— И что, ее привезли сюда?

— Да.

— Она… мертва, надо полагать?

— Нет.

— А она выкарабкается?

— Главный врач так не считает — ей только что сделали второе переливание крови.

— Ай-яй-яй!

Я поколебался мгновение, прежде чем сформулировать свою просьбу, настолько я уверен в ее безрезультатности:

— Скажите, я могу ее повидать? Малышку как током дернуло:

— Что вы, ни в коем случае!!!

— Совсем-совсем?

— Ни в коем случае, я сказала!

— Ну, а исключение для репортера?..

— Доктор предписал: никаких посещений и полный покой.

— Черт, вот незадача: только ухватил интересное дельце, и на́ тебе…

Толстушка лишь глупо улыбается. Видно, что ей очень хочется помочь, но уж больно моя пташка дрейфит перед начальством.

— Ах, простите, я, наверное, вас отрываю…

— Нет-нет, что вы, — поспешила возразить она, — я дежурю, пока мои коллеги в столовой.

Хм, подумал я, такого случая может больше и не представиться.

— А могу я хотя бы узнать личность потерпевшей?

— Нам она самим неизвестна.

— Как, при ней не было документов?

— Никаких.

— И… здесь ее не знают?

— До сегодняшнего вечера ее вообще никто раньше не видел.

— Ну что ж…

Я улыбаюсь как можно обольстительнее:

— Тем хуже для моей газетенки. Я же могу лишь благодарить судьбу за счастье познакомиться с вами. Могу ли я надеяться на следующую встречу?

Наклонив голову, она промурлыкала, что не знает. Должен вам сказать, друзья мои, что на дамском жаргоне «я не знаю» всегда означает что-то типа: «Что за вопрос! Где ляжем?»

Я спрашиваю, в котором часу мадемуазель заканчивает трудиться, и, услышав, что она собирается слинять где-то к полуночи, обещаю за ней зайти. Подкрепив данное обещание чарующим взглядом, я ретируюсь, и слышу, как за спиной у меня хлопает дверь.

Излишне объяснять, что уходить я вовсе не собирался. Не доходя до решетки на воротах, я устраиваюсь в засаде за кустами бересклета. Растолкую, зачем я все это проделываю, ведь вы такие тупицы, что в башке у вас, похоже, вырос вопросительный знак величиной с канделябр!

Пока эта бестолочь санитарка заливала, что она дежурит и все такое, я скатал в шарик какую-то бумажонку, завалявшуюся у меня в кармане, и сунул ее в замок. Я заметил, что дверь связана с электрической системой охраны и теперь, когда я разомкнул контакт, двухлетний младенец сможет ее открыть.

Свет в холле погас, путь свободен. Возвращаюсь к двери, легонько толкаю ее — как и предполагалось, она открывается без особых затруднений. Я вхожу в холл, весь заставленный кадками с какими-то пальмами, потом дальше — в коридор. Резиновое покрытие на полу… Неплохая была мысль у строителей этого домишки — настелить повсюду резины, теперь мои башмаки стучат не громче мушиных лапок на гусином пуху. И еще один плюс: в каждой двери проделан глазок, через который, не входя, можно видеть, что творится в самой комнатенке. Довольно быстро вычисляю палату, куда положили «мисс с фотокамерой» (ибо, за неимением ничего другого, я продолжаю называть ее так). Пухлая санитарка сидит в изголовье и мусолит какую-то книжонку в цветастой обложке. Аж вздрагивает вся, болезная… Верно, видит меня на месте героя своего романчика. Этих дурех не разберешь!

Одно меня, правда, удивляет: вместо того, чтобы убавить свет, его врубили на полную мощность. Впрочем, резонно: если бедняжка уже при смерти, то ей он уже не помешает, зато сиделка может постоянно следить за ее самочувствием.

Опять же, и мне этот свет на руку — взвожу затвор фотоаппарата и делаю пару снимков комнаты.

Я захожу в кафе. Как цветы тянутся к солнцу, так и парнишка по имени Сан-Антонио тянется ко всякого рода бутылочкам, при непременном условии, разумеется, чтобы они были полными.

…Все эти дела начинают уже становиться небезопасными. Похоже, скоро в мою медицинскую карточку будут внесены серьезные изменения, я чую это, даже не взяв себе за труд как следует прочистить нос.

Сдается, в городишке я не остался незамеченным, особенно сейчас, в столь нелюдное время года. Я не удивлюсь, если кто-нибудь видел, как «девочка с фотокамерой» подходила ко мне и, хоть у фрицев здравого смысла не больше, чем у бочонка с пивом, они явно захотят покалякать о том о сем с единственным сыночком моей мамочки. Мне же совсем не улыбается заполучить раскаленную кочергу в задницу — я не из тех уверенных в себе молодчиков, которые утверждают, что не заговорят, что бы с ними ни делали. На самом деле, как раз такие ребятишки, когда их поприжмут, первыми и раскалываются, принимаясь пересказывать телефонный справочник Боттэна по Парижу и окрестностям, стоит только чуть нахмурить брови.

Итак, первое, что надо сделать — это припрятать отснятые кадры фотопленки, и второе — удрать отсюда, и как можно скорее.

Вынимаю кассету из фотоаппарата. Зайдя в туалет и выключив лампочку, на ощупь отрываю отснятое начало пленки и заворачиваю в фольгу. Сунув все в конверт, возвращаюсь к столику.

Надписываю конверт своим вымышленным именем и помечаю: «Брюссель, до востребования». Кажется, у двери бистро я видел почтовый ящик — так скорее на улицу!

В нос бьет хорошо знакомый запах паленого, и я тут же уверяюсь, что опасность — где-то поблизости.

Направляюсь к почтовому ящику и, подойдя, останавливаюсь закурить. Конверт у меня между пальцев, и, когда я взмахнул рукой, чтобы потушить спичку, он скользнул точно в щель. Есть!

Закончив с первым пунктом, пора переходить ко второму и канать потихоньку из этого городка. Моя цель — Остенде. Только вот как до него добраться? Последний трамвай из тех, что ходят по побережью, наверное, уже ушел… И тут, как бы отвечая на мой вопрос, на улицу медленно въезжает пустое такси.

Я махнул рукой, не сильно надеясь, что таксист остановится, но, похоже, мне сегодня везет — машина притормаживает. Подбегаю:

— Остенде, шеф?.. Не обижу!

— Садись, — буркнули мне из темноты.

Запрыгиваю в тачку, не дожидаясь повторного приглашения. И, только я со всей своей слоновьей грацией опустился на сиденье, другая дверца мгновенно открывается, и в машину вваливается здоровенный детина.

— Вы что, не видите, что такси занято?! — завопил я.

Ответом мне был лишь идиотский гогот этого субчика, который, однако, имел все основания веселиться. В руке у него я увидел короткоствольный обрез, и штука эта глядела мне прямо между глаз.

Вот это мне нравится, черт побери! Дуло его пушки в таком ракурсе выглядит шире тоннеля метро. И хотя всякие там подонки обращаются ко мне с подобным хозяйством в руках не первый раз, я все-таки неприязненно поморщился.

— Что все это значит?

Не отвечая, увалень захлопывает дверцу. Шофер, который, конечно, был с ним заодно — слишком поздно я это понял, — не моргнув глазом, трогает с места.

— Отлично разыграно!

Мистер Горилла злобно усмехнулся:

— Месье, я гляжу, знает толк в таких делах.

— Вы что, ребята, на денежки мои позарились?

— Не твое дело.

— А вы, судя по всему, француз?..

— Работал двадцать лет официантом в Париже.

Я взглянул на него: этот тип явно был немцем, его физиономия не провела бы даже и жандарма.

— А-а, и готовили реванш, подавая тем временем «Пикон-Гренадины»?

— Заткнись!

— Тевтонский рыцарь лимонада и…

— Закрой хлебало, я сказал! Или хочешь зубами своими подавиться?!

Я, честно говоря, не силен в иностранных языках, но если и есть диалект, который я просекаю с полуслова, так это тот, что я услышал.

— Понял, понял… — пробормотал я, забиваясь в уголок.

Верзила с довольным видом откинулся на спинку сиденья. Да, такой тип для любого кинорежиссера — просто находка: блондинистый, здоровый, не морда, а колода для разделки туш… Когда наши взгляды встречались, я вздрагивал, как от прикосновения к оголенному проводу. Одним словом, такой парень намотает вам кишки на шею, а желудок привесит болтаться вместо кулона, не переставая при этом делать себе педикюр.