— Что это? — спросила, наконец, она, подумав — сколько, интересно, времени длилось ее молчание.

— Я не уверен, — сказал Коэн. — Поэтому я сообщил о ней и о других марках комитету. Мои знакомые заходили посмотреть на них, но были осторожны в выводах. Взгляните, что вы об этом думаете? — Из той же папки он выщипнул марку — похоже, старую немецкую, в центре — цифры 1/4, сверху — слово Freimarke, а по правому полю — надпись "Thurn und Taxis".

— Ведь это, — вспомнила она из пьесы Варфингера, — какие-то частные курьеры?

— Примерно с 1300 года по 1867-й. Потом их купил Бисмарк, миз Маас, они были европейской почтовой службой. Это — одна из их весьма немногих марок на клею. Но обратите внимание на уголки. — Каждый уголок марки украшали рожки с завитком, почти как символ ВТОРа. — Почтовый рожок, — сказал Коэн, — символ "Турна и Таксиса". Он стоял у них на гербе.

"И свитый рог златой отпел свое", — вспомнила Эдипа. Конечно. — Тогда водяной знак, который вы обнаружили, — сказала она, — почти тоже самое, кроме этой штучки, которая как бы вылезает из колокола.

— Может показаться смешным, — произнес Коэн, — но я полагаю, что это сурдинка.

Она кивнула. Эти черные костюмы, тишина, атмосфера тайны. Кем бы они ни были, они безусловно намеревались заглушить почтовый рожок "Турна и Таксиса".

— Обычно на марках этого выпуска, да и остальных тоже, водяные знаки не ставились, — сказал Коэн, — кроме того, другие детали — тип и параметры зубцовки, возраст бумаги — указывают на то, что это — подделка. А не просто ошибка.

— Тогда она ничего не стоит.

Коэн улыбнулся и высморкался. — Вы бы удивились, узнав, сколько стоит добросовестная подделка. Некоторые коллекционеры даже специально их собирают. Вопрос в том, кто именно сделал эти марки? Они жестоки. — Он перевернул марку и указал ей кончиком пинцета. Картинка изображала всадника из "Пони Экспресс", мчащегося галопом из типичного западного форта. Справа из-за куста — возможно, в направлении, куда мчался всадник, — торчало единственное, тщательнейшим образом выгравированное черное перо. — К чему осознанно вставлять ошибочную деталь? — спросил он, не обращая внимание на выражение ее лица, а может, попросту не замечая. — Пока я нашел всего восемь таких марок. И на каждой есть подобная неточность — деталь, скрупулезно вставленная в дизайн, подобно ядовитой насмешке. К тому же, на них еще и буквы переставлены: "П о т ч а США".

— Когда они выпущены? — выпалила Эдипа — громче, пожалуй, чем следовало.

— Что-то не так, миз Маас?

Сначала она рассказала ему о письме от Мучо со штампом, где ее просили извещать о непристойной корреспонденции своего почтового нахальника.

— Странно, — согласился Коэн. — Перестановка букв, — он заглянул в справочник, — есть только на четырехцентовом «Линкольне». Обычный плановый выпуск, 1954-й год. Другие подделки восходят к 1893-му году.

— Это 70 лет, — произнесла она. — Он был бы уже в весьма почтенном возрасте.

— Если это та же марка, — сказал Коэн. — А если бы она была ровесницей "Турна и Таксиса"? Изгнанный из Милана Омедио Тассис организовал первую курьерскую службу примерно в 1290 году в районе Бергамо.

Они сидели в тишине, слушая, как дождь вяло терзает окна и стекла на крыше, и чувствовали себя неожиданно наткнувшимися на вероятность чуда.

— Такое случалось раньше? — пришлось ей спросить.

— Восьмисотлетняя традиция почтового мошенничества. Мне об этом неизвестно. — И Эдипа рассказала ему и о печатке старике Тота, и о символе, который вычерчивал Стенли Котекс, и о рожке с сурдинкой, нарисованном в туалете «Скопа».

— Кем бы они ни были, — сделал он необязательное замечание, — они до сих пор ведут достаточно бурную деятельность.

— Может, надо сообщить властям?

— Думаю, там знают больше нашего. — Судя по голосу, он занервничал, или неожиданно отступил. — Нет, не буду. Не наше это дело.

Эдипа спросила его об инициалах В.Т.О.Р., но вопрос оказался запоздалым. Она уже потеряла Коэна. Он ответил «нет», но столь резко, столь не в фазе с ее собственными мыслями, что ответ мог оказаться и ложью. Он плеснул ей еще вина из одуванчиков.

— Оно сейчас прозрачнее, — произнес он похолодевшим голосом. — Пару месяцев назад оно помутнело. Понимаете, весной, когда цветут одуванчики, вино начинает бродить. Словно одуванчики помнят.

Нет, с грустью подумала Эдипа. Это — словно их родное кладбище по-прежнему существует — в той земле, где еще можно просто ходить пешком и где нет надобности в Восточном Сан-Нарцисском шоссе, где кости покоятся в мире, питая призраки одуванчиков, и где некому эти кости выкапывать. Словно покойники продолжают жить, пусть даже в бутылке вина.

Хотя, казалось бы, следующим ее шагом должен был стать повторный визит к Рэндольфу Дриблетту, Эдипа решила сперва заехать в Беркли. Ей хотелось выяснить, откуда Ричард Варфингер узнал о Тристеро. И, быть может, взглянуть, где изобретатель Джон Нефастис забирает свою почту.

Как и Мучо по ее отбытии из Киннерета, Мецгер, провожая Эдипу, не производил впечатление убитого горем. По дороге на север она раздумывала: заехать домой сейчас или на обратном пути. Но когда оказалось, что она уже пропустила поворот на Киннерет, проблема разрешилась сама собой. Прожужжав на машине по восточной стороне залива, где дорога поднималась в горы Беркли, Эдипа около полуночи прибыла в отель — беспорядочная россыпь многоуровневых зданий с интерьером в стиле немецкого барокко: темно-зеленое ковровое покрытие вдоль коридоров с резными стенами и декоративными канделябрами. Вывеска в холле гласила: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КАЛИФОРНИЙСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ АМЕРИКАНСКОЙ АССАМБЛЕИ ГЛУХОНЕМЫХ. Все лампочки горели по-тревожному ярко, вокруг царила физически осязаемая тишина. Из-за регистрационной стойки выпрыгнула голова проснувшегося клерка, и тот принялся объяснять ей что-то на языке знаков. Эдипа хотела было сделать ему известный жест пальцем и посмотреть, что будет. Но целый день в пути давал себя знать, и на нее неожиданно навалилась усталость. По коридорам, извилистым, как улицы Сан-Нарцисо, клерк в полном молчании провел ее в комнату, где висела репродукция картины Ремедиос Варо. Она сразу заснула, но ночью ее разбудил кошмар, возникший в зеркале напротив кровати. Ничего особенного, просто показалось, будто там что-то есть. Когда она, наконец, снова заснула, ей приснилось, что они с Мучо занимаются любовью на нежном белом пляже, каких нет ни в одной из ведомых ей частей Калифорнии. Утром Эдипа уселась на кровати, выпрямившись в струнку, и уставилась в зеркало на собственное изможденное лицо.

Она нашла "Лектерн Пресс" в небольшом бизнес-центре на Шеттак-авеню. "Пьес Форда, Вебстера, Турнэра и Варфингера" там не оказалось, но за двенадцать с половиной долларов ей вручили чек и дали адрес склада в Окленде. Она получила книгу лишь после полудня. Быстро пролистала ее в поисках строчки, ради которой сюда приперлась. От преломленных книжным листом солнечных лучей повеяло морозом.

Святыми звездами клянусь, не ждет добро, — говорилось в куплете, Того, кто с похотью столкнулся Анжело.

- Нет! — запротестовала она вслух. — Того, кто ищет встречи с Тристеро! — В карандашной пометке на полях того мягкообложечного экземпляра упоминалось о разночтениях. Но та, мягкообложечная, по идее, была точной перепечаткой книги, которую она держала сейчас в руках. Озадаченная, она заметила сноску:

Данный вариант содержится только в издании формата кварто (1687 г.). В более раннем издании формата фолио вместо заключительной строки стоит пропуск. Д'Амико предположил, что Варфингер мог сделать клеветническое сравнение, намекая на одного из придворных, и что более позднее «восстановление» было в действительности делом рук наборщика Иниго Барфстейбла. Сомнительная версия «Уайтчейпла» (ок. 1670 г.) приводит "Клянусь, поведало стовековое Зло/Три старых о Дозоре сказа нам о Никколо", где, не говоря уже о совершенно неуклюжем александрийском стихе, прочтение сильно затруднено синтаксисом, хотя можно принять несколько неортодоксальный, но убедительный аргумент Дж. К. Сэйла, что строчка "Три старых о Дозоре…" — вероятно, каламбур: "Тристеро dies irae…" Здесь, следует отметить, строчка остается столь же недостоверной, поскольку не проливает света на слово «тристеро», которое, разве что, может являться псевдо-итальянским вариантом слова triste (гнусный, порочный). Но издание «Уайтчейпла», во-первых, включает лишь отрывок, а во-вторых, изобилует подобными неточностями и подлогами, как мы неоднократно уже замечали, и посему едва ли достойно доверия.