В Руаси ей было абсолютно все равно, какие там чувства испытывали те, кто обладал ею: их руки были руками ее возлюбленного, их плоть — его плотью, их приказы — его приказами, он получал удовольствие в ее унижениях, и она жила этим. Сейчас же все было иначе. Она отлично понимала, что Рене, оставляя ее сэру Стивену, хотел разделить ее с ним не из просто удовольствия отдавать ее другим, а ради каких-то высших соображений. Он хотел разделить с сэром Стивеном то, что больше всего любил сейчас — ее. И поэтому обнажил О. для англичанина. Всего полчаса назад, когда она, полуголая, стояла рядом с Рене на коленях, он раздвинув ей бедра, рассказывал сэру Стивену о растянутости ее заднего прохода и говорил, что он всегда помнит о пристрастиях своего брата. Потом он добавил, что если сэр Стивен хочет, он охотно предоставит ему это отверстие в единоличное пользование.

— Что ж, — сказал сэр Стивен, — замечательно, — но тут же заметил: — Не смотря на все ваши старания, я все же могу причинить ей боль.

— Она принадлежит вам, — ответил Рене. — И будет счастлива угодить любым вашим желаниям. — Он наклонился и поцеловал ей руку.

О. была потрясена услышанным: с такой легкостью отказаться от части ее тела! Она не могла в это поверить. Выходило, что возлюбленный дорожил сэром Стивеном больше чем ею. Теперь она понимала, что не всегда слепо доверяла Рене, не верила в часто повторяемые им слова о том, что он любит ее и получает огромное удовольствие от ее безоговорочного подчинения ему. Еще одним признаком, указывающим на особое отношение ее возлюбленного к сэру Стивену («Что-то близкое к почтительности», — подумала О.) явилось для О. то, что Рене, который обычно испытывает острое наслаждение, видя как ее насилуют чужие руки и плоть, который всегда с такой жадностью следил за ее перекошенным от боли лицом, за ее кричащим или стонущим ртом, за ее полными слез глазами, на сей раз, отдав ее сэру Стивену и убедившись, что тот счел ее подходящей для себя, просто ушел.

Но это никак не могло сказаться на ее любви к Рене. Сердечко О. заходилось от счастья при одной только мысли, что она что-то значит для него, что она, униженная им, может доставлять ему удовольствие. Так, должно быть, верующие превозносят Всевышнего, посылающего им страдания. Но в сэре Стивене она угадывала железную волю, способную обуздать любое желание, и перед этой волей она была бессильна. Иначе, откуда в ней этот страх? Плети и цепи замка Руаси, казались ей менее ужасными, чем холодный, пронзающий ее насквозь взгляд сэра Стивена.

Ее била мелкая дрожь. Обезоружить англичанина своей хрупкостью О. уже не надеялась. Наоборот, можно было ожидать, что ее открытость и беззащитность вызовут в мужчине желание причинить ей боль, и вместо мягких нежных губ он пустит в дело зубы. Неожиданно средним пальцем правой руки, той, в которой он держал сигарету, сэр Стивен прикоснулся к кончикам ее груди, и они, словно отвечая на его ласку, напряглись еще сильнее. И хотя О. ни секунды не сомневалась в том, что для него это всего лишь игра или, может быть, своего рода проверка приобретенного по случаю товара, у нее все-таки появилась надежда.

Сэр Стивен велел ей встать и раздеться. Руки О. дрожали и плохо слушались, она долго не могла расстегнуть многочисленные маленькие крючки на юбке. Когда на ней остались лишь высокие лакированные туфли, да черные нейлоновые чулки, плоскими кольцами скатанные над коленями и тем самым подчеркивающие белизну ее бедер, сэр Стивен поднялся со своего места и, взяв ее за талию, подтолкнул к дивану. Он поставил ее на колени спиной к дивану — так, чтобы она опиралась на него не поясницей или спиной, а плечами, заставил ее немного прогнуться и раздвинуть бедра. О. обхватила руками свои лодыжки, выгибаясь назад, и прекрасно были видны ее чуть приоткрытые потаенные губы. Не решаясь взглянуть в лицо сэру Стивену, она смотрела на его руки, неторопливо развязывающие пояс халата. Перешагнув через стоящую на коленях О., он взял ее рукой за затылок, поводил своим могучим фаллосом по ее лицу, а потом, чуть-чуть разжав О. зубы, затолкал его ей глубоко в рот.

Сэр Стивен долго не отпускал ее. О. чувствовала, как все больше набухает заткнувший ей рот кляп. Она стала задыхаться. Слезы катились по ее щекам. Чтобы войти в нее еще глубже, англичанин оперся коленями о диван справа и слева от ее головы, и временами он почти садился ей на грудь. Так и не кончив, он вытащил свой огромный пенис изо рта О. и встал. Халат, однако, он запахивать не торопился.

— Вы очень падки на мужчин, О., — сказал он. — Да, вы любите Рене, но это еще ни о чем не говорит. Вы хотите всех мужчин, которые без ума от вас. Знает ли Рене об этом? Понимает ли он, что отправляя вас в Руаси или отдавая вас другим, он, тем самым, предоставляет вам полную свободу?

— Я люблю Рене, — ответила О.

— Вы любите Рене, я верю, — сказал сэр Стивен, — но сейчас вы хотите меня.

Да, это было правдой. Она жаждала его, но что скажет Рене, если узнает об этом? Единственное, что ей оставалось — это молчать. Молчать, опустив глаза, ибо стоит только сэру Стивену заметить ее взгляд, как это выдаст ее с головой. Притянув О. за плечи, он уложил ее на ковер.

О. лежала на спине, прижав к груди согнутые в коленях и широко разведенные ноги. Он сел на диван и, взяв ее за бедра, развернул к себе ягодицами. Она оказалась как раз напротив камина, и ее обнаженное тело в отблесках пламени отсвечивало красным.

— Ласкай себя, — неожиданно сказал сэр Стивен, по-прежнему поддерживая ее за ноги.

О. послушно протянула правую руку к своему лобку и нащупала пальцами в складке губ уже чуть набухший гребешок плоти, размером с большую горошину. Но дальше все ее существо воспротивилось и она, безвольно опустив руку еле слышно прошептала:

— Я не могу.

Она очень редко позволяла себе подобное, только когда находилась одна и в своей постели. Но во взгляде сэра Стивена она прочитала настойчивый приказ. Тогда, не в силах выдержать этого, О. повторила:

— Я не могу, — и смежила тяжелые веки.

Тут же перед ее глазами появилась старая, до боли знакомая, картина, и она почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу. Так бывало всякий раз, стоило ей только вспомнить тот грязный гостиничный номер, себя пятнадцатилетнюю и, развалившуюся в большом кожаном кресле, красавицу Марион, которая закинув правую ногу на один подлокотник кресла и запрокинув голову на другой, самозабвенно ласкала себя, издавая при этом короткие негромкие стоны. Марион тогда рассказала ей, что однажды она вот так же ласкала себя в своей конторе, когда неожиданно туда вошел ее шеф и, естественно, застал ее за этим. О. бывала у Марион на работе и хорошо помнила ее контору. Это была довольно большая пустая комната, с бледно-зелеными стенами и окнами, смотрящими на север. Мебели там было: стол, стул и кресло, предназначенное для посетителей. «И что ты сделала? — спросила О. — Убежала?». «Нет, — засмеявшись, ответила Марион. — Шеф запер дверь, подтащил кресло к окну и, сняв с меня трусики, заставил начать все сначала.»

О. была в восторге от Марион, но все же наотрез отказалась ласкать себя в ее присутствии и поклялась в душе, что никогда и ни перед кем она не будет этого делать. «Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя попросит твой возлюбленный», — сказала Марион.

Рене ее никогда об этом не просил. А если бы попросил — согласилась бы она? Конечно, хотя от одной только мысли, что это могло бы вызвать у него отвращение, сродни тому, что испытывала она наблюдая за Марион, ей становилось не по себе. И вот теперь она должна это делать перед сэром Стивеном. Казалось бы, ну что ей до него, до его возможного отвращения, но нет — не могла. И снова она прошептала:

— Я не могу.

Сказано было очень тихо, но сэр Стивен услышал. Он отпустил ее, поднялся с дивана и, запахнув халат, резким голосом приказал ей встать.

— И это ваша покорность? — рассерженно спросил он.

Он сжал левой рукой оба ее запястья, а правой со всего размаха влепил ей пощечину. Она покачнулась и, не придержи он ее, рухнула бы на пол.