Сейчас между ними нелегкое перемирие. А любовь? Она утрачена навсегда. Она покинула ее, взрослеющую слишком медленно, а единственную козырную карту в игре любви — совершенство тела — отняли у нее навсегда с появлением на свет детей Тэйна. Если бы он любил ее, он бы не обратил внимания на ее обезображенное тело, но его взгляд, полный похоти, оказался слишком придирчивым.

Подавив горестные рыдания, она уткнулась лицом в мягкую подушку, вдыхая сладкий аромат чистого белья, осознавая с чувством полной безнадежности, что Тэйн, уверенный в ее согласии остаться, распорядился приготовить для нее спальню, да и ночная сорочка, в которой она спала, как она определила на ощупь и по запаху, была выстирана и отутюжена.

Пытаясь найти удобное положение, она подтянула колени к груди, совсем как эмбрион в утробе матери. В первые беззаботные месяцы их супружеской жизни они часто спали с Тайном, тесно прижавшись друг к другу: его рука покоилась у нее на груди, а его сильное тело, теплоту которого она постоянно ощущала, ограждало ее, ревностно оберегая от всех… Если бы только она поверила его заверениям, когда вернулась из клиники, если бы она была достаточно взрослой, уверений в себе и любила его настолько, чтобы доверять ему, она бы могла спасти их брак! Вместо этого она сделала все, чтобы он распался.

Эти мысли ни к чему не приведут! Она села на кровати и при свете, пробивающемся из наполовину закрытого окна, потянулась к сумочке. Пальцы нашли то, что искали. Облегченно вздохнув, она достала из коробочки фарфоровое яйцо, которое так и лежало там с тех пор, как она получила его в подарок. Размером оно было с ее ладонь. Откинувшись на подушках, она нащупала большим пальцем очертания маленького Купидона, следуя вдоль изгиба его крыла, изогнутой дуги натянутого лука, неумолимо прямой, направленной в самое сердце стрелы, и с терпеливой решимостью стала ждать, когда же сон даст ей, хотя бы на время, освобождение от боли и мучений.

Через несколько часов, разбуженная громким стуком в дверь, Сапфи с трудом заставила себя сесть, откинула со лба волосы, определив по снопам льющегося в комнату солнечного света, что День уже давно наступил. В комнату вошел Тэйн, на бедре которого верхом сидел его сын.

— Обвиняемый хочет, чтобы вы тоже его простили! — объявил он, и темные его глаза заискрились смехом, компенсируя некоторую грубоватость голоса. — Мы идем завтракать. Я попросил Эфими принести тебе завтрак сюда.

— Спасибо, — сухо сказала она, обнимая сына, которого Тэйн бесцеремонно усадил на кровать, и жадно ища глазами на детском личике следы обиды, и не находя ничего, что могло бы ее встревожить. — На будущее нам нужно установить определенный порядок, если мы будем жить так, как договорились прошлой ночью.

— Это будет нетрудно. Я редко бываю дома, поэтому мы без труда сможем не встречаться друг с другом.

— Конечно, — ответила она неестественным голосом, стараясь отвести взгляд от высокого человека, взирающего на нее с полным безразличием, и обнаружив, что это невозможно. Рубашка, застегнутая лишь наполовину, закатанные до локтя рукава, открывающие загорелые мускулистые руки. Должно быть, он начал одеваться, когда проснулся Стефанос. Он успел побриться, но темные волосы взлохмачены, будто он пытался пригладить их рукой. Боль внутри была настолько сильной, что Сапфира прижала руку к груди. Какая горькая ирония, что чувства, которые так долго дремали в ней, выбрали именно этот момент для пробуждения. Она считала, что они давно умерли и не способны возродиться, но, кажется, они вознамерились доказать ей обратное.

— Что это, мамочка?

Малыш высвободился из ее объятий. Успокоенный близостью матери, Стефанос быстро вернулся к своему обычному игривому настроению и забрался под легкую простыню, которой она была укрыта. Вылезая оттуда, он открыл кулачок и протянул ей на ладони фарфоровое яйцо.

Смутившись, Сапфира отобрала его у сына:

— Это подарок, мой милый. Оно, должно быть, выпало из моей сумочки.

— А ты можешь его съесть? — не унимался любопытный малыш.

— Нет! — Сапфира засмеялась, забрала у него яйцо и положила на тумбочку. — Оно красивое, на него нужно просто смотреть и любоваться. Его подарил мне твой папа, — добавила она с каким-то отчаянием, ощущая тягостное молчание Тэйна.

Лицо Стефаноса мгновенно озарилось улыбкой.

— Значит, он тоже тебя простил! — воскликнул он. — Он бы не подарил тебе подарок, если бы еще сердился на тебя за то, что ты ушла и бросила нас!

— Это не совсем так, мой хороший… — Глядя на его возбужденное личико, она пыталась представить, как это воспринимается, когда тебе три с половиной года. Что из того, что произошло между ней и Тайном, он сможет понять? Что ей следует попытаться ему объяснить? — Папа и я думаем, что было бы очень здорово, если через какое-то время у нас оказалось бы два дома вместо всего лишь одного, — сказала она с какимто отчаянием в голосе. — Я ушла, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

— И ничего не вышло! — радостно воскликнул он. — Теперь, когда ты вернулась, ты можешь пойти и покачать Вики и меня на качелях!

— Если только ты будешь сидеть на качелях как следует, как тебя учили. — Она строго посмотрела на него, довольная, что он перестал говорить о ее бегстве, но почувствовав приступ отчаяния при мысли о том; как будет трудно подготовить детей к ее уходу из дома. Может быть, пройдет несколько лет, прежде чем ей удастся выбрать подходящий момент…

— Почему бы тебе не пойти поискать свою сестру? — послышался спокойный голос Тэйна. — Вы еще успеете накачаться, впереди целый день.

— Ты ведь не собираешься снова от нас уйти? — На Сапфиру тревожно смотрели глаза, такие невинные и красивые, так похожие на глаза Тэйна, что у нее перехватило дыхание. Малыш послушно слез с кровати и остановился у двери. — Только ненадолго.

Прежде чем Сапфира успела ответить, Тэйн опередил ее:

— И не тогда, когда ты и Вики так хотите, чтобы мама была с вами.

Сознание собственной вины обожгло ее.

— Ты считаешь правильным говорить ему такие вещи? — осторожно спросила она, когда маленькая фигурка скрылась за дверью и они услышали, как Стефанос зовет сестру.

— Я бы никогда не сказал этого, если бы считал иначе! — Тэйн поднялся. Плечи его были опущены, руки в карманах брюк. Он, не мигая, смотрел на нее, и лицо его было мрачным. — Нам нужно делать это постепенно. Прошлая ночь была тяжелым испытанием для каждого из нас. Стефанос, кажется, только сейчас пришел в нормальное состояние, я убедил его, когда он проснулся, что ты услышала о несчастье, которое с ним произошло, и вернулась! Послушай, Сапфи, — сказал он тихо, но в примирительной интонации его голоса она уловила раздражение. — Это нелегко для нас обоих. Здесь нет готовой формулы, которой мы могли бы следовать. А пока, раз уж ты согласилась жить со мной в этом доме, соблюдая строго платонические отношения, мы должны выработать какие-то самые основные правила.

Достойно выдержав его взгляд. Сапфира коротко кивнула.

— Можешь продолжать. Уверена, что ты уже что-нибудь придумал.

Он заговорил спокойно и вкрадчиво.

— Само собой. Правило первое — никогда не ссориться в присутствии близнецов. Они должны считать, что их будущая жизнь — это результат совместно принятого нами решения.

— Вполне справедливо, — заметила она.

— Правило второе — один день в неделю мы должны проводить вместе, как нормальная семья в социальном смысле слова.

— Ты имеешь в ввиду есть за одним столом?

— Я имею в виду все, за исключением общей постели, — сухо заключил он.

— Я… я не уверена, что смогу пойти на это. — Проскальзывающая в словах Сапфиры нерешительность отражала ее отчаяние из-за того, что ее принуждали к невыносимой для нее жизни в постоянном и тесном контакте с Тэйном. — Ты все время меняешь свои условия!

— Только ради благополучия наших детей! — Он смотрел на нее с каменным выражением на лице. — Ведь это ты хотела разрушить нашу семью — ну что ж, тебе это удалось. Если окажется, что тебе больно ступать по ее обломкам, с этим придется как-то примириться.