Он ухмыльнулся, рассыпался в задышливом смешке и снова взялся за кровать Харриса.

Харрис раздраженно попихал свои пожитки в чемодан, кое-как связал вместе книги да бумаги и, нагрузившись, побрел узким коридором на поиски номера тридцать два.

Тесное здание было битком набито людьми, толпящимися повсюду. Многие, как и сам Харрис, тащили в руках чемоданы. Атмосфера становилась душной и угнетающей; сходство комплекса с муравейником заметно усилилось.

Наконец он отыскал свою новую комнату. Стоя в дверях, он чувствовал нарастающее удивление. В комнате едва помещалась кровать, да еще туалетный столик, который, похоже, только чудом удалось втиснуть в эту тесную клетушку. Ни кресла, ни стола, ни гардероба...

Глубоко вздохнув, Харрис шмякнул свою ношу на кровать и вышел в коридор.

С Лорианой он условился: никому не рассказывать о странном явлении, происшедшем с ними накануне. Скандала в буфете, завершившегося избиением Картера, причины которого Харрис и сам до конца понять не сумел, с избытком хватило, чтоб быть занесенным в разряд потенциально неуравновешенных. А доклад о странном – парапсихологическом, можно сказать – явлении только усугубил бы ситуацию.

Подобного, насколько они могли судить, не чувствовал больше никто. Интуиция Харриса подсказывала ему, что это – в своем роде результат связи его с Лорианой крепкими, так сказать, узами сердца, однако то были лишь интуитивные догадки, не подтверждавшиеся ничем конкретным. Происшедшее очень уж отдавало нереальностью, как нельзя более соответствовавшей странной, потусторонней какой-то атмосфере, царившей в исследовательском комплексе и становившейся все более и более привычной и самой по себе разумеющейся – словно исследователи вовсе позабыли о существовании мира вне комплекса. А внутри этой толстенной бетонной скорлупы постоянный "дневной свет" и неменяющаяся температура воздуха создавали впечатление безвременья, маленького мирка, накрепко изолированного от всей остальной вселенной. Обстоятельства сии, вкупе с постоянным близким соседством коллег, создавало вначале подавленное настроение, а затем всем все стало до лампочки.

Вот если бы это произошло в нормальной, повседневной обстановке, а не в полностью перековерканной эмоциональной атмосфере, царящей в комплексе, Харрис, скорее всего, отказался бы верить своим собственным чувствам. Однако в данный момент он был почти полностью поглощен проектом и той рукотворной средой обитания – да нет, какое уж там "почти"... Как и многие другие, он больше не утруждал себя вылазками наружу ради моциона либо свежего воздуха; все дольше и дольше просиживал он в обзорной, наблюдая тесный, замкнутый крысиный мирок. В нем все крепло и крепло чувство, что надвигается нечто чрезвычайно важное, оно с каждой минутой все ближе и ближе, хотя пока что всегда остается самую чуточку за гранью понимания.

Все же он, хоть и смутно, но отдавал себе отчет в своей нездоровой поглощенности работой и сознавал, что остальные обитатели комплекса грешат тем же. Он вполне мог осмыслить перемены, коим подверглись его интересы, образ жизни – даже образ мыслей – под давлением угнетающей атмосферы тесного, переполненного здания.

Конечно, иногда он осознавал, что как раз этого и добивался, что полное растворение в обществе являлось конечной целью, логическим завершением. Порой мелькала мысль о том, что за потерю связи с реальностью и полное – не просто в качестве стороннего наблюдателя – включение в безвременье и перенаселенность он заплатит временной потерей способности к рациональному мышлению, а, возможно, и физическим здоровьем...

Хотя Харрис не в силах был изложить свои выводы в словах, хотя никаких доказательств происходящему с точки зрения разума он не видел, но тем не менее отчетливо чувствовал принужденность: что-то руководило большей частью его действий. Вероятно, Лориана тоже чувствовала нечто в этом роде. Точно так же люди принимают наркотики все в больших и больших дозах, отчамянно пытаясь достичь своей цели – понимания и завершенности – ради которой в жертву приносится все: пища, отдых, да и самая жизнь. Но в этом случае существует хоть слабенькая надежда на то, что цель не иллюзорна...

Итак, Харрис стоял в наблюдательской, полностью сосредоточившись на переполненном крысином мирке внизу, пергнувшись через перила помоста, глаза расширены и не мигают... Вне своих дежурств он также проводил в обзорной столько времени, сколько мог. Крысиный социум продолжал развиваться в новом, непостижимом направлении. Фанерные домики, предназначавшиеся для удобства самок и их подрастающего потомства, были заняты самцами, самки же растили детишек на любом случившемся под рукой свободном пространстве и нервно скалились друг на друга. Самцы же время от времени таскали в домики всякую всячину: кусочки металла, отгрызенные от кормушек, щепки...

Ритуал, отмеченный впервые Харрисом и заключавшийся в том, что полтора-два десятка крыс выстраивались в круг, повторялся все чаще и чаще и стал уже привычным. Однажды Харрис наблюдал его вместе с Лорианой и опять почувствовал то же непонятное единомыслие, и – как и в прошлый раз – смог осознать весь исследовательский комплекс в целом. Однако на этот раз импульс был не так силен – он, казалось, был просто кратковременной остановкой на медленном пути к некоей неясной цели. Чувство не было таким чуждым и пугающим, как прежде; оно стало естественной принадлежностью той непривычной замкнутости, которую он осознавал в себе.

В ожидании результатов он продолжал терпеливо наблюдать. Иногда к нему присоединялись другие исследователи. Чувство завороженности нарастало; ясно было: эксперимент достиг той фазы, когда от него уже можно ожидать конкретных результатов. Комплекс посещали представители других областей науки и оставались в нем, надеясь, что предстоящая большая научная победа вот-вот будет достигнута. Все больше и больше народу скапливалось в здании.

– Мы все будто чего-то ждем, – заметила Лориана через несколько дней. – Все обо всем, кроме эксперимента, позабыли.

– Теперь ждать уже недолго, – бесстрастно сказал Харрис.

Они сидели в его комнатушке, тесно прижавшись друг к другу. Вскоре Харрису следовало заступать на дежурство.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это не может длиться долго – я чувствую, что не может. Это – наподобие давления, но не разрушающего, а наоборот, от него сплоченность еще больше. Я с каждым днем укрепляюсь в чувстве, что все это в любую секунду может оборваться, и наступит такое громадное облегчение...

– Ты была бы права даже с одной практической точки зрения, – сказал Харрис. – Каждый фактор близок к своему максимуму. Мы уже не сможем еще меньше спать, или собрать здесь еще больше народа, и – у меня такое ощущение – не сможем сплотиться лучше, нежели в данный момент.

Он встал и принялся расхаживать взад и вперед – к дверям и обратно. Лориана некоторое время молча смотрела на него.

– Хорошо, – наконец сказала она, – на этот раз я пойду с тобой.

В очередной раз дойдя до двери, Харрис не повернул обратно, а вышел в коридор. Лориана последовала за ним.

Похоже, туда устремились сразу все: в коридорах не протолкнуться было от людей, следовавших в том же направлении. Всюду Харрис видел людей, знакомых настолько, будто он тесно общался с ними всю свою сознательную жизнь. Все были сплочены так, что сам Харрис и все прочие уже попросту не замечали присутствсия посторонних. Сплоченность перешла на качественно новый уровень.

Едва они достигли обзорной, откуда-то извне донесся тяжелый рокот. Харрис огляделся, рассеянно отвлекшись на шум, и понял, что это – всего лишь гроза. Снаружи, должно быть, штормит...

Народу в обзорной было – что сельдей в бочке. Уж не сейчас ли произойдет ожидаемая развязка, подумал Харрис, хоть сам не ожидал этой развязки так скоро. Такое множество людей, собравшихся здесь одновременно, могло быть и простым совпадением, но Харрис надеялся, что это не так.

Раздался второй удар грома, дождь едва слышно шуршал по бетонной крыше.