Ho, несмотря на строгій выговоръ, несмотря даже на опасность вывихнуть правое плечо, если Сусанна Нипперъ по-прежнему рванетъ за руку, маленькая Флоренса вырвалась отъ своей надзирательницы и нѣжно поцѣловала кормилицу.

— Прощайте, — говорила дѣвочка, — прощайте. моя добрая! Скоро я опять къ вамъ приду, a не то вы приходите ко мнѣ. Сусанна намъ позволитъ видѣться: не правда ли, Сусанна?

Собственно говоря, Выжига въ сущности была довольно добрая дѣвушка и вовсе не злого характера; только она принадлежала къ разряду тѣхъ воспитателей юношества, которые думаютъ, что надобно толкать и трясти дѣтей, какъ звонкую монету, чтобы они сохранили свой первоначальный блескъ. Когда Флоренса обратилась къ ней съ умоляющимъ и кроткимъ взоромъ, она сложила свои коротенькія руки, покачала головой, и большіе, открытые черные глаза ея приняли ласковое выраженіе.

— Напрасно вы объ этомъ просите, миссъ Флой. Отказать вамъ, вы знаете, я не могу, вотъ мы посмотримъ съ кормилицей, что надобно дѣлать; мнѣ бы хотѣлось съѣздить въ Чансю, да только не знаю, какъ оставить Лондонъ; хорошо, если бы м-съ Ричардсъ на это время согласилась за вами смотрѣть.

Полли согласилась на предложеніе.

— Въ этомъ домѣ веселье никогда не ночевало, — продолжала Выжига, — и намъ было бы глупо съ своей стороны дичиться другъ друга и увеличивать скуку. Если бы какая-нибудь Токсъ, или какая-нибудь Чиккъ вздумала для потѣхи вырвать y меня два переднихъ зуба, я была бы дура, когда бы подставила ей всю свою челюсть.

Полли не сочла нужнымъ опровергать этой сентенціи.

— И выходитъ, — заключила Сусанна Нипперъ, — что мы должны жить но пріятельски, м-съ Ричардсъ, пока вы возитесь y насъ съ маленькимъ Павломъ, только, разумѣется, не надо нарушать порядка, который тутъ заведенъ. Эй, миссъ Флой, вы еще по сю пору не раздѣлись? Ахъ, вы глупое, неразумное дитя, ступайте домой!

Съ этими словами Выжига схватила свою воспитанницу и вышла изъ комнаты.

На лицѣ и во всѣхъ движеніяхъ бѣдной сиротки выражалось столько грусти и кроткаго, безропотнаго самоотверженія, что кормилица маленькаго Домби почувствовала глубокое состраданіе, когда осталась опять одна. Сердце несчастной дѣвочки горѣло пламеннымъ желаніемъ любви — и некого было любить ей! Ея душа проникнута была болѣзненной тоскою — и никто не раздѣлялъ ея горя! Никто не брался облегчить бремя ея страданій! Все это какъ нельзя лучше постигало материнское сердце м-съ Ричардсъ, и она почувствовала, что съ этой поры между ней и безпріютной сироткой утверждается родъ довѣренности, важной и необходимой для обѣихъ. Флоренса, въ свою очередь, инстинктивно поняла это искреннее участіе, такъ неожиданно встрѣченное въ незнакомой женщинѣ.

Несмотря на высокое мнѣніе кочегара о своей супругѣ, его Полли, такъ же, какъ и онъ, не имѣла никакого понятія о житейскомъ благоразуміи. Но она представляла изъ себя простой, безыскусственный образецъ тѣхъ женскихъ натуръ, которыя въ общей массѣ живѣе, благороднѣе, вѣрнѣе, возвышеннѣе чувствуютъ и гораздо долѣе сохраняютъ въ душѣ всю нѣжность и сожалѣніе, самоотверженіе и преданность, нежели грубыя натуры мужчинъ. Быть можетъ, при всей необразованности, ей удалось бы своевременно забросить лучъ сознанія въ черствую душу м-ра Домби, и это сознаніе впослѣдствіи не поразило бы его подобно яркой молніи.

Но мы удаляемся отъ предмета. Полли въ это время думала только о томъ, какъ бы потѣснѣе сблизиться съ бойкой Сусанной и повести дѣла такъ, чтобы можно было видѣться съ маленькой Флоренсой безъ бунта и на законномъ основаніи. Случай представился въ тотъ же вечеръ.

Въ обыкновенное время кормилица, по звону колокольчика, явилась въ стеклянную комнату и начала ходить взадъ и впередъ съ младенцемъ на рукахъ, какъ вдругъ, къ величайшему ея изумленію и страху, м-ръ Домби нечаянно вышелъ изъ своей засады и остановился передъ ней.

— Добрый вечеръ, Ричардсъ.

И теперь это былъ тотъ же суровый, угрюмый, неподвижный джентльменъ, какимъ она видѣла его въ первый день. Онъ уставилъ на воспитательницу своего сына холодный и безжизненный взоръ, и бѣдная женщина, въ одно и то же время, по невольному движенію, потупила глаза и сдѣлала книксенъ.

— Здоровъ ли м-ръ Павелъ, Ричардсъ?

— Совершенно здоровъ, сэръ, и растетъ очень скоро.

— Это замѣтно, — сказалъ м-ръ Домби, съ большимъ участіемъ разсматривая крошечное личико, открытое для его наблюденія. — Надѣюсь, вамъ даютъ все, что нужно?

— Покорно благодарю, сэръ, я очень довольна.

Но вдругъ, послѣ этого отвѣта, на лицѣ ея выразилось такое тревожное колебаніе, что м-ръ Домби, уже повернувшій въ свою комнату, оборотился опять и устремилъ на нее вопросительный взглядъ.

— Я думаю, сэръ, ребенокъ былъ бы живѣй и веселѣй, если бы вокругъ него играли другія дѣти, — сказала Полли ободрившись.

— Когда вы пришли сюда, Ричардсъ, — отвѣчалъ м-ръ Домби, нахмуривъ брови, — я, кажется, говорилъ вамъ, чтобы дѣтей вашихъ не было въ моемъ домѣ. Можете продолжать свою прогулку.

Съ этими словами м-ръ Домби скрылся въ свою комнату, и Полли имѣла удовольствіе видѣть, что онъ совершенно не понялъ ея намѣренія, и она ни за что ни про что попала въ немилость.

Вечеромъ на другой день, когда она сошла внизъ, м-ръ Домби расхаживалъ по стеклянной комнатѣ. Озадаченная этимъ необыкновеннымъ видѣніемъ, она остановилась y дверей и не знала идти ей или воротиться назадъ. Домби далъ знакъ войти.

— Если вы точно думаете, что нѣкоторое общество необходимо для моего сына, — поспѣшно сказалъ онъ, какъ-будто ни минуты не прошло иослѣ ея предложенія, — то гдѣ же миссъ Флоренса?

— Ничего не можетъ быть лучше, какъ миссъ Флоренса, — съ жаромъ отвѣчала Полли, — но я слышала отъ ея дѣвушки, что не…

М-ръ Домби позвонилъ и молча продолжалъ ходить по комнатѣ, пока не явился слуга.

— Сказать, чтобы миссъ Флоренсу пускали къ Ричардсъ когда она хочетъ, чтобъ она ходила съ ней гулять, сидѣла въ ея комнатѣ, и такъ далѣе, Сказать, чтобы дѣти были вмѣстѣ, когда потребуетъ Ричардсъ.

Желѣзо было горячо, и Ричардсъ съ усердіемъ принялась ковать. Смѣло продолжала она доброе дѣло, хотя инстинктивно и боялась м-ра Домби.

— Миссъ Флоренсѣ, — сказала она, — не худо бы по временамъ заходить и сюда, въ эту комнату, чтобы она привыкала любить братца.

Когда слуга ушелъ передавать приказаніе господина, кормилица притворилась, будто няньчитъ ребенка, но въ то же время ей показалось, что физіономія м-ра Домби совершенно измѣнилась и лицо его поблѣднѣло. Онъ поспѣшно оборотился назадъ, и какъ-будто хотѣлъ уничтожить всѣ эти распоряженія, да только стыдъ удерживалъ его.

И она не ошиблась. Онъ видѣлъ въ послѣдній разъ отвергнутое дитя въ печальныхъ объятіяхъ умирающей матери, и эта сцена служила для него вмѣстѣ откровеніемъ и упрекомъ. Какъ ни были его мысли исключительно заняты сыномъ и его блистательною будущностью, тѣмъ не менѣе онъ не могъ забыть этой поразительной сцены. Не могъ онъ забыть, что здѣсь, въ этомъ предсмертномъ прощаньи матери и дочери, для него не было никакой доли. Передъ нимъ, передъ его глазами, были два прекрасныя созданія, тѣсно заключенныя въ объятія другъ друга, a онъ стоялъ подлѣ нихъ какъ отторженный посторонній зритель, и не позволили ему принять участія въ этомъ свѣтломъ проявленіи глубокой истины и безпредѣльной нѣжности!

Такъ какъ всѣ эти образы, со всѣмн мрачными оттѣнками, невольно протѣснялись въ его гордую душу, и никакая сила неспособна была удалить отъ него этихъ воспоминаній, прежнее его равнодушіе къ маленькой Флоренсѣ измѣнилось теперь въ какое-то странное, необыкновенное безпокойство. Онъ почти чувствовалъ, какъ-будто она наблюдаетъ его, не довѣряетъ ему, какъ-будто въ рукахъ ея ключъ отъ той задушевной тайны, въ которой онъ и самъ не отдавалъ себѣ яснаго отчета. Ему казалось, наконецъ, будто въ ней таится врожденное понятіе объ этой неправильно-настроенной струнѣ его души, и будто могла она однимъ дыханіемъ привести ее въ движеніе.

Его отношенія къ дочери, съ самаго ея рожденія, имѣли отрицательный характеръ. Онъ никогда не чувствовалъ къ ней отвращенія, но зато никогда и не думалъ о ней. Она прежде не была для него положительно непріятнымъ иредметомъ; но теперь онъ чувствовалъ изъ-за нея какую-то неловкость, и она возмутила покой его души. Онъ желалъ бы вовсе о ней не думать, да только не зналъ какъ. Быть можетъ, — кто разрѣшитъ эти тайны человѣческаго сердца! — онъ боялся, что со временемъ принужденъ будетъ ненавидѣть ее.