруг сказала старая Гитиннэвыт, — и смерть ко мне ближе, чем жизнь. Вскоре ноги перестанут держать меня, а руки больше не смогут вышивать. Но смерть не так уж жестока. Взамен здоровью она дарит чутьё, с ним мир становится тоньше, а слух — острее, и шёпот огня звучит как громкая речь.

Пламя заволновалось от несуществующего ветра, изгибаясь в сладкой агонии, пытаясь дотянуться до старушки. Лёша ощутил, как мурашки бегут по шее.

— Лишь один раз в жизни женщина может обратиться к огню. И сегодня тот самый день. Я уже не так прекрасна, морщины прорезают дряхлую кожу, а во рту почти не осталось зубов, но, надеюсь, ты не оскорбишься и выслушаешь, а также дашь ответ. Огонь, этот таигитан говорит с мертвецами, он страдает. Облегчишь ли ты его муки, дашь ли слова, что он ищет?

Ждать не пришлось. Всполох искр шумно поднялся к развешенным шкурам и лишь каким-то чудом ничего не поджог. Дым, неправдоподобно чёрный, изобразил кита и тут же рассеялся.

— Кит! — выдохнула Гитиннэвыт, как будто бы удивлённая тем, что получила ответ. — Предки! Они заговорят! Правду ты найдёшь на морском берегу, поторопись!