Обстоятельства, при которых произносились Коневым угрозы, поводы, по которым возникали бурные сцены у Конева с Ривлиной, переживания, которые испытывались Коневым в отдельные моменты столкновений между ним и Ривлиной, не получили при следствии достаточного освещения и проверки.

Казалось бы, что в связи с заявлением Конева о том, что он не помнит самого момента причинения повреждений Ривлиной в виду состояния сильного раздражения, в котором он находился, — перед следствием стояла задача проверить это заявление и поставить вопрос о возможности совершения Коневым преступления в состоянии сильного душевного волнения, о степени вменяемости его в момент совершения преступления.

При этом, естественно, могло иметь огромное значение выяснение вопроса, в каком состоянии находился Конев непосредственно вслед за совершением преступления, что он делал, как он себя вел, что говорил, как реагировал на окружающее и каков был его внешний вид и т. п. Допросами первых очевидцев совершенного преступления эти обстоятельства, однако, следователем не выяснялись, и свидетелям, по-видимому, соответствующих вопросов не ставилось.

Например, в показании пом. зав. 2-м Домом Советов Кузьмина записано только, что когда свидетель зашел в номер Ривлиной, то увидел там Конева и на вопрос, что случилось, Конев ему ответил, что он подрался с Ривлиной.

Между тем, на суде указанный выше свидетель Кузьмин, допрашивавшийся подробно об этом моменте, показал, что у Конева рука была в крови, и он был ужасно взволнован, «он был как сумасшедший», он даже, когда говорил, то «слова как-то мешал», «глаза у Конева были красные, он рвал на себе волосы, плакал».

Далее, о поведении Конева в важнейшие моменты совместной жизни с Ривлиной, о степени его нервной и психической возбудимости свидетели не допрашивались.

Гр-ка Евдокимова, вклинившаяся в жизнь Конева и Ривлиной и пробывшая в браке с Коневым в течение 13 дней, как раз в период нарастания тяжелых переживаний Конева, не была допрошена при следствии в виду отъезда ее из Москвы, и к допросу ее не было принято мер; между тем, естественно, что эта свидетельница, сыгравшая роль третьего лица в романе Конева с Ривлиной, могла дать также ценные сведения о личности обвиняемого и его душевных переживаниях в указанный период.

Наконец, хотя при следствии имелись уже указания свидетелей, что Конев, найдя Ривлину в больнице после аборта, устроил какой-то скандал, кончившийся его истерическим припадком, это обстоятельство осталось непроверенным, и потому осталось неизвестным, что за скандал был в больнице, как вел себя Конев, этот здоровый атлет, который почему-то плакал, как ребенок.

Материал следствия, проведенного без плана, без проверки существеннейших моментов, без установления обстановки и условий, при которых произносились угрозы Конева в отношении Ривлиной, без выяснения характеристик и оценки личностей обвиняемого и потерпевшей и без анализа всего комплекса тех внутренних переживаний, которые нарастали у Конева в процессе его совместной жизни с Ривлиной и которые привели к роковой развязке, наконец, без выяснения душевного состояния, в котором находился Конев в момент, следовавший непосредственно за совершением преступления, и без освещения этого вопроса экспертизой, естественно не мог привести следователя к четким и правильным выводам по вопросу о психическом состоянии обвиняемого и о степени его в момент совершения преступления. В результате такой материал следствия с уклоном построить обвинение исключительно на внешних голых фактах и обрывочных показаниях свидетелей, без проверки и учета психологических фактов и выяснения характеристики личности обвиняемого, — в данном случае поставил впоследствии перед судом труднейшую задачу при разрешении вопроса о вменяемости состояния обвиняемого в момент совершения преступления — вопроса, возбужденного защитой до начала судебного заседания по этому делу.

Если же поставить себе вопрос, имелись ли у следователя, даже при таком неполном и одностороннем следственном материале какие-либо данные для постановки и выяснения вопроса о психическом состоянии обвиняемого в момент совершения преступления, — то придется придти к заключению, что такие данные, несомненно, были и обязывали следователя к производству обследования этого вопроса.

Прежде всего не только показаниями обвиняемого и потерпевшей, но и свидетелями устанавливалось, что между Ривлиной и Коневым было не простое сожительство, основанное на расчете: это была сильная любовь, созревшая до степени страсти со всеми ее патологическими последствиями — ревностью с обеих сторон, страданием при разлуке и т. п.

Конев, когда нашел Ривлину в декабре в больнице после аборта, как уже сказано, устроил скандал, с ним был какой-то припадок плача. Конев с самых первых дней связи с Ривлиной сознавал, и Ривлина давала ему это почувствовать, что он ниже ее в интеллектуальном отношении, что он не пара ей, и он поступает на рабфак учиться, чтобы сделаться достойным ее. Он боится потерять ее, хотя и видит, что и она привязалась к нему. В моменты ее колебаний он высказывает мысль, что он вырвет ей глаз и отрежет нос, и тогда она будет принадлежать только ему, так как ее тогда уже никто не будет любить. Больная мысль — искалечить дорогую ему красивую женщину, чтобы она была менее красива и привлекательна для других, — высказывается им в то время, когда он хочет, чтобы у ней был ребенок от него.

Неизменная повторяемость этой странной угрозы и обстоятельства, при которых она высказывается, показывают, что эта больная мысль, порожденная не расчетом, не стремлением к богатой жизни, о которой Конев никогда не мечтал, преследует Конева и возникает у него в минуты его душевных потрясений. Наконец, после ряда унижений, которые выпадают ему на долю, после почти бессонно проведенной ночи, когда он мечтает окончательно закрепить совместную жизнь с Ривлиной и получает согласие, утром, 26 февраля, он вновь получает отказ и угрозу вмешательством милиции. Нервы его напряжены, и он хватает любимую им женщину, бросает на кровать, зажимает рот страстным поцелуем и калечит ее, выполняя именно операцию вырывания глаза и отрезания носа, о котором неоднократно говорил, и сопровождая эту операцию словами: «тише, тише».

И при первом, и при втором своем показании Конев заявляет, что он не помнит самого момента совершения преступления; помнит лишь, что он был сильно раздражен оскорблениями со стороны Ривлиной в это утро, а перед этим во время разговора чинил карандаш перочинным ножом.

Едва ли нужны были какие-либо еще другие факты, чтобы иметь основание на следствии поставить вопрос о вменяемом состоянии обвиняемого в момент совершения преступления и усумниться в том, что Конев в этот момент вполне сознательно осуществлял задуманный им ранее план мести.

Анализ всей совокупности описанных выше фактов совместной жизни обвиняемого и потерпевшей — давал определенные предпосылки к такому заключению, которое подлежало проверке путем психиатрической экспертизы на предварительном следствии.

Дальнейший ход этого дела, уже в процессе судебного разбирательства, подтверждает наш вывод о необходимости в период производства предварительного следствия по подобного рода делам ставить обязательно вопрос о психическом состоянии обвиняемого и в качестве материала, освещающего этот вопрос перед экспертизой, выяснять полно и всесторонне личную характеристику обвиняемого в связи с мотивами преступления, с его развитием и его прошлой деятельностью.

Совершенно недопустимым с процессуальной точки зрения и усложняющим весь процесс судебного разбирательства явилось то, что все важнейшие моменты, освещающие личность обвиняемого, объясняющие мотивы преступления и разрешающие вопрос о вменяемости обвиняемого, были выяснены лишь на суде. Но в данном случае, только в виду некоторых исключительных обстоятельств, могли быть уже судом добыты те или другие сведения, освещающие указанные вопросы, а некоторые фактические моменты, освещающие личность обвиняемого, были приняты и на суде без проверки или остались в тени.