Такси, между тем, неслось в ночную тьму. Шины мягко зашуршали по ровному покрытию шоссе, когда мы выехали за город; по сторонам замелькали громадные коттеджи. Слева недовольно ревело Северное море, небо и горизонт были пустынны; я почувствовал себя одиноко. Да, лучше, конечно, было остаться в Британии и крутить где-нибудь в шотландской глуши амуры с местными пейзанками.

«Таксист» резко взял вправо и свернул на вьющуюся меж дюн дорогу. Еще один поворот, и мы въезжаем в ворота огромной виллы.

Машина остановилась у шикарного подъезда, водила выскочил, чтобы открыть нам дверцы.

— Приехали, ваша светлость, — сострил наш новоявленный Одним-махом-семерых-убивахом, ткнув пушкой мне в спину.

Я посмотрел на него так, что он, похоже, понял: не торчи у его светлости под ребром девятимиллиметровка, познакомиться ему тогда с прямым коротким в челюсть.

По-прежнему подталкиваемый обрезом, я поднялся по ступенькам.

Когда мы преодолели последнюю, створки дверей распахнулись, и в освещенном проеме показалась гигантская фигура — видимо, местный вышибала. Он произнес по-немецки несколько слов, и мой конвоир ответил ему утвердительным тоном.

Предком этого типа в дверях был, судя по всему, сам Кинг-Конг: из его бровей можно было настричь волос на добрую дюжину помазков, а щеки наводили на мысль, что не брился он со времен Бурской войны как минимум. Голова же, наоборот, по наличию растительности приближалась к стоваттной лампочке. Его тупые зенки приведенного на бойню быка наконец остановились на моей физиономии, впечатлившей его, впрочем, не больше, чем старые щипцы для завивки волос.

Я сердечно приветствую его:

— О, господин Бозембо, как поживаете?

Обведя свои губищи толстым, как подошва, языком, он выдавливает из себя на скверном французском:

— Э-э, да ты шутник? Не люблю я шутников… Артур, ведите его в гостиную.

И вот мы уже в интимной обстановочке. Как и все бельгийские гостиные, эта отделана весьма недурно. Бельгийцы, они вообще жить умеют: тачки у них у всех под стать пароходу, а две трети импорта нашего бургундского приходится на их маленькую дружественную нам страну. Немцы, столь наглым образом навязавшие мне свое общество, похоже, устроились здесь, как кукушки в пустом гнезде, предварительно немного поразвлекшись выжиганием по шкуре предыдущих владельцев.

Посреди гостиной возвышается великолепная фисгармония, за которой сидит какой-то педик и знай себе наяривает старинный церковный гимн.

— Эй, если вы меня сюда на вечерню пригласили, то незачем было бензин тратить, я бы и в городе в церквушку забежал…

Мистер Горилла вдруг нахмуривает свои шваброобразные брови и говорит:

— Я где-то видел этого человека!

Любезно отвечаю ему, что и я его уже видел, было это в Венсеннском зоопарке, я даже бросил ему несколько земляных орехов.

Он не унимается:

— Как ваше имя?

— Христофор Колумб!

Артур, не выдержав, отвешивает мне увесистую затрещину по кумполу, и не будь у меня крыша из хромированного никеля, висеть моим мозгам вокруг на книжках. А так я еще успеваю сделать, пошатываясь, пару шагов и рухнуть в подвернувшееся кресло.

Олух за клавикордами продолжает лабать свои песнопения, налегая на педали так, будто готовится к гонке «Тур де Франс».

— Я все-таки где-то видел ваше фото, — продолжает бубнить Бозембо, — во французской газете, прямо перед войной… Или раньше?..

Внезапно он хлопает себя по лбу:

— Ну конечно! Дело об ампуле, комиссар Сан-Антонио, так? Ну и задали же вы нам тогда работенку, наши так и не успели вас убрать…

И он улыбается, нежно глядя на меня:

— Надеюсь, эта небольшая ошибка будет исправлена в самом ближайшем будущем.

При этих словах парень за фисгармонией берет последний аккорд, быстро оборачивается, и я вижу, что он, в отличие от остальных, шпаной не выглядит. А насчет педика, так это я обманулся его светлой шевелюрой и более чем хрупким сложением. По его виду, по выражению лица сразу понимаешь, что это важная птица. Физиономия у него — ну прямо альпийские снега, голубые глаза — ледяные, как горные реки, а губы так тонки, что рот походит на простую морщину. Элегантен, почти красив… В общем, занятный тип.

Он не спеша встает и подходит ко мне — вылитая кошка! Шайка почтительно замолкает, и я просекаю, что самый главный шеф здесь — он. Во внезапно наступившей тишине я как никогда остро чувствую, что если сейчас не произойдет чуда, рассвет я буду встречать уже в гостях у Святого Петра.

Музыкант засовывает руку мне под куртку и извлекает «Люгер» на свет божий. Судя по холодному тону, каким он бросает несколько слов своим корешам, понятно, что им вставляют пистон — пушки надо вовремя вытаскивать! Еще прохладнее он обращается ко мне:

— Эти господа недооценили вас, комиссар, и даже не сочли нужным разоружить.

И, выдержав короткую паузу:

— Итак, путешествуем по Бельгии?

— Как видите…

— Вояж, разумеется, организован Лондоном?

— Как вы догадались?!

— А я много слышал о вас, комиссар…

Я склоняю голову:

— О-о, вы мне льстите.

— Положим, не льщу, а отдаю должное… Вы здесь со спецзаданием?

Тема беседы становится скользкой, и я молчу.

— Молчание — знак согласия, — продолжает он, — а коли у вас есть задание, есть, стало быть, и люди, находящиеся с вами в контакте. Нам было бы чрезвычайно любопытно с ними познакомиться.

Терять мне нечего, и я решаю взять его на понт:

— Послушай, дружище, не стирай себе зря язык. Ты ведь сам сказал, что обо мне наслышан, а значит, должен знать, что я тебе ничего не скажу. Конечно, вы можете проделать со мной все эти ваши штучки — пожалуйста, если вам, как и большинству ваших коллег, нечем больше заняться. Но предупреждаю вас — так, чисто по-дружески, — что это вам ничего не даст… Все, на этом я замолкаю!

«Музыкант» задумчиво вытаскивает из внутреннего кармана пиджака великолепный портсигар и ровными, размеренными движениями закуривает сигарету. Я уже представляю, что он, как водится в плохих фильмах, предложит и мне, и улыбаюсь. Но он все так же неторопливо, даже не взглянув на меня, засовывает портсигар обратно. Вот так облом!

— Ну что ж, будем играть по-честному, господин комиссар, — наконец произносит он. — Я действительно прекрасно понимаю, что вы не заговорите, а посему милостиво избавляю вас от всех маленьких условностей, делающих людей куда как более красноречивыми…

Он поворачивается к Артуру и шоферу:

— Отведите этого господина в подвал и прикончите — но без всяких жестокостей!

Он улыбается:

— Мы, сами видите, умеем иногда быть галантными.

— Не знаю, как вас и благодарить, — нашелся я.

Артур пистолетом указывает на дверь, и я встаю.

Бросаю прощальный взгляд на главаря. Он выдернул манжеты и опять усаживается за клавиши, приготовившись, судя по всему, поимпровизировать на тему генделевского «Ларго», но я его отрываю:

— А, скажите…

— Вам еще что-то нужно?

Легкая нотка презрения проскользнула в его голосе. Похоже, приятель вообразил, будто я сдрейфил, и уже приготовился к тому, что я брошусь лизать ему башмаки, рассказывая всякие байки про старушку-маму.

— Как вас зовут?

— Ульрих, а в чем дело?

— Да нет, просто так… если вдруг доведется встретиться как-нибудь на днях.

Признаться, сразил я ребят — они поотвешивали челюсти и пялятся на меня, как на чудом очутившегося в Бельгии марсианина.

— Месье все хорохорится, — первым пришел в себя Артур, — месье еще не знает, куда мы его сейчас отведем.

— Кончайте с ним, да побыстрее! — отрезал Ульрих, прищелкнув пальцами.

«Да побыстрее»… Черт возьми! У мальчика развито чувство стиля!

Гуськом выходим из комнаты: первым идет водила, Артур же опять тычет дулом мне в спину. Мания у него такая, что ли?

Я умоляю своего ангела-хранителя вызвать дежурную счастливую звезду и прислать ее поскорее сюда, зависнуть над моей замшевой куртенкой. «Да, и пусть на техстанции ее моют как можно быстрее, а то она рискует не успеть!» — причитаю я про себя.