– Теперь отвечай быстро и точно. Я уже устала и не смогу долго с тобой разговаривать.

Игорь кивнул с готовностью.

– Как Григорий Абрамович?

– Плохо, – нахмурился Игорь. – Лежит здесь же, на втором этаже. В сознание не приходит. Две пули в голову, одна – в легкие... Но врачи надеются – выкарабкается...

Я прикрыла глаза и скрипнула зубами.

– Сволочи! – пробормотала я. – Вопрос второй. Этот... Гиря и все остальные... Что с ними?

– Какой Гиря? – не понял Игорь.

– Заключенные из лагеря, – пояснила я.

– А-а, эти... Ну, что с ними может быть? Сдали милиции, их повезли куда-то в другую зону...

– Узнаешь, в какую и кто дело их будет вести. Это через прокуратуру можно узнать... – приказала я.

– Понял... – пожал плечами Игорь, хотя видно было, что ни черта он не понял.

Но объяснять я ничего не хотела...

– Теперь вопрос третий. Краевский опять ни при чем остался?

– Ну, это и не вопрос даже, – уныло пробормотал Игорь. – Ты и сама это знаешь. Мы, наверное, никогда от него не избавимся...

– Отставить нытье! – перебила я его. – Никакой паники! Краевский от нас не уйдет! Операцию его на этот раз мы провалили?

Игорь кивнул, но без всякого энтузиазма.

– И вопрос последний. Тебе, Игорек, идти не пора?

– Нет... – ответил он машинально, но тут же спохватился: – То есть пора, я хотел сказать... Меня там Кавээн ждет... Каждому из нас отчет приказали составить индивидуально, вот мы вместе и мучаемся...

Он уже подошел к двери, как вдруг спохватился...

– Да вот же! Тебе принес! Персики. Твои любимые... Ждем тебя... Долго тут не валяйся... Нам одним там неуютно как-то.

– Ладно-ладно, Игорь. Иди! За персики спасибо.

Он опять подошел ко мне близко, наклонился, но на мое лицо старался не смотреть, гад такой!

– Меня просили не говорить тебе, но сегодня к тебе Чугунков собирался зайти. Он, говорят, специально в Тарасов к тебе прилетит...

– Кто говорит? – спросила я.

Игорь смутился.

– Кавээн говорит...

Я улыбнулась.

– Ну, дядя Саша зря говорить не станет...

И закрыла глаза, чтобы еще раз с ним не прощаться...

Как только я услышала, что дверь палаты за Игорем закрылась, так слезы сами потекли из глаз... Ну почему я всегда должна быть сильнее этих крепких и здоровых мужиков?! Это же несправедливо в конце концов... Ему, видите ли, страшно на мое лицо смотреть! А мне не страшно? Там же живого места нет! Сплошные волдыри. А мне даже поплакать при нем нельзя! Чтобы не расстраивать его, не пугать еще сильнее... Им без меня неуютно, видите ли! Спасатели чертовы! Самих вас кто бы спас! От страха вашего перед жизнью! Я вот на всю жизнь могу теперь уродиной остаться, а должна улыбаться, глядя на него!..

И я разревелась по-настоящему... Все оплакала! И ожоги свои, и испорченное лицо, и неудавшуюся любовь с Сергеем, и судьбу свою проклятую, что заставила меня заниматься мужской работой, и вообще – всю свою жизнь... Плакала не меньше получаса...

А потом мне просто надоело... Я лежала на спине и прислушивалась к своим ощущениям...

Страшно мне жить или нет? Сразу так и не скажешь...

Болят ожоги? Болят... Лицо изуродовала? Честно сказать – не знаю... Вполне возможно, что и нет... я же сказала Игорю, возможно, и обойдется... В крайнем случае – пара шрамов останется, один – на шее, один в верхней части лба... Если челку отпустить, ничего не видно будет...

Ну, еще что? Какие у нас еще неприятности? Работа у меня – мужская? Разве? Я же не рядовым оперативником работаю, который, кроме разбора завалов, не видит ничего... Я – психолог, причем экстремальный психолог, да к тому же довольно высокой квалификации... Много я видела психологов среди мужчин? Да, пожалуй, ни одного. Читала только, что такие были... Юнг, Фрейд, Фромм и все остальные, что уже после них... И то, самую интересную свою идею по поводу единства тяги к жизни и тяги к смерти, Фрейд, кажется, у женщины позаимствовал, у Сабины Шпильрейн... На что же я жалуюсь?..

Сергей меня бросил? Ну, если честно, это не совсем так. Он меня не бросил, это я заставила его себя бросить... Он-то жить со мной хотел... Правда, по-своему жить, так, как он себе это представляет... А я по-другому свою жизнь видела... И сейчас ее так же вижу. Так о чем же я плачу?

Я даже улыбнулась. На этот раз – не делая над собой никаких усилий. Только потому, что захотелось улыбнуться. Только потому, что довольна своей жизнью и ни на что не жалуюсь...

«Впрочем, хватит улыбаться! – оборвала я сама себя. – Чугунок сегодня прилетит... Он, конечно, к Грэгу первым делом, а не ко мне, здесь дядя Саша ошибся. Они же с Григорием Абрамовичем друзья старые... Но и ко мне зайдет обязательно... Вот я загадку-то ему задам... Правда, кроме меня и Гири, пожалуй, никто не слышал, что тогда Кузин нам кричал. Разве что – Борзой еще... Интересно, поверит мне Чугунок или нет? Для него это вопрос сложный. Новых людей среди нашего руководства нет. Все – из Первых Спасателей, люди, можно сказать, легендарные... Трудный разговор у меня сегодня будет с начальником нашей контрразведки, Константином Ивановичем Чугунковым!..»

Я посмотрела в окно своей палаты и только сейчас сообразила, что за окном наконец-то пасмурно! Жара кончилась, и сразу стало как-то по-осеннему красиво. Деревья желтели, словно на глазах...

Я попробовала встать, и это мне удалось, хотя голова немного и закружилась... За окном был парк... Минут пять я его разглядывала, словно незнакомый мир, пока не увидела вдалеке знакомые фигурки, вырезанные из стволов засохших деревьев, и пруд, по которому плыли несколько лодок. Городской парк! Конечно! Парк культуры и отдыха имени Короленко. Хотя, убейте меня на месте, не смогу ответить, какое отношение имеет Короленко к нашему Тарасову, в котором он ни разу не был, и конкретно к этому парку? Одна из загадок советской массовой культуры.

Но если это городской парк, значит, больница, в которой я нахожусь, – ведомственная железнодорожная клиника, лучшая в городе.

Вот так шутит судьба! Еще пару дней назад мы с Григорием Абрамовичем встречались здесь ранним утром, перед отлетом в Подмосковье, на лесной пожар. А теперь оба лежим здесь же в больнице. Только вот он до сих пор без сознания... И это очень плохо... Грэг очень хороший командир.

Постойте, постойте! Но ведь, если Григорий Абрамович не скоро придет в себя, не скоро поправится, значит, мне придется официально принять на себя должность командира и его обязанности... Я все не могу привыкнуть к мысли о том, что мне придется руководить группой. Хотя Игорек и Кавээн это, наверняка, гораздо быстрее меня сообразили... Недаром Игорек со мной так разговаривал сегодня...

«А сама-то ты! – вдруг подумала я. – Сама-то ты с ним как разговаривала? Если бы ты себя со стороны послушала, убедилась бы, что у тебя только командирские интонации и звучали! Хватит от себя самой прятаться. Внутренне ты готова к этой роли. Только боишься сама себе в этом признаться! Скажу тебе даже больше! Ты наверняка хочешь стать командиром... Мне ли тебя не знать! Вспомни, с каким удовлетворением ты покраснела, когда в лесу в критический момент появились Игорь и Кавээн! Что ты тогда поняла? Отчего тебе стало стыдно? Ты поняла, что группа состоит не из тебя одной и что сила командира не в нем самом, а в людях, которыми он руководит? Это была твоя ошибка там, в сгоревшем лесу, и за эту ошибку ты чуть не поплатилась жизнью...»

Признаюсь честно, эти рассуждения были мне приятны. В глубине души я действительно хотела стать командиром группы. Жаль, конечно, что Грэг выбыл из строя, судя по всему, надолго, но, с другой стороны, рано или поздно это должно было случиться... Хорошо еще, что случилось именно так, как случилось, могло быть и хуже... Кузин вполне мог и застрелить его там, в лесу...

Стук в дверь заставил меня отвернуться от окна и сделать шаг к двери.

– Кто там? – спросила я. – Входите!

Конечно, это был Чугунков. Я сразу узнала дядю Костю, или Чугунка, как мы называли его на первых сборах в спецлагере, когда он вел у нас силовые единоборства, школу выживания и тактику преследования на местности...