– Начните еще раз.

Она сделала вдох. Потом утерла глаза и посмотрела на Коула. Ее подбородок дрожал, однако она начала говорить.

– Это было кафе в горах в Вейле. Мы говорили твоему отцу, что идем кататься на лыжах, а сами уходили туда, пили горячий шоколад и ели хлебный пудинг, пока у нас не начинали болеть животы. После целого дня на лыжах он умирал с голоду и всегда недоумевал, почему нам не хочется есть.

Коул удерживал взгляд на коленях.

– Это было очень давно. – Его голос был едва слышен.

Она кивнула.

– Я знаю. Но то были счастливые времена. Помнишь, мы заходили туда такими замерзшими, а внутри было так тепло, что казалось, будто у нас горят щеки?

Он напряженно кивнул.

– Да. Помню.

– В пудинг часто добавляли изюм, и тогда ты выковыривал все до последней изюминки и оставлял на тарелке.

Он издал тихий звук – вроде икоты, но он мог быть и смешком.

– Не знаю, зачем люди кладут изюм в выпечку. Это же полный кошмар.

Тут рассмеялась и Грейс.

– Соглашусь.

– Они больше не пекут хлебный пудинг. Уже много лет. Теперь там подают только готовое. Даже горячий шоколад стал растворимым. – Коул наконец-то поднял глаза на нее. – Джон был прав. Я сделал его для тебя. Подумал, что тебе будет приятно.

Она кивнула, и в ее глазах вновь появились слезы.

– Я знаю. Я бы все отдала, чтобы вернуться назад и прожить тот момент еще раз.

– Неважно. Это был всего лишь размоченный хлеб.

Она рассмеялась, потом, словно устыдившись этого, прикрыла пальцами губы.

– Спасибо тебе, – проговорила она. – И прости, что не сказала этого сразу.

– Отдайте ему то, что вы принесли, – негромко сказал мой отец.

Грейс бросила на него быстрый взгляд, и мне показалось, что ей хотелось бы, чтобы папа смолчал.

– Он сочтет это глупым.

– Не думаю.

Она, похоже, его уверенность не разделяла, однако взяла свою сумку, поставила ее на колени и начала в ней искать.

– Их до сих пор выпускают, – между делом сказала она. – Издание новое, но обложка не изменилась. – Она достала из сумки небольшую красную книгу и протянула ее Коулу.

За все проведенные с Коулом годы я видел его и ранимым, и страдающим, и удивленным и – в редких случаях – потерявшим дар речи. Но я ни разу не видел его во всех этих четырех состояниях сразу, как было сейчас, когда он, застыв, вперил взгляд в эту книгу.

Я попытался понять, чем она примечательна. Книга была небольшого формата. Примерно пять дюймов на семь. С красной обложкой. На корешке было написано «Рим».

– Все хорошо? – спросил его я.

Коул не шевельнулся, только с трудом, словно ему было больно, сглотнул.

– Мне надо выйти, – проговорил он. – Джонни, я, наверное, открою еще бутылку вина или же…

Он начал вставать, но папа прервал его:

– Сядь. – Это был приказ, а не просьба. Мне не понравилось то, что он так груб с моим мужем, однако Коул безмолвно опустился обратно на стул.

Я потихоньку сходил с ума, поскольку не знал, что происходит, но требовать объяснений сейчас точно было не время.

Медленно протянув руку, Коул взял у матери книгу.

Он долго-долго смотрел на нее, съеживаясь с каждой секундой. Открывать ее он не стал, но держал, как талисман, стиснув в обеих руках.

– Я понятия не имел… – Его голос сорвался, и он, замолчав, прикрыл ладонью глаза. Я сел поближе к нему. Положил на его спину руку. Он сделал глубокий вдох, словно набираясь из моего прикосновения сил. И наконец посмотрел на нее. На его щеках, как и у нее, были слезы.

– О чем? – спросила она.

– Что ты в принципе обратила внимание.

Ее подбородок опять задрожал. Она поднесла кончики пальцев к губам и закрыла глаза. По ее щеками заструились свежие слезы, и она, не в силах говорить, просто кивнула.

– Мы должны были пробыть в Риме еще три дня, но я упросил его вернуться пораньше.

– Я знаю.

– Чтобы мы могли увидеть тебя.

– Знаю.

– А ты… – Его голос вновь оборвался, но это не имело значения. Что бы он ни пытался сказать, Грейс поняла все без слов.

– Милый, я знаю, – кивнула она. – И мне очень жаль. Я много за что обязана перед тобой извиниться, но об этом поступке я сожалею сильнее всего. Я подумала, что тебе стоит знать, что я понимаю, какую боль в тот день причинила тебе. И я прошу за это прощения.

Он снова закрыл ладонью глаза. Мне хотелось обнять его, но ему был нужен не я. Грейс встала. Пересекла комнату и опустилась рядом с ним на колени.

На этот раз Коул не уклонился от ее рук. Он не обнял ее, но позволил обнять себя. Они сидели, покачиваясь, их плечи дрожали, пока они оба в полном молчании плакали.

Я взглянул на отца, желая, чтобы кто-нибудь, наконец, объяснил, что за черт происходит. Отец улыбнулся мне – не самодовольно, но с облегчением, – и поднял свой винный бокал.

– Не знаю, как вы, а я бы выпил чего-то покрепче.

Я рассмеялся, а вслед за мной улыбнулся и Коул. Он высвободился из объятий матери – не отталкивая ее, но улыбаясь и по пути вытирая щеки.

– У меня есть бутылка виски, которая стоит побольше некоторых машин.

– Подойдет.

Коул отложил книгу в сторону и ушел на кухню, но через пару секунд вернулся назад. Вместо бутылки виски он держал в руке телефон, а его лицо сияло радостным возбуждением.

– Тейлор рожает!

***

Мы с Коулом, спотыкаясь, побежали к двери. К моему удивлению папа и Грейс не поехали с нами.

– Позвоните, когда все станет серьезно, – сказал мне отец.

– Она в больнице. Это, по-твоему, не серьезно?

Отец снисходительно улыбнулся и похлопал меня по плечу.

– Сынок, тебя ждет долгая ночь.

Как это часто бывало, он оказался прав. Но я из-за этого уже даже не раздражался.

В больнице выяснилось, что схватки у Тейлор еще слишком редкие – раз в семь минут. Мы сели в приемной и, каждый раз, когда видели медсестру, забрасывали ее вопросами о новостях. В конце концов она улыбнулась нам с той же веселой снисходительностью, которую предъявил мой отец.

– Почему бы вам не сходить к ней самим? Она просила передать, что не против.

– Но она же рожает! – выпалил я.

Медсестра рассмеялась.

– В жизни все не так, как в кино.

Так и вышло. Тейлор лежала в палате и смотрела между схватками телевизор. Одетая в больничную сорочку и накрытая простыней, которая прикрывала все необходимые места, она была подключена к множеству мониторов.

– Как ты? – немедленно спросил ее Коул. – Тебе что-нибудь нужно?

– Кроме того, чтобы родить? – Она рассмеялась. – Нет. Но вот Ларисса пришла сюда прямо с работы, и ей бы не помешало поужинать. – Это объясняло присутствие в палате молодой женщины в красном переднике вокруг бедер и с бейджиком на груди.

– Я схожу, – сразу вызвался Коул. – Только скажи, что принести. Гамбургер? Сэндвич? Если хочешь, я могу сбегать через дорогу за суши.

Ларисса покосилась на Тейлор, словно говоря: «А ты не шутила, когда описывала его», однако вслух сказала другое:

– Если вы побудете с ней, я по-быстрому спущусь в кафетерий.

– Но как же она без тебя?

Тейлор взяла Коула за руку.

– Врачи говорят, это продлится как минимум еще пару часов.

Когда Ларисса ушла, ее скрутила новая схватка.

– Пока не особенно больно, – сказала Тейлор, когда схватка закончилась, – но я начинаю думать, что естественные роды не для меня. Эпидуральная анестезия внезапно стала казаться мне величайшим изобретением в мире.

– Дорогая, проси у врачей все, что нужно. Гарантирую, на твоем месте я бы уже орал, чтобы меня обезболили.

– Вы не передадите мне пульт?

– Конечно, дорогая. Держи. Тут есть, бог знает зачем, раскрошенный лед. Никогда не понимал, какой от него прок. Может, дать тебе мармеладку?

– Спасибо, мне ничего не надо. Честное слово.

Чтобы Коул послушался? Как бы не так. Он хлопотал вокруг нее все двадцать минут до прихода Лариссы. Я подумал, что теперь нам надо уйти, но Тейлор продолжала держать Коула за руку.