Суд состоялся 3 января 1866 года. Заседание открылось в десять часов утра. Магистрат занял свое место и объявил, что первое дело, которое будет прослушиваться сегодня, – это дело миссис Кэтрин Бантинг, известной в округе также под именем Кэти Малхолланд, обвиняющейся в сводничестве. Эта женщина, сказал магистрат, обманным путем завлекла к себе домой двух молодых девушек, чтобы предоставить их в распоряжение своих клиентов. Изложив суть дела, магистрат кивнул судебному клерку, и тот в свою очередь кивнул судебному приставу, который отдал распоряжение привести Кэти Малхолланд.

Когда обвиняемая предстала перед судом, магистрат долго смотрел на нее, потом опустил глаза и взглянул на листок, лежащий перед ним. Перечитав обвинение, он снова посмотрел на молодую женщину на скамье подсудимых, словно не веря собственным глазам. На ее красивом лице лежал отпечаток трагизма, а в глазах застыл смертельный ужас. Одежда женщины была грязной и измятой, но все равно было видно, что ее платье не имеет ничего общего с платьями, в которые одеваются сводни и проститутки. Магистрат опять сверился со своей бумагой, желая лишний раз убедиться, что не произошло никакой ошибки. Подняв глаза, он снова долго смотрел на подсудимую, прежде чем заговорить.

– Вы обвиняетесь, Кэтрин Бантинг, в том, что завлекли к себе в дом двух молодых девушек с целью заработать на них нечестным путем. Вы признаете себя виновной?

– Я невиновна.

– Говорите погромче.

– Я невиновна.

Пока шел процесс, магистрат, сидя в своем кресле, не сводил глаз с подсудимой. Он внимательно прослушал показания полисмена, который в течение нескольких дней держал под наблюдением дом номер 14 на Крэйн-стрит. Этот дом, сказал полисмен, постоянно посещается приезжими мужчинами, в основном моряками.

Обвиняемая, когда ее спросили об этом, подтвердила, что ее время от времени навещает шведский капитан. На вопрос, как часто это происходит, она не дала определенного ответа. Потом были заслушаны показания двух главных свидетельниц, девушек, побывавших у нее дома, магистрат отметил про себя, что эти неряшливые, невежественные девицы принадлежат к тому типу женщин, которых ничего не стоит толкнуть на путь разврата. Одна из девушек сообщила, что она с восьми лет работает на фабрике, производящей курительные трубки, другая с семи лет работала на производстве известки. Обе заявили, что зарабатывают достаточно, чтобы прокормить себя, и у них нет никакой нужды становиться шлюхами. Девушку, которая произнесла это вульгарное слово, упрекнули в том, что она ведет себя непочтительно по отношению к суду, и та вежливо извинилась перед магистратом. Девушки также сказали, что никогда не пытались соблазнять мужчин. Одна из них добавила, что регулярно посещает церковь Святой Хильды и имеет глубокие религиозные принципы. Она же сообщила суду, что они с подругой встретили обвиняемую на рынке в предновогоднее утро, и та пригласила их зайти к ней вечером на праздничное угощение. А вечером, едва они переступили порог ее дома, она вывела из спальни двоих мужчин. Девушки начали наперебой рассказывать, что пытались сделать с ними мужчины, но магистрат попросил их замолчать, сказав, что это уже и так ясно.

Когда дали слово подсудимой, она все отрицала, истерично плача и повторяя, что это ложь и что приход девушек к ней в дом был подстроен. Магистрат, к своему собственному удивлению, заметил, что склонен верить ей. Он бы, может, и оправдал подсудимую, объявив показания девушек фальшивыми, но в показаниях полисменов он не мог усомниться. А кроме всего прочего, подсудимая сама признала, что принимала у себя дома моряка-иностранца, – правда, речь шла лишь об одном-единственном мужчине, но в данном случае количество не играло роли.

Прослушав заявление подсудимой, магистрат наклонился к клерку и спросил, есть ли у этой женщины родственники. Клерк ответил, что у нее есть брат, который, однако, не пожелал явиться в суд и не проявил никакого участия к сестре, когда его уведомили, что она находится под арестом. Это окончательно убедило магистрата в том, что обвинения, представленные подсудимой, правдивы, – разумеется, брат не хотел признавать сестру, потому что та вела развратную жизнь.

В некотором смысле Кэти повезло: если бы ее дело заслушивалось во второй половине дня, магистрат, уставший и раздраженный к тому времени, осудил бы ее, по меньшей мере, на двенадцать месяцев. Но, поскольку она предстала перед судом с утра, он был терпим, и проявил к ней милосердие.

– Я приговариваю вас к трем месяцам тюремного заключения, – объявил он. – Надеюсь, что за это время вы раскаетесь в своих ошибках и поймете, что вели неправильный образ жизни.

Эндри вернулся из плавания примерно две недели спустя. Поднявшись на верхний этаж, он повернул дверную ручку, но дверь оказалась запертой.

– Открой, Кэти, это я, – позвал он.

Не получив ответа, он принялся барабанить кулаком по двери, но никто не отозвался на стук. Тогда, недоуменно оглядевшись по сторонам, он заметил, что на лестничной площадке больше нет маленького столика с деревянным ведром и газом для умывания, который всегда стоял там.

– Кэти! Кэти! – в тревоге закричал он, колотя изо всех сил по двери.

Миссис Робсон, заслышав шум, выглянула из своей квартиры.

– Можете не стучать, ее там больше нет, – крикнула она ему снизу.

Оставив свою сумку у двери Кэти, Эндри медленно спустился по лестнице.

– Что вы сказали? – спросил он, остановившись в нескольких шагах от лестничной площадки, где стояла миссис Робсон.

Миссис Робсон была худой женщиной со строгим выражением лица. Ее тон тоже был, по обыкновению, строг, но сейчас в нем проявились нотки сострадания:

– Я сказала, ее там нет, ее увели.

Эндри одним прыжком преодолел оставшиеся ступеньки и приблизился к женщине вплотную. Склонившись над ней так, что его борода почти касалась ее лица, он вопросительно посмотрел на нее.

– Послушайте… – начала, было, миссис Робсон, но тут же осеклась, покосившись на двери других квартир. – Давайте лучше зайдем ко мне, – пригласила она.

Он, молча, последовал за ней в комнату, где ему тут же бросилась в глаза керосиновая лампа, подаренная им Кэти на Рождество. Лампа стояла на туалетном столике среди различных безделушек. Он долго смотрел на лампу, потом, указав на нее пальцем, спросил:

– Как эта вещь попала к вам?

– Как бы вам это объяснить, – миссис Робсон на секунду закрыла глаза. – Понимаете, если б я ее не взяла, ее взял бы кто-то другой. Они растащили все, что было в ее квартире, от посуды до мебели. Я припрятала у себя кое-какие вещи, потому что знала, что вы скоро вернетесь. Вы можете забрать их в любую минуту. Имейте в виду, я вовсе не собираюсь присваивать ее вещи. А вот что касается тех вещей, которые стащили те две шлюхи, сомневаюсь, что вам будет легко получить их обратно.

– Постойте, постойте. Вы еще не сказали мне, где Кэти. – Голос Эндри звучал глухо и тревожно.

– Она в тюрьме, – ответила миссис Робсон. – Ее посадили на три месяца. – Говоря, она наблюдала, как Эндри снимает шляпу и нервным движением отбрасывает со лба прядь светлых волос. – Ее обвинили в том, что она содержит дом свиданий.

– Дом свиданий? – недоуменно повторил он, сощурив глаза.

– Так было сказано в обвинении, которое ей представили во время разборки дела. Вас тоже упомянули на суде, как одного из ее постоянных клиентов. Правда, они не назвали вашего имени, а просто сказали: иностранный моряк.

– Вы хотите ска… – Эндри был не в силах говорить. – Вы хотите сказать, что она… что ее посадили в тюрьму из-за меня? – с усилием выговорил он, ткнув пальцем себе в грудь.

– Это не совсем так, – миссис Робсон скрестила на груди руки, с сочувствием глядя на бородатого капитана. – Не только из-за вас одного, а…

– Что это значит – не только из-за меня одного? – в ярости перебил он. – Неужели вы посмеете намекнуть, что моя Кэти…