— Будетъ и м-съ Поттъ, — возгласилъ м-ръ Винкель, увидѣвъ президента.

— Право? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ костюмѣ Аполлона, — прибавилъ м-ръ Винкель, — только мужъ ея запрещаетъ ей надѣвать тунику.

— И дѣльно, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — къ чему ей туника.

— Ну, да. Поэтому м-съ Поттъ надѣнетъ бѣлое атласное платье съ золотыми блестками.

— Въ такомъ случаѣ, не поймутъ ея роли, — возразилъ м-ръ Снодграсъ.

— Какъ не понять? — отвѣчалъ м-ръ Винкель, — въ рукахъ y нея будетъ лира.

— Это другое дѣло: всякій увидитъ, что она Аполлонъ, — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— A я буду бандитомъ, — перебилъ м-ръ Топманъ.

— Чѣмъ? — воскликнулъ изумленный м-ръ Пикквикъ.

— Бандитомъ, — скромно повторилъ м-ръ Топманъ.

— Послушай, любезный другъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая суровый взглядъ на своего друга, — ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться въ зеленую бархатную куртку съ коротенькими фалдами въ два дюйма?

— Точно такъ. Развѣ это васъ удивляетъ? — съ живостью спросилъ м-ръ Топманъ.

— Очень.

— Отчего же?

— Оттого, любезный другъ, что ты слишкомъ старъ для зеленой куртки.

— Старъ!

— И ужъ если пошло дѣло на правду, ты слишкомъ толстъ.

— Толстъ!

— И старъ, и толстъ! — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ энергическимъ тономъ.

— Сэръ, — воскликнулъ м-ръ Топманъ, вставая съ мѣста съ покраснѣвшимъ лицомъ, при чемъ глаза его заискрились пламеннымъ негодованіемъ, — вы меня обижаете, сэръ.

— Вы обижаете меня, сэръ, отваживаясь въ моемъ присутствіи напялить на себя зеленую бархатную куртку съ разбойничьимъ хвостомъ, — возразилъ м-ръ Пикквикъ тономъ сильнѣйшаго негодованія.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Топманъ, — вы грубіянъ.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — вы грубіянъ.

М-ръ Топманъ сдѣлалъ два шага впередъ и устремилъ на президента гнѣвный взоръ. Пылающій взглядъ м-ра Пикквика, сосредоточенный въ фокусѣ его очковъ, дышалъ гордымъ вызовомъ и угрозой. М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные къ мѣсту.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Топманъ послѣ короткой паузы, при чемъ голосъ его дрожалъ и волновался, — вы назвали меня старикомъ.

— Назвалъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— И толстякомъ.

— Назвалъ.

— И грубіяномъ.

— И тѣмъ и другимъ. Сэръ, вы толстякъ и старикъ и грубіянъ.

Страшная пауза.

— Сэръ, — продолжалъ м-ръ Топманъ отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу, — сэръ, привязанность моя къ вашей личности была до сихъ поръ велика… очень велика; но мщеніе мое упадетъ, должно упасть на эту личность.

— Сэръ, продолжайте!

Это былъ единственный отвѣтъ ученаго мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м-ръ Пикквикъ былъ нѣкоторымъ образомъ парализованъ въ своей позѣ, и это служило несомнѣннымъ признакомъ, что онъ приготовился на всякій случай къ мужественной оборонѣ той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщеніе.

Оглушенный столкновеніемъ двухъ великихъ личностей, м-ръ Снодграсъ, пораженный внезапной нѣмотою, стоялъ сначала безъ движенія и безъ всякой опредѣленной мысли; но вдругъ вдохновенная мысль осѣнила его умъ. Презирая собственную опасность, онъ сталъ между двумя противниками и воскликнулъ громогласно.

— Какъ! Вы ли это, м-ръ Пикквикъ, мужъ разума и совѣта, обратившій на себя взоры образованнаго міра? Вы ли м-ръ Топманъ, другъ нашъ и товарищъ, озаренный величественнымъ свѣтомъ, заимствованнымъ отъ этой безсмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чѣмъ вдохновенный поэтъ кончилъ свою рѣчь, черты м-ра Пикквика прояснились, гнѣвное выраженіе исчезло съ его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выраженіе. Такъ исчезаютъ слѣды карандаша подъ треніемъ умягчительной резины, и такова сила истиннаго таланта!

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — слишкомъ погорячился. Топманъ, вашу руку.

Мрачныя тѣни мгновенно сбѣжали съ лица м-ра Топмана, когда онъ пожалъ руку своего друга.

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — прервалъ м-ръ Пикквикъ, — виноватъ во всемъ одинъ я. Помиримся, любезный другъ. Ты надѣнешь зеленую бархатную куртку.

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразилъ м-ръ Топманъ.

— Для меня, любезный другъ, сдѣлай милость.

— Извольте, я согласенъ.

Такимъ образомъ было рѣшено, что м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель явятся на балъ въ заимствованныхъ костюмахъ. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м-ръ Пикквикъ изъявилъ полное согласіе на прихоти своихъ друзей, противорѣчившія его собственнымъ убѣжденіямъ и мыслямъ: разительное доказательство просвѣщенной снисходительности, на какую можетъ быть способенъ только истинно великій человѣкъ.

М-ръ Левъ Гонтеръ нимало не преувеличивалъ дѣла, отзываясь съ похвалою о магазинѣ м-ра Соломона Луки. Гардеробъ его оказался неистощимымъ, хотя, быть можетъ, далеко не представлялъ строгихъ классическихъ свойствъ. Костюмы не отличались новизной и не были вполнѣ приспособлены къ характеру времени и мѣста; но все безъ исключенія блистало мишурой, a въ этомъ и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневномъ свѣтѣ не можетъ имѣть ослѣпительнаго блеска; но всякому извѣстно, что искусственные костюмы изобрѣтены собственно для ночныхъ похожденій, и если, напротивъ, при яркомъ блескѣ солнца мишура утратитъ свое великолѣпіе и пышность, то, само собою разумѣется, виноваты въ этомъ тѣ особы, которымъ пришла неестественная фантазія давать утренніе балы. Такъ, по крайней мѣрѣ, разсуждалъ и доказывалъ м-ръ Соломонъ Лука, и пикквикисты, убѣжденные его доказательствами, выбрали въ его магазинѣ приличные костюмы, при чемъ каждый дѣйствовалъ по собственному благоусмотрѣнію.

Наняли карету въ гостиницѣ "Сизаго медвѣдя", оттуда также взята была коляска для м-ра и м-съ Поттъ, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтеръ. Редакторъ «Синицы», какъ и слѣдуетъ, заранѣе объявилъ объ этомъ балѣ, извѣстивъ итансвилльскихъ гражданъ, что "этотъ утренній праздникъ представитъ сцену разнообразнаго и восхитительнаго очарованія, великолѣпное сіяніе красоты и талантовъ, роскошное обнаруженіе гостепріимства и, особенно, всевозможныя проявленія изящнаго артистическаго вкуса". "Баснословныя угощенія Востока, — продолжалъ редакторъ, — и дикій блескъ султанскихъ пировъ будутъ имѣть характеръ пошлой вакханаліи, если сравнить ихъ съ этимъ цивилизованнымъ торжествомъ, на которое, однакожъ, извѣстные злонамѣренные люди заранѣе изрыгаютъ ядъ своей зависти, нагло и безстыдно издѣваясь надъ приготовленіями добродѣтельной и знатной леди, снискавшей общее уваженіе". Послѣднія строки нѣкоторымъ образомъ служили тонкимъ и деликатнымъ намекомъ на безсовѣстныя выходки «Журавля», который, не бывъ удостоенъ приглашенія на этотъ балъ, написалъ презлую и пренелѣпую сатиру, гдѣ все это дѣло представлялось въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ.

Наступило вожделѣнное утро и вмѣстѣ вожделѣнный часъ ѣхать на торжественный завтракъ м-съ Львицы Гонтеръ. Забавно было видѣть, какъ м-ръ Топманъ рисовался или, правильнѣе, корчился въ полномъ костюмѣ испанскаго бандита, въ узенькой бархатной курточкѣ, представлявшей изъ его спины нѣчто въ родѣ дамской булавочной подушки, туго набитой пескомъ. Бархатъ картинно обтягивалъ верхнюю часть его ногъ, между тѣмъ какъ нижнюю ихъ часть пеленали хитросплетенныя повязки — любимый исключительный нарядъ, присвоенный героями большихъ и малыхъ дорогъ. Его открытая и добрая физіономія украшалась длинными безпардонными усами, падавшими съ обѣихъ сторонъ на воротнички его голландской рубашки. Для украшенія его головы предназначалась шляпа, имѣвшая форму сахарной головы и убранная разноцвѣтными лентами разной длины и ширины; но такъ какъ ни одинъ экипажъ въ мірѣ не представлялъ такихъ удобствъ, чтобъ шляпа такого рода, надѣтая на голову, не достигала до его кровли, то м-ръ Топманъ принужденъ былъ во всю дорогу держать ее на колѣняхъ. Столько же забавенъ и даже остроуменъ въ своемъ родѣ былъ поэтическій костюмъ м-ра Снодграса. Онъ выбралъ въ магазинѣ Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащъ, бѣлые шелковые чулки и башмаки такого же цвѣта, и все это вмѣстѣ съ греческою феской, составляло подлинный вседневный костюмъ трубадура съ той поры, какъ появились эти пѣвцы на европейской почвѣ, до окончательнаго исчезновенія ихъ на земномъ шарѣ. Но все это не значило ничего въ сравненіи съ костюмомъ редактора "Итансвилльской Синицы". Какъ журналистъ и представитель общественнаго мнѣнія, онъ выбралъ для себя костюмъ стариннаго русскаго подъячаго и вооружился огромнымъ кнутомъ — символомъ казни для всѣхъ нечестивцевъ. Въ этомъ костюмѣ м-ръ Поттъ, сопровождаемый оглушительнымъ ревомъ уличной топпы, подкатилъ изъ магазина Соломона Луки къ подъѣзду своего дома.