— Эй, буфетчикъ! — проревѣлъ незнакомецъ, неистово дернувъ за колокольчикъ. — Стаканы для всей честной компаніи… коньяку и воды… Пунша горячаго, крѣпкаго, сладкаго! — Живѣй… Глазъ y васъ поврежденъ, сэръ!.. Подать сырой говядины для джентльменскаго глаза… Живѣй! — Ничто такъ хорошо не излечиваетъ синяковъ подъ глазами, какъ сырая говядина… Ха, ха, ха!
И, не думая останавливаться, чтобъ перевести духъ, незнакомецъ однимъ залпомъ выпилъ стаканъ пунша и усѣлся въ креслахъ съ такимъ комфортомъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось.
Между тѣмъ какъ три путешественника разсыпались въ благодарности своему новому знакомцу, м-ръ Пикквикъ, хранившій во всѣхъ случаяхъ жизни невозмутимое спокойствіе великой души, разсматривалъ на досугѣ его костюмъ и наружный видъ. Былъ онъ средняго роста, но, при длинныхъ ногахъ и сухопаромъ туловищѣ, казался довольно высокимъ. Зеленый фракъ его могъ быть щегольскимъ нарядомъ въ тѣ дни, когда въ Лондонѣ была мода на узкія фалды, на манеръ ласточкиныхъ крыльевъ: но въ тѣ времена, очевидно, украшалъ онъ особу болѣе короткую, чѣмъ этотъ незнакомецъ, потому что облинялые и запачканные обшлага далеко не доходили до кисти его руки. Онъ былъ застегнутъ на всѣ пуговицы до самаго подбородка, и узкій фракъ подвергался очевидной опасности разорваться на спинѣ. Старый носовой платокъ, вмѣсто галстуха, украшалъ его шею, гдѣ не было и слѣдовъ рубашечнаго воротника. На черныхъ его штанахъ, здѣсь и тамъ, проглядывали свѣтлыя заплаты, обличавшія продолжительную службу этого костюма. Плотно прикрывая колѣни незнакомца, они туго прицѣплялись штрипками къ его дырявымъ башмакамъ, имѣя очевидное назначеніе скрывать отъ нескромныхъ взоровъ его грязные, пожелтѣлые чулки, которые однакожъ рѣзко бросались въ глаза. Его длинные черные волосы пробивались косматыми прядями изъ подъ старой, измятой шляпы, и за обшлагами фрака виднѣлись голыя оконечности его рукъ, украшенныхъ изорванными и грязными перчатками. Онъ былъ худощавъ и блѣденъ, при всемъ томъ физіономія его выражала рѣшительную самоувѣренность, самодовольство и значительную долю безстыдства. Онъ весело потряхивалъ своей скомканной шляпой и неугомонно вертѣлся во всѣ стороны, дѣлая самые выразительные жесты.
Таковъ былъ человѣкъ, котораго тщательно наблюдалъ въ свои очки м-ръ Пикквикъ. Подражая своимъ пріятелямъ, онъ тоже счелъ непремѣнною обязанностью изъявить ему свою искреннюю благодарность въ самыхъ отборныхъ и ученыхъ выраженіяхъ.
— Нечего распространяться, сказано довольно, — отвѣчалъ незнакомецъ, дѣлая энергическій жестъ. — Ни слова больше… но будь я вашимъ пріятелемъ въ зеленой курткѣ, чортъ побери, я бы свихнулъ извозчику шею… Пирожникъ тоже свиная башка… Всѣхъ бы отправилъ къ чорту на кулички… какъ честный человѣкъ… Сволочь, трынъ трава!
Въ эту минуту вошелъ въ залу кондукторъ, и объявилъ, что рочестерскій дилижансъ готовъ отправиться въ дорогу.
— Мой дилижансъ? — воскликнулъ незнакомецъ, быстро вскочивъ со своего мѣста. — Билетъ взятъ… сейчасъ ѣхать… Заплатите за коньякъ… Мелкихъ нѣтъ… Крупные банковые билеты… Сдача y нихъ скверная… серебряныя деньги истерты, что бирмингэмскія пуговицы… дрянь… заплатите.
И онъ еще разъ тряхнулъ на всю компанію своей скомканной шляпой.
Случилось, по волѣ судебъ, что м-ръ Пикквикъ и трое его спутниковъ тоже рѣшились, съ своей стороны, сдѣлать городъ Рочестеръ первою своею станціею и первымъ предметомъ ученыхъ наблюденій. Объявивъ объ этомъ своему новому товарищу, они согласились, для удобнѣйшаго сообщенія другъ другу взаимныхъ мыслей и желаній, помѣститься рядомъ на имперіалѣ.
— Ну, поворачивайтесь! — сказалъ незнакомецъ, помогая м-ру Пикквику взобраться на верхъ дилижанса. — Живѣй!
— Ваша поклажа, сэръ? — спросилъ кондукторъ.
— Чья? Моя? Вотъ этотъ узелокъ, больше никакой поклажи, — отвѣчалъ незнакомецъ. — Весь багажъ отправленъ водой… ящики, сундуки, коробки, баулы… тяжело, демонски тяжело!
И съ этими словами онъ засунулъ въ карманъ небольшой узелокъ, гдѣ хранились рубашка и носовой платокъ.
— Головы, головы, берегите свои головы! — вскричалъ неумолкавшій незнакомецъ, предостерегая пассажировъ имперіала, когда дилижансъ проѣзжалъ подъ сводами воротъ почтоваго двора. — Страшное мѣсто… демонская опасность… Случилось однажды… пятеро дѣтей… мать, высокая леди, кушала бутерброды… совсѣмъ забылась черезъ арку… тррр-тыррр… дѣти оглядываются… голова y матери оторвана… бутербродъ въ рукахъ… нечѣмъ больше ѣсть… сироты… визгъ, крикъ — ужасно, ужасно! — Что, сэръ, изволите смотрѣть на Уайтголль? прекрасное мѣсто… не такъ ли?
— Я разсуждаю, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — о непостоянствѣ фортуны и коловратности человѣческихъ дѣяній.
— Такъ, сэръ, такъ! Сегодня шелкъ и бисеръ, a завтра куда еси дѣвался человѣкъ? Философъ, сэръ?
— Психологъ, сэръ, скромный наблюдатель человѣческой природы, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.
— Такъ же какъ и я. Доброе дѣло… Человѣкъ любитъ философствовать, когда нечего ѣсть. Поэтъ, сэръ?
— Почтеннѣйшій другъ мой, м-ръ Снодграсъ, имѣетъ сильный поэтическій талантъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.
— Не дурно самъ пишу стихи, — отвѣчалъ незнакомецъ. — Поэма въ десять тысячъ стиховъ… Ямбы и хореи съ дактилями и анапестами… Олимпъ… Великая битва… Марсъ поутру, ночью Аполлонъ… барабанъ и лира… Пою тебя, великій мужъ… Нѣтъ вдохновенія — забѣжалъ въ кондитерскую, и опять… Муза, Нептунъ, Морфей… вдохновеніе шипитъ… Прекрасно! — Вы, сэръ, не охотникъ ли? — вдругъ спросилъ онъ, обращаясь къ м-ру Винкелю.
— Да, я люблю охоту, — отвѣчалъ тотъ.
— Прекрасное занятіе, сэръ, безподобное. — Собаки, сэръ?
— Теперь нѣтъ, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.
— A! Вы держали собакъ… безподобныя животныя… твари смышленыя… чутье… инстинктъ… Была y меня отличная собака… лягавая… Понто, кличка… Пошелъ однажды на чужое поле… перелѣзъ ограду… выстрѣлилъ… бацъ… свистнулъ — собака стоитъ какъ вкопанная… свистнулъ опять… Понто… нейдетъ… подманилъ къ себѣ — Понто, Понто… виляетъ хвостомъ и смотритъ на столбъ… взглянулъ — на столбѣ надпись: "Лѣсничему приказано бить и стрѣлять всѣхъ собакъ за этой оградой"… Удивительная собака… безцѣнная… зоологическій феноменъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, случай необыкновенный, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ. — Позвольте мнѣ записать его?
— Извольте, сэръ, извольте… сотни чудныхъ анекдотовъ насчетъ собакъ… коллекція въ классическомъ родѣ. — Красотка, сэръ? — продолжалъ незнакомецъ, круто повернувшись къ м-ру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.
— Очень мила, — замѣтилъ м-ръ Топманъ.
— Да… смакъ есть… Англійскія дѣвушки далеко не такъ хороши, какъ испанки… Благородныя созданія… агатовые волосы… черные глаза… искрометистые… блещутъ… круглыя формы… Чудо, какъ хороши.
— Вы были въ Испаніи, сэръ? — спросилъ м-ръ Топманъ.
— Жилъ тамъ… очень долго.
— И много одержали побѣдъ, сэръ?
— Побѣдъ? Тысячи! Донъ Боларо Фиццгигъ… Грандъ, старикъ… единственная дочь… Донна Христина… блистательная красавица… влюбилась по уши… ревнивый отецъ… гордая испанка… прекрасный англичанинъ… Донна Христина въ отчаяніи… приняла ядъ… рвотнаго дали… желудочный насосъ… сдѣлали операцію… Старикъ Боларо внѣ себя… согласился… соединилъ наши руки… потоки слезъ… романическая исторія… очень.
— Что-жъ? Донна Христина теперь въ Англіи, сэръ? — спросилъ м-ръ Топманъ, приведенный въ восторженное состояніе поэтическимъ изображеніемъ прелестей испанки.
— Умерла, сэръ, умерла, — сказалъ незнакомецъ, приставивъ къ глазамъ коротенькій остатокъ носового коленкороваго платка, — операція трудная… не перенесла… нѣжная комплекція… погибла жертвой.
— A ея отецъ? — спросилъ поэтическій Снодгрась.
— Угрызеніе и бѣдствіе, — отвѣчалъ незнакомецъ, — исчезъ внезапно… молва по всему городу… искали по всѣмъ мѣстамъ… съ ногъ сбились… безъ успѣха… городской фонтанъ на большой площади вдругъ остановился… прошли недѣли… не брызжетъ… работники принялись чистить… выкачали воду… хвать… старикъ Боларо сидитъ въ трубѣ… окоченѣлый… въ правомъ сапогѣ бумага… полная исповѣдь… съ отчаянія… не могъ пережить… Вытащили его, фонтанъ забрызгалъ, заигралъ… Трагическій элементъ.