— Не вдруг, отец, — мрачно и обиженно отозвался Серж. — Года три назад, когда… — Голос его дрогнул. — Когда мне рассказали о тебе. Я прочитал, вернее, просмотрел все твои научные труды, какие только мог разыскать. Прочитал статьи и очерки о тебе.

— И это будто бы подействовало на тебя? — не удержался от печальной иронии Иван Варфоломеевич;

— Нет, — сразу признался Серж. — Но тобой, как личностью, я заинтересовался и даже восхищался. А вот однажды меня вызвали в один отдел, усадили перед телевизором и предупредили, что через несколько минут мне будет предоставлена возможность видеть и слышать тебя. Ты выступал перед детьми и рассказывал им о своей сокровенной мечте — одарить их живыми игрушками. Все наши сотрудники покатывались со смеху. А мне было не до смеха, я понимал тебя, вернее, не тебя, а детей. Лица их излучали счастье и радость. Я старался быть непроницаемым, а внутри у меня всё перевёртывалось, что ли. А когда ты заговорил о своей семье, о том, что всё ещё надеешься, что она жива… что ты обязательно увидишь меня…

— Достаточно пока, Серёжа, — глухо попросил Иван Варфоломеевич.

— Прости, но выслушай меня до конца, — требовательно, даже жёстко возразил Серж, — мне ведь тоже… несладко. И кто знает, может, мы больше и не увидимся.

— Почему? — невольно вскрикнул Иван Варфоломеевич.

— Нам не дают объяснений. Так вот, с того времени меня уже не покидали мысли о тебе. Я решил вернуться любой ценой. И сколько я ни перебирал вариантов, реальным был один — получить задание. Я его получил. Пока. И меня стали готовить. Проверили меня в одной славянской стране… Теперь моя судьба в твоих руках, отец.

Серж посидел, помолчал, вызвал по телефону официанта, тот укатил на тележке-подносе посуду. Молчание продолжалось, но не тягостное, напряженное, а желанное, необходимое — как отдохновение. Иван Варфоломеевич словно отключился от всего неприятного, просто дал себе отдохнуть. А Серж не скрывал охватившей его радости, хотя и сидел неподвижно, чувствовалось, что внутри у него всё ликовало. Он не выдержал молчания и оживлённо заговорил:

— Прости, отец, меня за все. За то, что я столько горя доставил тебе. Невольно. Но поверь, я всё сделаю, чтобы…

— Доложи своему начальству, что, как только будут готовы документы, мы вылетаем, — устало-деловым тоном сказал Иван Варфоломеевич. — Несмотря ни на что, я не могу тебя бросить. А ты… ты не предашь меня?

Серж резко вскочил, всплеснул руками, прижал их молитвенно к груди и, чуть помолчав, борясь с волнением, заговорил сдержанно:

— Клянусь памятью матери, жизнью своей клянусь, всем, всем, всем, что мне дорого… ради чего я живу… Я НЕ ПРЕДАМ СВОЕГО ОТЦА!

— Сядь, Серёжа, сядь, — слабо махнув рукой, попросил Иван Варфоломеевич. — Не надо так… много и… торжественно. Я буду надеяться, я буду верить тебе и в тебя. А сейчас попрощаемся.

— Спокойной ночи, папа. Когда мне позвонить тебе завтра?

Проводив его до лифта, сколько он ни возражал, Иван Варфоломеевич так и не испытал желания обнять Сержа, а когда вернулся в номер, долго не мог сообразить, что же он должен сейчас сделать. Лучше всего, полезнее всего бы — принять душ, смыть, так сказать, не столько с тела, сколько с души всё, что мешает свободно и вольготно дышать… Он прилег на диван, но оказалось, что и лежать-то не хочется. А о сне не могло быть и речи. Он машинально бродил по номеру из комнаты в комнату… Проснулся Иван Варфоломеевич среди ночи в кресле, сразу ощутил себя выспавшимся, неторопливо, с удовольствием разделся, долго блаженствовал под душем, простите, уважаемые читатели, глупо улыбался, гадая, нет ли тут скрытой телекамеры, а в туалете — подслушивающего устройства…

Запахнувшись в халат, бодрый, он вернулся в комнату и увидел на письменном столе записку:

Он несколько раз перечитал короткие строчки, словно не в состоянии понять их смысла.

Думалось Ивану Варфоломеевичу как-то спокойно, почти равнодушно, вернее, просто неинтересно ему думалось, так, словно он будто бы всё знал и понимал и раздумывать было незачем. И действительно, на каждый возникавший в голове вопрос незамедлительно приходил ответ вполне удовлетворительный. Да, получалось, что у Сержа не было абсолютно никакого иного выхода, чтобы вернуться домой.

Но вот… Ведь в посольстве не знают, что Серж — шпион и забрасывается в нашу страну, специально и тщательно подготовленный для этого. Значит, Ивану Варфоломеевичу придётся обманывать своё правительство?! Ни на что подобное он просто не способен. А если он скажет правду — а он обязательно это сделает! — Сержа отсюда не выпустят… Но если он согласится на полное и добровольное раскаяние… Пока он вроде бы готов на это…

«Жаль, жаль, что я не читаю книг и не смотрю фильмов о шпионах, — уныло подумал Иван Варфоломеевич. — Хотя бы в одной или в одном из них наверняка есть описание или показ подобной ситуации…»

До утра он неторопливо, хотя и нетерпеливо, но в то же время очень-очень медленно, по нескольку раз взвешивая каждое слово, писал прошение. Как ни странно, на бумаге всё выглядело убедительно и достоверно, словно текст ему подсказывал сам Серж… Перефразируя известное изречение, можно было утверждать: пути шпионские неисповедимы. Вспоминалось и другое изречение: поживём — увидим… Всё это не утешало Ивана Варфоломеевича, но зато ничто его больше уже и не обескураживало, даже не смущало. Решение было принято, и надо было приступать к его выполнению.

Утром он явился в посольство, готовый уже защищать Серёжу, но всё ещё испытывавший недоверие к Сержу… Ивана Варфоломеевича принял сотрудник, представившийся Олегом Васильевичем и сразу поинтересовавшийся судьбой зверюшек-игрушек. По совершенной случайности внешне он чем-то напоминал Сержа, и это поначалу расстроило ученого. «Какой у него, верно, счастливый отец, — подумалось ему, — вот ведь тоже работает в чужой стране, но…»

Олег Васильевич прочитал прошение, сказал:

— Расскажите, пожалуйста, о вашей встрече. Не торопитесь и не волнуйтесь. Постарайтесь вспомнить всё, буквально каждое слово, желательно любую запомнившуюся деталь. Итак, после вашего замечательного выступления вы вернулись в отель…

Иван Варфоломеевич долго и подробно рассказывал о вчерашних событиях в его номере, сам удивляясь, как много сумел запомнить, и закончил скорбным тоном:

— Должен с удивлением и сожалением признаться, что я не испытываю к нему, никаких родственных чувств. Я даже ни разу не обнял его, но тем не менее… сын… Я не могу не выполнить его просьбы! Я должен попытаться спасти Сержа!

— Сержа или Сергея? — как бы формально, без особого интереса попросил уточнить Олег Васильевич.

Неожиданно для самого себя Иван Варфоломеевич обиделся и не попытался скрыть этого:

— Я знаю, что моя просьба может показаться не только странной…

— Почему вы так решили? — можно сказать, успокаивающим тоном спросил Олег Васильевич. — Как раз ваша просьба представляется нам совершенно естественной, и мы разделяем ваши чувства. Мы ещё вчера посоветовались…

— Но вчера вы ещё не знали, кто он?

Олег Васильевич добродушно улыбнулся и объяснил:

— Мы-то могли и действительно не знать. Но у нас, сами понимаете, широкие возможности для консультаций. Да, мы узнали, что майор Серж фон Ллойд, он же Сергей Иванович Мотылёчек, или Сергей Иванович Мотылёчек, он же майор Серж фон Ллойд, — агент. Я в шпионской терминологии разбираюсь слабо, но уразумел, что он агент этак экстра-класса, своеобразный супер, что ли, но без достаточной практики. В конце концов это не наше с вами дело. Пути шпионские, как вы остроумно выразились, неисповедимы. Вашему сыну будет предоставлена полная возможность стать полноправным гражданином нашей страны. Он знает, ЧТО для этого требуется от него. Но, дорогой Иван Варфоломеевич! На всякий случай будьте готовы ко всему. На вашу долю выпало тяжелейшее испытание. Вы никак не можете не взять Сержа с собой. Правда ведь?