Так прошли месяцы в атмосфере горечи и недоверия, при отсутствии всякой физической близости до того знаменательного дня, когда она, зайдя слишком далеко в своих обидных упреках, ударила его по щеке. До этого момента он держался с ней сдержанно, холодно, вежливо и отчужденно. Но ее поступок оборвал сдерживающую нить.

— Довольно, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Раз ты так, моя любовь…

Испугавшись темной силы, которую в нем пробудила, уверенная в том, что он убьет ее, она сопротивлялась, как только могла, когда он наполовину втащил, наполовину внес ее в спальню, швырнул на кровать и стал стаскивать с нее одежду.

— Тэйн! Нет, ради всего святого, только не так! — Ее крики звучали приглушенно под тяжестью его тела, когда она извивалась, задыхаясь в яростном сопротивлении. Уже много месяцев она не спала с ним, и перспектива насильственного совокупления в качестве наказания наполняла все ее существо страхом.

— Что еще мне остается делать, — глаза его сверкнули из-под темных ресниц, — раз ты называешь меня лжецом и распутником и отказываешься прислушаться к голосу рассудка? — Он говорил хрипло и прерывисто. — Если мне суждено ждать, когда ты придешь ко мне, я буду ждать всю жизнь.

Ее движения только усилили его возбуждение.

— Вот так, мой ангел, — прошептал он, нежно проводя ищущими руками по ее телу. — Сопротивляйся мне, если хочешь, но наступит час и ты сдашься мне, позволь мне сделать тебя своей пленницей…

Несмотря на страх, ее тело откликнулось на колдовские чары его прикосновений, сделалось податливым и раскрылось, чтобы принять его, и она с восторгом приняла его в роли своего завоевателя, и скрытое желание мерцало в глубине ее глаз, в изгибе губ, напряженно набухших сосках и в чувственных движениях бедер.

— О Боже! — Прошло несколько месяцев, а она все еще вспоминала блаженство той ночи, свою уверенность в том, что этот почти насильственный акт чувственной страсти без следа сотрет каждый атом прошлого, чтобы после этого, насытив и удовлетворив свой голод, они смогли снова вместе взглянуть в лицо будущему; что ни одна женщина не сумеет еще раз отобрать у нее Тэйна после слияния их тел в торжествующем порыве любви…

— Сапфи… — Ее имя сладко ласкало его губы, пока он любовался ею, медленно охватывая ее всю восхищенным взглядом, пожирая ее глазами в приступе чувственного голода, обещавшего экстаз и блаженство после своего утоления. И вдруг… Он замер, его взгляд впился в отметину, сделанную ножом хирурга: шрам, словно след от кривой турецкой сабли, багровел на нежной округлости живота.

Доживи она до ста лет, ей никогда не забыть ни его взгляда, полного неприкрытого отвращения, сменившего собой мечтательность и желание, ни того, как его тело полностью отвергло ее. Тонко чувствуя каждую его реакцию, она заскулила от обиды и боли, отползла в сторону, ощущая, как ноет все ее тело, как разрывается от горя сердце, и не хватит никаких слез, чтобы успокоить его.

Несмотря на то что было уже поздно, с трудом натянув майку и джинсы, она убежала искать приюта к Лорне. На следующее утро Тэйн оставил ей записку. Он по-прежнему не одобрял развода, но был согласен на раздельное проживание.

Вся процедура, занявшая девять месяцев, была пронизана иронией. И все это могло показаться смешным, если бы исход дела оказался менее трагичным. И вот она снова на их супружеском ложе — одна, уставшая до изнеможения, не может заснуть. Она задумчиво держит в руках конверт с поздравительной открыткой от Эбби. Странно, что ее сестра продолжала упорствовать. Она обнаружила, что держит открытку, не заметив, как вскрыла конверт. Прекрасный букет цветов, стандартное поздравление-с днем рождения и пожелания успехов, ниже просто подпись: «Любящая тебя сестра Абигайль».

Неужели все эти месяцы она заблуждалась в том, что произошло? Подобная мысль не впервые приходила ей в голову, но каждый раз она взбрасывала ее из опасения обмануться, поверив в то, во что она так отчаянно желала поверить.

Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Чувствуя, как бешено колотится сердце при одной лишь мысли о том, что ей предстоит, она вытащила из ящика письмо, снова залезла под одеяло, подложила под спину подушки и заставила себя успокоиться. После всего пережитого она должна была перестать чувствовать боль. Но сердце беспокойно билось в груди, когда она вскрыла конверт. Своим аккуратным почерком Эбби писала:

Я попросила Тэйна передать тебе это письмо, когда ты будешь чувствовать себя лучше. Дорогая Сапфи, слава Богу, что он уговорил меня тогда приехать в Грецию. Он позвонил мне, ты знаешь, и сказал, что страшно переживает и беспокоится за тебя, он думает, что у тебя, наверное, что-то вроде нервного срыва, но местный доктор не проявляет озабоченности твоим состоянием. Он умолял меня приехать, чтобы повидаться и поговорить с тобой, зная, как мы были близки, в надежде, что ты, может быть, захочешь излить мне душу.

О Сапфи! Я была так потрясена, когда увидела тебя. Даже то, что тебе пришлось пережить, не могло вызвать такое состояние депрессии, в каком ты была, поэтому я позвонила Марше и рассказала ей обо всех симптомах твоего состояния, и она согласилась с моим подозрением, что ты страдаешь редкой формой послеродовой депрессии, которая оказалась запущенной и нуждалась в специальном и немедленном лечении.

Тэйн был в совершенном отчаянии, когда я сказала ему об этом. Он обвинял себя в том, что медлил и не обратился к врачам раньше, но как он мог? Ведь все, что произошло, было для него впервые. Он заплакал, Сапфи. Он не поблагодарил бы меня, что я рассказываю тебе это, но вот как все было. Он сидел в кресле и проклинал себя за то, что сделал с тобой, а потом заплакал — тяжело, навзрыд. Это были рыдания человека, ни разу в жизни не изведавшего облегчения, которое приносят слезы. И я заплакала вместе с ним, заплакала от боли, твоей и его! И тогда я протянула к нему руки и стала гладить и успокаивать его, словно он был одним из моих учеников, а он прижался ко мне, как маленький мальчик, чей мир вдруг рассыпался на части… и тут вошла ты…

К тому времени, когда ты будешь читать это письмо, ты уже поправишься. Твой лечащий врач использует самые современные методы и уверен, что все будет хорошо. Дорогая Сапфи, я понимаю, почему ты не хочешь сейчас меня видеть, но я ничего не могу здесь поделать и возвращаюсь в Англию, я уверена, ты скоро поймешь, что единственная любовь, которая связывает меня и твоего мужа, — это любовь к тебе!

Тэйн плакал из-за нее? Удивленная, Сапфи провела ладонью по разгоряченному лбу. Она была уверена, что он возненавидел ее — возненавидел то, что с ней стало. Ведь его пронизывающие, оценивающие взгляды были не чем иным, как взглядами пристрастного критика. Нахмуренные брови, односложные резкие ответы, провоцирующие вопросы — все это было формой допроса, с целью проверить ее способность быть женой и матерью, не так ли? Она так подло подвела его. Соблазнила, заманила его в ловушку, а потом оказалась не способной ни нормально родить, ни нормально вскармливать его детей. Он имел полное право ее ненавидеть. Она смирилась с тем, что больна, — ведь очень многие женщины страдали послеродовой депрессией и, полечившись, выздоравливали, не так ли? Неужели ее срыв не доказал, что она еще слишком незрелая, слишком неподходящая для того, чтобы оставаться женой такого человека, как Тэйн? Она вернулась из клиники, излечившись от своей депрессии, но уверенная в том, 410 он больше ее не любит. Она отвергала его заверения в верности и отказывалась делить с ним постель, так как знала и стыдилась своего безобразия.

О Боже милосердный! Кого она хотела наказать? Тэйна или себя самое за то, что не сумела стать ему достойной женой?

Если бы только можно было снова вернуть те дни, она бы никогда не повторила своих ошибок. Инстинктивно она понимала, что ее сестра написала чистую правду. Она закрыла глаза, письмо выпало у нее из рук, и она выключила свет. Умная, добрая Эбби написала ей, что Тэйн любит ее. Но прошло почти два года. С тех пор было сказано множество взаимных оскорблений, и оба они стали участниками законной схватки, которую оба и проиграли: ветхая ткань их брачного союза предстала на всеобщее обозрение, истершиеся нити их когда-то огромной любви открыты для пересудов.